После полудня, пообедав внизу гостиницы, как, по словам сквайра, вчера закончился кинофестиваль «Сполохи» и всех артистов, что отдыхали здесь последние семь дней, увезли после десяти часов утра. Так что Фильчиган и преподаватель физики могли спокойно, не озираясь на неожиданное русское благопожелание, плавно переходившее в распитие спиртных напитков, отобедать. Впрочем, Бенджамин Нильсон – истинный аристократ. Но человек, который воспринимает все, что происходит вокруг него, как некую затею, в которой он согласен принять участие, даже если это противоречит его правилам и моральному равновесию. Конечно, если никто об этом не доложит его жене, а после двадцати лет брака – и его детям.
По центральному проспекту вдоль домов и витрин их мчал автомобиль «Волга» капустного цвета. Фэргат в это время не смог выехать к иностранцам, друзей выручил ресепшен, вызвонив свободное такси.
Последующая половина дня предвещала быть благоприятной. На небе висели лишь кудрявые облака, и солнце хорошенько разыгрывалось на небосклоне.
После проспекта они повернули налево вновь, как заметил Фильчиган, к мосту, строению, соединявшему два берега, прямо как две судьбы, как жаждущее соединение между чувствами и объектом желания. На мгновение к социологу пришло воспоминание из романа американского прозаика, мост напоминал уменьшенный вид Бруклинского моста, подвешенного на двух опорах, но пересекавшего небольшую реку, разве можно было себе представить его разрушение, как случилось в романе в Перу, по которому ходил некогда святой. Отчего-то он всецело хотел, чтобы это случилось. Пока они двигались через мост, вдалеке дымили две высокие трубы завода и открывался вид посреди реки небольшого холма. Все это повторялось, и без всякого желания Андреас молился, чтобы им не пришлось вновь проезжать по разбитой дороге, когда они спешили к Новодвинской крепости.
Вскоре там, где их путь, по мнению социолога, продолжался бы, они свернули направо, и, о чудо, впереди лобового стекла, Андреас Фильчиган пришел в скромное ликующее состояние, он взирал на купола, терявшиеся где-то в макушках деревьев. Нильсон знал это поведение товарища, оно означало одно, – что скоро или в ближайшее время загадка подойдет к своему финалу.
На площадке перед металлическими воротами из прутьев у входа на кладбище и располагавшейся внутри него церкви под пристальным взором женщины-милиционера развернулась машина, в которой сидели интуристы, она собиралась, вероятно, на очередной обход кладбища. До этого женщина вышла из внедорожника БМВ, прижимая зачем-то дамскую сумочку, Фильчиган это подметил впервые, так как женщин в униформе с дамской сумочкой на подхвате он не встречал даже в городском парке или Беа Артур. Андреас, словно подгоревший, спешил изучить погребальный участок.
«Хм, – подумал уже никуда не спешивший Нильсон, оглядывая металлические ограждения и надгробные мемориалы с неизвестными ему людьми, – да, как и у нас, ничего интересного, одни надгробья, только моря здесь нет – леса да болота».
Он вспомнил про промокшие ботинки в окрестностях, когда с Фильчиганом они ползали по разрушенной крепости.
«Надо будет посетить как-нибудь «Наутикус», расслабиться. Взять жену и детей. Нет, только детей, нет, и жену тоже надо будет взять…» – размышлял про себя сквайр, некоторые слова которого проскальзывали наружу, тогда он оглядывался, стараясь не выдавать себя, что они интуристы.
Когда он остановился у одного из надгробий, явно выделяющегося среди современного орнамента, Фильчиган уже скрылся внутри архитектурного сооружения с куполами. Оторвавшись от возникшего его интереса по ее рассмотрению, Нильсон так и не проявил желания побывать внутри этой церкви. Он обернулся на появившегося слева от него социолога, вид у него был весьма удрученный.
– Никак не могу принять то, что правды может не быть вовсе, когда кажется, что истина где-то рядом… – сказал Андреас.
– Истина, – задумался сквайр, слегка почесав неаккуратную небольшую бородку, превратившись из затянувшейся щетины, – как говорил Тагор, я преобразую, истина – что вселенная, и познается с ростом человечества, если, конечно, оно вечное, ну, это мое дополнение. И, кажется, оно нелепо…
Нильсон почесал макушку, словно устыдившись своих слов, посчитав, что они трактованы неправильной фразеологией одного из ученых прошлого столетия. На что Фильчиган, заметив в друге экстравагантность, решил его поддержать.
– Тагор… – вспоминал культуролог, – поэт?..
Удивляясь тому, что он был известен преподавателю иной программы, совершенно далекой от гуманитария.
– Но зато, Андрес, знаешь, что такое относительность? – спросил его Нильсон и тут же ответил – Это когда думаешь, что ты скор, а на самом деле стоишь на месте, или наоборот.
– То есть если стоять на месте, можно достичь скорости света, вроде так? – дополнил Фильчиган, преобразовав слова друга в предложение, словно высказывая их по слогам.
