Во время ужина разговор зашел о плохой работе отдельных служб и о предательстве в собственных рядах. О последнем мне тоже было что доложить. Дело заключалось в том, что во время прослушивания радиопереговоров экипажей танков противника мои связисты отчетливо слышали немецкую речь. Таким образом, слухи о сражавшейся на стороне русских армии Зейдлица в какой-то степени подтверждались. По крайней мере, можно было говорить о наличии в войсках противника отдельных немцев.
К слову говоря, позднее мои солдаты после отбитой ночной танковой атаки неприятеля услышали из одного танка команды на отход, произносившиеся на немецком языке. Попавшие же в плен к русским, а затем бежавшие двое военнослужащих из состава 600-го парашютно-десантного батальона рассказали, что их допрашивало несколько немецких офицеров.
Ужин подошел к концу, Гиммлер встал, чтобы попрощаться, и тогда я быстро произнес:
— Рейхсфюрер, мы говорили с вами о разных проблемах. Вы же знаете гораздо больше, чем я. Скажите, в таких условиях мы выиграем войну?
Его ответ я запомнил дословно.
— Поверьте мне, Скорцени, войну в конце концов мы все же выиграем.
Поскольку никаких дальнейших слов в обоснование такого оптимизма не последовало, мне ничего другого не оставалось, как, испросив разрешения, удалиться.
Скорее всего, выводы, которые часто делались в главной ставке, опирались в большинстве своем на домыслы и различные предсказания. Вера Гиммлера основывалась также на убеждении, что и русские когда-нибудь исчерпают свои резервы. Правда, точных сроков этого он не называл. Исходя из такого ошибочного расчета рейхсфюрер преждевременно начал и наступление в Померании в феврале 1945 года. Фланговый удар, призванный смять противника, натолкнулся на свежие и сильные резервы русских, которых, по мнению Гиммлера, у неприятеля быть уже не могло.
В главную ставку Гиммлера в феврале меня вызвали еще раз. Тогда мне было приказано явиться в двадцать два часа на совещание, в котором приняли участие министр Шпеер и командир 200-й бомбардировочной эскадры люфтваффе полковник Баумбах. Мне они уже были знакомы — министр Шпеер всегда относился с большим пониманием к моим пожеланиям, и мне он казался весьма порядочным человеком, а с Баумбахом мы тесно сотрудничали достаточно давно.
В тот день обсуждался вопрос по активизации ведения воздушной войны против России, поскольку министр Шпеер заверял, что сможет обеспечить люфтваффе необходимым количеством боевых самолетов. Ведь широкомасштабные подготовительные работы для этого проводились уже в течение нескольких месяцев — были изготовлены модели требуемых машин и проведены точные расчеты по выпуску необходимых специальных бомб. Однако насколько далеко наша промышленность продвинулась в этом вопросе, оценить я не мог.
Сроком возможного начала таких действий называлась первая неделя апреля, и Гиммлер вновь показался мне излишне самоуверенным. А вот министр Шпеер производил впечатление очень уставшего человека, чьи силы были на пределе. Когда же я попытался узнать о производстве секретного оружия, то получил весьма туманные ответы.
— Вскоре все решится, — заметил министр на прощание.
Однако о планах применения авиации против России в последующем я больше ничего не слышал.
С помощью дивизиона самоходных артиллерийских установок с территории плацдарма нам удалось провести немало очень успешных вылазок. В частности, во время одной из таких атак мы натолкнулись на изготовившийся к наступлению огнеметный батальон и полностью его уничтожили, а его командира, русского капитана, взяли в плен. Во время его допроса, в котором я принял участие, стало понятно, как сильно изменилась неприятельская пропаганда в отношении прославления национальных особенностей русского народа. И надо признать, что в этом вопросе противник добился значительных успехов. Перед нами стоял не столько убежденный марксист, который по идее должен был мыслить в духе интернационализма, сколько русский шовинист. Манера поведения этого офицера во время допроса, как ни странно, мне понравилась.
В другой раз мы взяли штурмом находившийся за пределами границ плацдарма населенный пункт Ханзеберг и захватили в качестве трофеев большое число минометов, противотанковых пушек и пулеметов. Их оказалось так много, что в штабе корпуса нам даже не поверили. Однако позднее его офицеры смогли своими собственными глазами убедиться в Шведте в достоверности этих сведений.
Третью атаку мы предприняли на перекресток дорог возле Кенигсберга. Наши солдаты между собой называли его «костомолкой». Бой со становившимся все более ожесточенным противником продлился почти два дня. Ночью несколько самоходок и рота истребительной части СС «Северо-Запад» в пылу боя продвинулись слишком далеко и оказались на одном из холмов в окружении, из которого им удалось пробиться только на следующий день.
К сожалению, через десять дней дивизион самоходных артиллерийских установок от нас отозвали. Но, несмотря на это, мы старались проводить активные наступательные действия и всегда добивались успеха.
