[91], где находилась шоссейная дорога, которая должна была соединить непосредственно Тегеран с южными провинциями Индии.
– Доктор, я сегодня должен выдать вам жалованье, пишите расписку на 120 туманов, – попросил я.
– Большое спасибо. Я как раз очень нуждаюсь в деньгах и уже приготовил расписку, – сказал он и, вынув из кармана клочок бумаги, подал мне.
– Доктор, – спросил я, читая расписку, где он подписался номером первым, – а какую кличку вы носили при царе?
– О, я тогда работал у одного полковника, и он мне дал кличку «Филин». Это, кажется, русская фамилия? – спросил он.
– Да, да! – подтвердил я и только в тот момент ясно увидел, что он очень похож на филина.
– Ну, я не буду вам мешать работать, – сказал я, передав доктору деньги, и вышел из канцелярии.
Не успел я позавтракать, как раздался звонок внутреннего в посольстве телефона. Это Орбельян, заведовавший одной из групп секретной агентуры, просил разрешения прийти с докладом. Официально он работал корреспондентом ТАСС при посольстве, фактически же в течение пяти лет был одним из предприимчивых агентов в ГПУ.
Я перешел в приемную комнату, и спустя короткое время пришел Орбельян: 30-летний молодой брюнет, с крупными чертами лица и толстыми губами, он производил впечатление медлительного, спокойного человека. В руках у него портфель с бумагами, который он, усевшись, положил на стол.
– Ну, давайте начнем, – предложил я. Орбельян, раскрыв портфель, медленно вынул аккуратно сложенные пачки бумаг.
– Источники №№ 4 и 9 вчера доставили досье о дорожном строительстве в Персии, которое вы просили достать. Тут маршрут будущей Трансперсидской железнодорожной линии[92]и смета, представленная министром финансов Носратэ Довле и утвержденная Советом министров, – докладывал Орбельян, передавая одну из пачек. – Кстати, № 4 хочет выехать через неделю в Германию на лечение и просит перед отъездом свидания с вами, – добавил он.
– Ладно, об этом поговорим позже, давайте дальше, – ответил я, чувствуя, что № 4 будет просить денег.
– Вот тут несколько рапортов представителя персидского правительства при правлении Англо-Персидской нефтяной компании[93] от источника № 16. Две шифрованные телеграммы поверенного в делах Персии в Багдаде на имя председателя Совета министров от источника № 33, – продолжал Орбельян, передавая новые бумаги.
– А, это очень важно. А как поживает 33-й номер? – спросил я.
– Он уже не боится давать нам шифровки и очень благодарен за 300 туманов, которые я ему передал. Он тоже очень хочет увидеться с вами, – ответил Орбельян.
– Да, с ним нужно встретиться. Это нужный источник. Когда будет удобнее с ним встретиться? – спросил я.
– Если хотите, сегодня в 10 часов вечера, – предложил он. Я согласился и сделал пометку в своей записной книжке.
– Вчера ночью источник № 10 доставил двенадцать дипломатических пакетов. Отметьте это также, – сказал Орбельян, – кроме того, десятый номер просил передать, что выданный ему сахар он уже продал, а новую партию Сахаротрест без вашего разрешения не отпускает. Затем он просит, чтобы ему отпустили еще какой-нибудь товар, ибо одним сахаром никто не торгует и купцы на базаре начинают подозревать, что тут дело нечистое. Он просит мануфактуры и спичек, – добавил Орбельян.
– Хорошо, я сегодня устрою, чтобы ему выдали нужный товар. А что у вас еще?
– Больше ничего. Напоминаю, что у вас на сегодняшний вечер свидания в 8, 9, 10 и 11 часов. Да, а что мне ответить номеру четвертому? – опять спросил он.
– Дайте ему 100 туманов на лечение. Я сообщу в Москву о его проезде, и его там встретят и свяжут с берлинской резидентурой. Дайте ему пароль для встречи в Москве. А мне с ним видеться нет смысла.
Мы вышли вместе и направились в канцелярию.
