Темной холодной ночью операция началась, и люди поплыли в ледяной воде. Некоторые из них, окоченев от холода, навсегда исчезли в волнах. По реке то и дело шныряли лучи мощных прожекторов, и вскоре группу стали обстреливать с берега. Появились первые раненые. Можно только представить, какое разочарование испытали пловцы, когда почти у цели обнаружили несколько недавно построенных американцами понтонных мостов. Тем не менее подрывные заряды были установлены. О том, правильными ли оказались движения окоченевших пальцев, не могли сказать даже немногие выжившие, полумертвыми выползшие на берег и попавшие в плен[292].
По этому и другим вопросам мне часто доводилось бывать в рейхсканцелярии. Однажды, коротая часы ожидания, я находился в секретариате фюрера, где доктор Штумпфеггер обследовал мой глаз. Вскоре там появилась молодая, элегантно одетая женщина, и меня ей представили. Это была Ева Браун, о существовании которой до того времени я и не подозревал. Она произвела на меня приятное впечатление. Лучше узнать ее мне, к сожалению, не удалось, хотя она и пригласила меня провести один из вечеров вместе с ней и ее сестрой, поскольку много обо мне слышала. Но я так и не воспользовался ее приглашением.
От доктора Штумпфеггера я узнал, что на таких вечерах присутствовал и группенфюрер СС Фегелейн. В поздние ночные часы, хорошо подвыпив, он якобы вел себя с находившимися там подчиненными довольно грубо, а мне не хотелось оказаться в подобной ситуации.
Где-то в конце марта 1945 года в фойе большого зала по обсуждению текущей обстановки мне пришлось дожидаться одного офицера Генерального штаба вермахта. Когда я ненадолго вышел в большой коридор рейхсканцелярии, обсуждение обстановки уже закончилось и в нем появился Адольф Гитлер. При взгляде на этого уставшего и сгорбленного человека меня охватил ужас. Увидев меня, он подошел ко мне и протянул обе руки.
— Скорцени, я должен поблагодарить вас и ваших людей за ваши свершения на фронте возле Одера, — заявил фюрер. — Многие дни ваш плацдарм являлся единственным лучиком света. Я наградил вас Рыцарским крестом с дубовыми листьями и хочу через несколько дней вручить его вам лично. Тогда вы и расскажете мне о том, что там происходило.
Я пробормотал слова благодарности, и фюрер в окружении своей свиты спустился в глубокий бункер.
Другим вечером, как раз после очередной воздушной тревоги, я поехал в бункер, располагавшийся в зоопарке и переоборудованный под госпиталь люфтваффе, чтобы навестить там своего начальника оперативного отдела гауптмана Вернера Хунке. У него было сотрясение мозга, но он уже пошел на поправку и в скором времени собирался к нам вернуться. Там я познакомился с пилотом «Штуки» полковником Руделем. Он один подбил столько неприятельских танков, что их хватило бы не на один полк. Несколько дней тому назад после ранения ему ампутировали ногу, но молодой офицер хотел снова летать.
В этом импровизированном госпитале лежала и заболевшая Ханна Райч. Мне было известно, насколько ценил ее как пилота генерал-полковник фон Грайм, и когда она от меня услышала, что ему ее очень не хватает, то лицо этой отважной летчицы буквально засияло. Такой Ханну я еще не видел, но она по-прежнему оставалась редким идеалистом.
— Поскольку я вновь могу летать, то хочу сменить какого-нибудь солдата, — заявила она на прощание. — Скоро снова буду на фронте, где и положено находиться немецкому солдату.
Тем временем стрельба зенитных установок на крыше прекратилась, и я засобирался в обратный путь.
Несколько дней спустя, точнее 31 марта 1945 года, вышел приказ о переводе моего штаба в так называемую «Альпийскую крепость». По прибытии я должен был получить дальнейшие указания. Поскольку неизбежный конец становился виден все отчетливее, то можно было предположить, что туда планировалось перевести главную ставку фюрера для руководства последними ожесточенными боями.
Тогда я вновь попытался вызволить с Восточного фронта своих солдат, имевших опыт ведения боевых действий в горах. После длительных переговоров мне все же удалось вернуть командира истребительной части «Центр» и двести пятьдесят человек. Таким образом, с двумя ротами нам предстояло начинать все сначала.
В Хофе, где я пребывал в ожидании дальнейшей передислокации своего штаба, ко мне пришел новый приказ. Он предписывал окольными путями прибыть в штаб генерал-полковника Шернера, а оттуда отправляться в Остмарку. В штабе Шернера я должен был обсудить возможности использования истребительной части СС «Восток II». Это новое формирование уже находилось в стадии становления взамен потерянной в Хоэнзальце истребительной части СС «Восток».
Экипаж моего прошедшего огонь и воду «Фольксвагена» кроме меня составили: сопровождающий офицер, радист, а также мой проверенный водитель фельдфебель Б. 10 апреля 1945 года я прибыл в главную ставку группы армий «Центр» как раз в то время, когда пришел приказ о производстве Шернера в фельдмаршалы. После короткого знакомства с ним мне стало ясно, почему этого человека одни ненавидели за его упрямство, а другие обожали за смелость. Вскоре все вопросы, связанные с запланированными двумя операциями по выводу из строя важных мостов в тылу противника, были обговорены, а еще через неделю успешно осуществлены.