Когда русские танки все же прорывались через наш передний край, то иногда одному или двум из них удавалось продвинуться до густых зарослей кустарника в центре плацдарма. Их изолированные от своих сил экипажи продолжали вести бой и маскировались так мастерски, что на обнаружение их укрытия часто уходил не один день. Но и после этого они продолжали упорно сопротивляться. То же можно сказать и о русских снайперах, которые ночью просачивались в наш тыл через оборонительные линии и на протяжении многих дней доставляли нам немало неприятностей. Стоило только неосторожно высунуться из окопа, как тут же звучал меткий выстрел. Хорошо еще, что у нас был взвод снайперов, которые им успешно противодействовали. Мне до сих пор непонятно, почему у нас в сухопутных силах уделяли столь мало внимания боевому использованию снайперов, область применения которых предлагала поистине безграничное количество вариантов.
Происходившему на плацдарме возле Шведта рейхсмаршал Геринг уделял особое внимание, ведь его представительское имение в Каринхалле находилось немного западнее. Ежедневно в два часа ночи оттуда поступал последний звонок по уточнению обстановки. Однажды по его поручению меня даже спросили, нет ли у меня каких-нибудь пожеланий. Тогда я ответил, что неплохо было бы получить подкрепление.
Уже на следующий день к нам прибыл недавно переоснащенный батальон из дивизии «Герман Геринг»[290], сплошь состоявший из молодых и крепких парней. Командовал батальоном награжденный Рыцарским крестом с дубовыми листьями майор, который сразу же попросил выделить ему самостоятельный участок фронта. Когда же я поинтересовался насчет его фронтового опыта в качестве пехотного офицера, то выяснилось, что до недавнего времени он являлся летчиком-истребителем. Оказалось также, что большинство его солдат в пехоте никогда ранее не служило. Поэтому использовать батальон так, как хотел его командир, с моей стороны было бы преступлением. Несмотря на протесты майора, я разделил батальон на небольшие группы, которые придал своим лучшим частям в качестве усиления. Когда через две недели батальон снова отозвали, то этот летный офицер был мне благодарен — его солдаты не понесли больших потерь и за короткий срок приобрели практический опыт. В результате батальон превратился во вполне пригодное для фронта воинское подразделение.
Буквально с каждым днем бои становились все ожесточеннее и ожесточеннее — русские продолжали атаковать нас в одних и тех же местах. К тому же промозглая влажная и холодная погода предъявляла серьезные требования к физическим возможностям солдат оказывать сопротивление. Тем не менее, несмотря на то что мы пополнили свои подразделения людьми, отбившимися от своих частей и буквально скитавшимися по полям и лесам, за все время, к моему удивлению, было отмечено не более семи случаев дезертирства. Думается, не стоит говорить, что такие солдаты были отданы под дивизионный военно-полевой суд. Насколько я помню, четверых из них приговорили к смертной казни, и после утверждения корпусом приговор был приведен в исполнение. Не наблюдалось также и ослабления воинской дисциплины. Наоборот, по мнению бывалых командиров, подразделения сражались настолько хорошо, что складывалось впечатление, будто бой вела дивизия, спаянная многомесячным пребыванием на фронте.
В парках Шведта были заложены кладбища для погибших героев. И хотя по сравнению с другими участками фронта наши потери являлись относительно небольшими, ряды могил множились и множились, что меня сильно удручало. В этой связи нельзя не сказать еще об одном моменте, характеризовавшем сплоченность личного состава моей дивизии, — на территории, занятой противником, или на нейтральной полосе не остался лежать ни один павший солдат. По ночам боевые группы притаскивали мертвых боевых товарищей в свое расположение, и их хоронили со всеми воинскими почестями. Поэтому мне горько осознавать, что, насколько мне известно, сегодня в Шведте солдатские захоронения в парках сровняли с землей.
Однажды к нам в пополнение прибыла казачья рота под командованием русского полковника С., которая провела несколько смелых ночных рейдов. Затем мне переподчинили румынский полк, и румыны сражались не хуже своих немецких товарищей по оружию. В рядах же батальонов истребительных частей СС дрались норвежцы, датчане, голландцы, бельгийцы и французы. Поэтому можно сказать, что под Шведтом действовала настоящая европейская дивизия, олицетворявшая собой объединенную Европу. Хотя не стоит исключать, что для подлинного достижения этой грядущей цели у большинства солдат, возможно, не хватало чувства локтя, появляющегося в совместных боях. В любом случае мы это единство испытали на себе, и, несмотря на суровость тех дней, оно продолжает жить в наших воспоминаниях и до сих пор вызывает светлые и теплые чувства.
Как-то раз случился большой аврал — в сумерках русским большими силами удалось прорвать главную линию нашей обороны и вклиниться в нее вдоль дороги на Кенигсберг. Через несколько же часов они захватили населенный пункт Грабов и оказались буквально в трех километрах от Одера. Наши солдаты на внутренней линии обороны были готовы к отражению атаки. Собрав в кулак последние резервы, штурмовую роту и подразделения саперного батальона, я перешел в контратаку, но она была отбита. Удалась только третья попытка с фланга, и мы подошли вплотную к Грабову. Завязался ожесточенный бой буквально за каждый дом. В тумане путь нам освещали горящие избы и танки, но продвижение вперед осуществлялось очень медленно — русские оказывали отчаянное сопротивление возле каждого забора и живой изгороди. Было уже совсем темно, когда нам удалось полностью восстановить положение и занять наши старые главные оборонительные позиции.