– Ну, примерно так, – сказал Бен, немного раздосадовавшись, что и тут его товарищ знает чуть больше, чем он. – Тагор был знаком с Эйнштейном в начале двадцатого века.
– А-а, – подивился наконец Фильчиган.
И давая понять, что он обескуражен познаниями философией сквайра, принял вид задумчивости, вероятно, от которой его отвлекут или наведут на мысль металлические оградки с портретами не знакомых ему людей. Он повернул в сторону голову, чуть наклонив ее. Но первый же его взгляд остановился на сером надгробии, явно несвежем, а то и вообще воздвижение плиты представлялось более чем столетним. Там, где имелись числа как вероятно датирования, однако Фильчигана приведшие в полное удивление и минутное задержание его взгляда. Цифры полностью совпадали, а точнее, продолжали указанное направление в листах немецкой папки СС.
Нильсон не обратил внимания на поведение социолога. В этот момент он занимался самокопанием, не зная, что больше всего его заставляло так думать: или русское «гостеприимство», или территориальное погребальное место, «Да, – протянул он про себя, – этот город, как я понимаю, должен быть чуть больше, чем Норфолк, если он, конечно, дальше развит южнее, чем памятник лидеру социалистов. Если так, то я не понимаю русских с их программой индустриализации…» – размышлял он про себя.
Титул сквайра Бенджамин Нильсон причислял себе скорее, как шуточной примочке, нежели в действительности. В штате из почетных наименований имелись лишь политические должности, не ниже чем у педагога по физике.
Еще давно из числа приближенных к престолу восемнадцатого столетия во время английских поселений его предок был назначен в качестве независимого помещика джентри в Норфолке при губернаторе, затем именуемый титулом сквайр, при штаб-квартире губернатора получив пост старшего из присяжных лондонского административного суда. После того как Георг II потерял власть над юго-восточной частью Вирджинии, все документы о жизнедеятельности сквайра Чарльза Нильсона практически были утеряны, но вновь с упрямством и энтузиазмом выпускника университета Кристофера Ньюпорта Андреасом Фильчиганом были воскрешены из пыльной документации сектора Е городского архива.
По дороге, сделав обход, появилась женщина-милиционер с женской сумочкой на плече. Твердой, но женственной походкой удалялась она к своему посту за воротами кладбища, откуда появилась. Нильсон решил высказать по этому поводу свое мнение, но, обернувшись, желая найти товарища, обнаружил, что социолог вновь скрылся в храме. С какой-то стороны подул прохладный ветерок, и Бенджамин, прижав края джемпера, решил отправиться вновь в машину.
Находясь на заднем сиденье, он ощущал некое проникновение ощущения комфорта, но в том числе и какого-то одиночества. На память приходили жена и дети – шестнадцати лет Кристоф и Лизабет, которой 16 октября исполнится пятнадцать лет.
«Девочке будет уже пятнадцать лет… – думал про себя физик, глядя то на решетчатые ворота кладбища, то переводя взгляд на дорогу, по которой еще недавно они ездили в далекий путь под названием Экономия. – И чем же он так экономен, этот регион… – гадал про себя Нильсон. Из-за поворота незаметные для него появлялись машины, проезжая вдаль и так же там исчезали. – …Надо будет что-нибудь приобрести здесь для Бетти, я думаю, она будет очень рада такому подарку. Подумать только, с самого севера…» – продолжать размышлять сквайр.
Но его думы снижал развивать стоявший за автомобилем BMW белый Renault, словно притаившись, из которого появились ноги в белых кроссовках, а затем и их владелица сутонченной фигурой, белокурая девушка, издали казавшаяся на вид двадцати восьми лет, оставшись с водителем, вероятно, ожидая своего товарища, отправившегося замолить грехи в церковь. «Да, вероятно, грешны все-таки и северные люди, да и такие, как у нас, в белых «Рено»… я и не удивлюсь, что их будет толпами, может, так и есть, ведь они такие же христиане, как и часть американцев, но уж если и молиться, то, я думаю, идти всем…» Нильсон не обратил внимания, что девушка, отойдя ненадолго от авто, поспешила вновь в салон автомобиля.
Сквайр с нетерпением ожидал товарища.
«Наконец-то…» В проеме входных ворот появился Фильчиган. Но физик не спешил к нему навстречу, на некоторое время он даже забыл, что находился в долгом ожидании друга. Фильчиган также не торопился к их машине, его лицо находилось скорее в горделивом, чем вальяжно-сосредоточенном состоянии.
Внезапное появление солнца из-за туч словно выделяло его на тускловато-обыденной площадке, как явление северной природы. Взгляд Нильсона вновь притянул белый Рено, он не заметил, как возле него прошел социолог. Фильчиган, поместившись в автомобиле, захлопнув дверь, нарочно выдерживал паузу.
В свою очередь, в его мозгу рождалось нечто, что, казалось, могло не просто удивить его товарища, но и поразить. Ведь то, что он хотел сообщить Нильсону, – что пришел конец их догадкам и Фильчиган вновь одержал победу над загадками прошлого. Однако он еще сам гадал про себя, от чего его самого переполнял