В штабе я услышал о сложившейся критической ситуации в Вене и о том, что неприятелю удалось прорваться в город. Дела, связанные с истребительной частью «Юго-Восток», призывали меня отправиться в Вену. К тому же мне хотелось навестить свою мать и вывезти ее из фронтовой зоны. А кроме того, возможно, мною двигало тайное сентиментальное чувство, в котором я не хотел сознаваться даже самому себе, — мне не терпелось еще раз взглянуть на свой родной город.
Пробыв в пути не более шести часов, я оказался на магистрали Вена — Флоридсдорф со стороны города Корнойбург. Наблюдавшаяся на этой дороге картина беспорядочного бегства меня глубоко потрясла. Среди беженцев были и солдаты, явно действовавшие не по приказу.
Возле противотанкового заграждения мы сделали короткую остановку. Я видел, что кругом в придорожных канавах сидели и лежали раненые. Тут на запряженной лошадьми повозке показался какой-то толстый фельдфебель, который, судя по его объемам, всю войну провел в кресле за письменным столом. За ним следовало еще пять таких же повозок. На мое требование остановиться он сделал вид, что не слышит, и проехал бы мимо, если бы мой радист не ухватил лошадь за упряжку.
— Вы не хотите взять с собой раненых? — спросил я, едва сдерживая гнев.
На мой вопрос толстяк, указав рукой на телегу, ответил:
— Все занято!
Кровь бросилась мне в голову, когда я увидел его поклажу — мягкую мебель, кресла, ночной столик и другое «военное» добро. Сидевшую там симпатичную девушку я еще мог ему простить, но остальное…
— Немедленно разгрузить повозку! — прозвучала моя команда с угрозой в голосе.
Оружие у фельдфебеля и других «героев» мне пришлось отобрать.
— Стрелять вам все равно больше не придется, — заявил я и раздал конфискованное оружие легкораненым, которых подозвал к себе.
С их помощью мы быстро разгрузили повозки, а на освободившееся место положили тяжелораненых. Усадив на козлы легкораненых, я строго распорядился:
— Езжайте до ближайшего госпиталя и по дороге заберите с собой столько раненых, сколько сможете.
Взгляды, которые бросали на меня вояки, лишившиеся своих средств передвижения, трудно было назвать дружелюбными. Я понимал, что перспектива дальнейшего следования в пешем порядке им пришлась явно не по душе. В критических ситуациях и когда страх за собственную жизнь одолевает человека, все маски спадают и наружу проступает его истинное лицо.
Начали сгущаться сумерки, когда по Флоридсдорфскому мосту я въехал в город. Слышался отдаленный гул канонады, а поднимавшиеся в небо столбы дыма указывали на места горевших домов. Обстановка была неясной, и мы быстро направились к штабу корпуса, располагавшемуся в здании бывшего военного министерства на Штубенринге. Кругом было темно, и часовой пояснил, что командный пункт переехал в Хофбург.
По темным, безлюдным улицам, на которых не горел ни один уличный фонарь, я поехал туда. Складывалось впечатление, что город вымер, проступали только очертания фасадов домов, многие из которых лежали в руинах. Все свидетельствовало о том, что Вена сильно пострадала от неприятельских бомбардировок. Возле площади Шведенплац дорога по набережной была перекрыта — дом, в котором проживал мой брат, оказался наполовину разрушенным, и его обломки преграждали нам путь.
В венском штабе истребительной части СС «Юго-Восток» мне доложили, что ее командир еще в полдень того же дня окончательно перебрался на командный пункт в городе Креме, а истребительному отряду «Дунай» пришлось освободить тренировочный центр в бассейне Дианабад. Я дал себе слово, что на обратном пути обязательно к ним заеду.
На просторной территории Хофбурга стояло множество машин. В одном из подвалов дворцового комплекса я обнаружил офицеров, занятых своими делами, от которых узнал, что войскам противника удалось прорваться в пригороды Вены во многих местах, но их атаки удалось отбить. Однако более конкретные сведения никто сообщить мне не смог. Между тем наступила полночь, и я решил быстро наведаться на свое предприятие в Майдлинге, помчавшись по совершенно безлюдным улицам, то и дело объезжая многочисленные препятствия. Уже на подъезде слева стали отчетливо слышны звуки боя, а дорогу перегородила баррикада.
Я решил осмотреться и вышел из машины. Внезапно в темноте возникли две фигуры венских полицейских с касками на голове и автоматами в руках.
— Мы защищаем здесь баррикады, — хмуро проговорили они. — В районе Южного вокзала уже орудуют русские. Говорят, что нашим удалось их окружить.
Однако на всем пути я не встретил ни одного оборонительного сооружения или занявшего позиции подразделения и не мог себе представить, как будут развиваться события дальше.