– Одна машина вас преследует, – сказал он.
Американцы не поняли, но поблагодарили, по их пониманию, за проявленное благоволение к ним со стороны жителей о вероятной опасности.
В номере американских путешественников было уже темно, как прихожую озарил ярко-желтый свет, едва рука Нильсона нащупала выключатель.
– У-у, – удивился сквайр, посмотрев на дисплей мобильного телефона, найденного в жилетке, – уже одиннадцать м-минут ночи.
Он попытался присвистнуть, но, сдавленный телом Фильчигана, которого он волок на себе, выдул из него только воздух.
Поправив ношу, Нильсон донес своего изрядно выпившего друга до его кровати и, едва удержавшись между кроватями, направился в ванную комнату. В отличие от коллеги, предусмотрительный Бенджамин Фицджеральд Нильсон реже стал поддерживать компанию, состоявшую из его коллеги, русского актера, который, встретив их еще утром в столовой отеля, вновь встретившись с ними, пригласил их «задержаться», открыв тему об американской киноиндустрии. После того как после водки пошел коньяк, тактичный Нильсон, мало интересовавшийся жизнью актеров Голливуда, задумавшись, решил проявить некоторую сдержанность. В отличие от него, практически никогда не употреблявшего, Фильчиган, увлекшись рассказами Михаила на его ломанном английском языке, по предложению актера, «для лучшего усваивания языков», не замечал увеличения алкогольной дозы.
Эсквайр проснулся от легкого стука в дверь. По привычке реакции скаута он посмотрел на электронное табло часов, стоявших на тумбе возле стены его кровати, время было 03:43. Немного отрезвев, в первую очередь он бросил кроткий взгляд на своего соседа, Фильчиган лежал, распростершись, но, видимо, преодолев себя, залез под одеяло. Свежий воздух из приоткрытого балкона практически улетучил неприятный запах. Подойдя к двери скорее из интереса, открыл ее. Нильсон не забывал о том, что он находится в номере, иначе бы он поинтересовался целью ночных гостей, прежде чем открыть дверь. Доверчивость Нильсона была характерна.
За дверью стоял человек очень худощавого телосложения, рост которого весьма превышал рост Нильсона, темный повседневный костюм, облегавший его телосложение, выделял его коротко стриженные седые волосы.
– Сэр Нильсон? – спросил незнакомец, выждав несколько секунд, заметив помятое состояние американца.
– Да, а что? С кем я имею честь говорить? – удивился сквайр.
Незнакомец без сопротивления прошел в комнату. Его лицо, казавшееся каменным, приобрело оживление, когда он остановился взглядом напротив кровати второго путешественника.
– Чем могу быть полезен? – вновь обратился сквайр к незнакомцу, когда второй незнакомый человек немного ниже первого, прикрыв входную дверь, молчаливым взглядом дал понять, что разговаривать с ним не будет.
– Понимаете, – высокий человек, казалось, говорил с притворной деликатностью, – вообще-то мы хотели поговорить с Андреасом Фильчиганом.
На лице незнакомца возникло едва заметное умиление понимающего человека щекотливой ситуации.
– Мы представители ФБР, и мы хотели бы обсудить с вашим другом кое-какие детали по поводу некоторых документов, являвшихся некогда собственностью фашистской Германии.
Нильсона передернуло. Еще никогда так близко он не приближался к агентам службы разведки, кроме как видел их деятельность в кинофильмах. Но он не подал вида. «Интересно, – подумал сквайр, – зачем им папка нацистов?»
Незнакомец словно выслушивал его мысли, внимательно всматриваясь в лицо американца. Он еще раз бросил взгляд на Фильчигана, посмотрев на Нильсона, одетого по-домашнему. Двинулся к выходу, где его спутник, одежда которого была похожа на одежду сороковых годов, что ранее носили группированные банды, уже ждал у приоткрытой двери. Нильсон не удивился бы, если под плащом оказался замаскированный автомат Томпсона, а его волосы гладко прилажены под его шляпой с полями.
Нильсон почувствовал, что у него поднимается давление, и голову к утру начнет разрывать от боли, как ощутил, что его сейчас стошнит.
Выйдя из ванны с инстинктивно приоткрытым ртом, словно там сгорело полудюжина керосина. Воздух мог облегчить его страдания, дойдя до кровати, сквайр упал, и через минуту послышался его храп.
Часы на тумбочке показывали время 12:33 дня. Выйдя из ванны, Фильчиган, растирая сырые волосы, еще раз подивился крепкому сну приятеля.
– Ну, Бен, ты и дал дрему, я уже час как помылся, а ты еще только прищуриваешься. Наверно, не узнаешь меня, приятель? – решил пошутить социолог.
Сквайр ничего не ответил, голова действительно отдавала небольшой болью. Он лишь посмотрел жалостливым взглядом в сторону, вспоминая, как возился с тряпкой возле кровати коллеги, чтобы противный запах остатков пищи, отрыгнутых социологом, доходивший до его носа, позволил ему увидеть первый сон. Фильчиган, поняв мысли, какие могут быть у его товарища, не замедлил вернуться в ванную комнату, напевая как бы невзначай под нос куплет из песни: «Прощай Норма Джин»:
…и неизвестно где и когда
Дождь нахлынет вдруг…
После ситуаций, практически приближенных к экстремальным, ползание по руинам, переправа, способная выдерживать неизвестно какие нагрузки, их русский приятель, который, казалось, может употребить всевозможных наливок какого-то «Алвиза» независимо их градусной меры, за тридцать лет размеренной жизни разделили свои очертания на американце. Фильчиган словно вспомнил, что он есть человек и весьма, мысля философски, одухотворенное существо.
Пропустив день, путешественники с Атлантики зареклись встречатьсяс господином Парщинниковым и как можно тщательнее подготавливались, чтобы к концу недели или как можно скорее покинуть Россию. Даже если у них не будет никаких результатов их исследований.
Оставив в одиночестве физика, Фильчиган, делая вид, что прогуливался по проезжему верхнему уровню набережной, направлялся к библиотеке. Невольно он остановился возле здания круглой формы, представлявшегособой полуротонду, чтобы запечатлеть древнерусскую постройку. Как он узнал позже в интернете, здание являло собой некоторую часть Соловецкого подворья, точнее, того, что от него осталось до нынешнего века. Под звуки барда, развлекавшего молодое поколение своими песнями на нижнем от проезжей части плиточном уровне набережной, навеяло на воспоминания.
Четыре года назад он, также расположившись на травянистом скате после лекций, слушал песни группы «Свинцовые пули», входившие в концертную программу. Как, поодаль заметив, он тогда остановил взгляд на девушке, снимавшей на видеокамеру поющих песни. Ее каштановые волосы развевались на ветру, как десять лет назад, она ему напомнила, когда с однокурсницей, когда они, стоя на мосту через Темзу, находясь в студенческой группе, посещая Лондон, о чем-то говорили, совершенно не касаясь темы, которая вот уже целый год гложила ее сторона Фильчигана. Полный человек, наблюдавший за группой, обняв ее за талию, что-то сказал, поцеловал подругу или теперь жену в губы, когда та прервала съемку.
Но предаваться ностальгии не было времени, да и прошлое, ставшее чужим, не должно отвлекать его от настоящего, считал Фильчиган.
Обо всех правилах библиотек Фильчиган узнал у администратора гостиницы.
– Мне нужно один проходной билет, – социолог с небольшим акцентом прочитал вполголоса по бумажке женщине, выписывающей пропуски, чтобы не привлекать внимания людей в фойе библиотеки. Женщина неизвестных лет, сидевшая за тумбой, заметив иностранный паспорт, лишь тогда обратила на стоявшего человека взгляд. Ее лицо выявляло полный интерес к иностранцу, но она не произнесла ни слова, кроме «сюда» и «подпись».
После выписки разового талона, пройдя по коридорам и холлам, Андреас покинул здание. Возвращаясь в гостиницу по набережной, проходя мимо стелы из трех людей, запечатленных в униформу, на обратном пути Фильчиган на этот раз подошел к Вечному огню. В прошлый раз ему это неудалось из-за столпившейся массы народа. Пара молодоженов со своей свитой ожидала, занимаясь собой, другую пару, пока та закончит ритуал у монумента, и люди с той и с той стороны с шумом и под веселую музыку бурно обсуждали что-то, увлекая виновников торжества. Бросив в холодный огонь десять центов, Андреас продолжил путь.
Обед прошел почти в молчании.
– Ничего свежего в библиотеке я не нашел, – обмолвился как бы про себя Фильчиган и опустошил ложку пюре.
– Не горюй, Андрэ, – подбадривая друга, сказал Нильсон, откинувшись на спинку стула, ковыряя в зубах деревянной зубочисткой.
Андреас Фильчиган ничего не ответил.
Подходил к концу третий день у берегов Белого моря, но не было никаких результатов.
Под конец четверга создавалось впечатление, что все предположения социолога, рожденные на краях противоположного континента северу, были всего лишь ошибочными догадками, и временного портала, о котором говорилось в немецком документе, не существует, или с малой долей вероятности это был всего лишь научный эксперимент гестапо. Друзьям оставалось бездейственно проводить время в надежде на появление какой-либо замечательной мысли или зацепки для продолжения поисков, но существующее положение являлось малой вероятностью к успеху. Однако характер Фильчигана все доводить до конца сопоставлялся со временем, пока не кончится их виза.
Фильчиган, лежа на кровати, скрестив, вытянув ноги, глядел в потолок, стараясь не произносить случайных слов, дабы не растерять энергию, расходуя ее на хаотичность своих мыслей. Он попытался представить положение церкви в центре Новодвинской крепости, ее значение для солдат и местных жителей в те времена, расположение других зданий, но во всем этом они для социолога не приобретали какой-либо значимости для получения результатов. Он попробовал сопоставить другие церкви в центре города, более раннюю, стоявшую почти полсотни лет в бездействующем не по прямому значению состоянии, расположенную к югу в несколько километрах от крепости, в которой побывал. Самым древним сохранившимся из зданий Архангельска являлась Кирха, ныне частично преобразованная под органный зал. Где-то, он слышал, есть ещё одна протестантская церковь, но она современна.