Там уже кипела работа. На одном из столов лежала куча пакетов с сургучными печатями. Тут были пакеты почти всех дипломатических миссий в Тегеране. Некоторые из них лежали распечатанными. Над одном из них, склонившись над столом, работал мой помощник Макарьян. Он почти еще мальчик. Ему не больше 23 лет, выдающийся подбородок говорит о решительности, выражение глаз – о настойчивости его характера. Он медленно вводил костяную ручку в полувскрытый конверт и осторожно вскрывал его шире. В углу за маленьким столиком сидела молодая шатенка – наша машинистка и стучала на машинке.
– Здорово, Сурен, что так долго возишься с почтой? – спросил я.
– Да вот из-за бельгийских пакетов, – ответил он, продолжая работать, – представь себе, на двух бельгийских пакетах я потерял больше времени, чем на остальных десяти. Этот бельгиец всегда смазывает внутренний пакет гуммиарабиком[94] и вкладывает в другой, и пока отдерешь, проходит два часа времени. Зато смотри, какая работа. Нельзя найти следов вскрытия, – хвалился Макарьян.
И действительно, нужно отдать ему должное. В течение месяца Макарьян так набил руку на вскрытии пакетов, что превзошел даже своих учителей.
– Да, ты молодец. А какие еще пакеты поступили сегодня? – спросил я.
– Три английских, четыре из персидского Министерства иностранных дел, один германский и один французский. Они уже все обработаны. Остался вот последний бельгийский, – показал он на лежавший перед ним толстый полувскрытый пакет.
– Ну, ну, кончай скорее. Через час нужно идти с докладом к послу, а он как раз интересуется бельгийскими пакетами, – сказал я и направился в лабораторию.
Это две маленькие клетушки, набитые всяческими фотографическими принадлежностями. В передней комнате на станке укреплен аппарат «Лейтц». На веревках сушатся заснятые пленки. У ванночки фотограф Артемий промывал свежие пленки.
– Сколько снимков сделано сегодня? – спросил я его.
– Пока тридцать, – ответил он, вынув руки из состава и вытирая их. – А вчерашние уже готовы, – и он направился в следующую комнату за ними. Взяв снимки, я вернулся в канцелярию и, передав несколько инструкций Макарьяну, возвратился к себе. В моей спальне стоял большой несгораемый шкаф, куда я положил готовые снимки.
– Алло! Можно к тебе? – спросил генеральный консул Вайцман, приоткрывая дверь.
– Входи, входи! Очень рад, – пригласил я.
В комнату вкатился маленький, полноватый брюнет в пенсне с официальной улыбкой на лице и с огромным кожаным портфелем в левой руке.
– А я был у полпреда и думаю, дай загляну к Агабекову. Кстати, у меня дело к тебе, – продолжал он, роясь в раскрытом портфеле. – Вот список желающих получить визу в СССР, а это список подавших заявление о приеме в советское гражданство. Пожалуйста, проверь и долго не задерживай. В особенности список уезжающих, ибо многие хотят выехать с первым пароходом, – попросил он, передавая бумаги.
– Я, кажется, никогда больше трех дней не держу твоих бумаг, – возразил я.
– Знаю, знаю, – торопливо перебил он меня, – это так, для порядка. Вот тебе еще пакет от представителя Коминтерна. Он вчера был у меня и жаловался на трудные условия работы. В местной компартии много ненадежной публики. Масса провокаторов. Он посылает тебе список членов организации и просит, чтобы ты проверил их через свою агентуру.
Я вскрыл поданный пакет и просмотрел длинный список фамилий.
– Ладно, ладно, только надеюсь, это не срочно, у меня и так много своей работы, – ответил я.
– У меня тоже нагрузка от Коминтерна. Получил из Москвы циркуляр о подготовке съезда делегатов компартий Востока в Урмии[95]. Нужно подобрать делегатов, проверить их, дать им под благовидным соусом билеты, а многих, кроме того, снабдить деньгами. Вообще, работы хватает, – вздохнул Вайцман.
Раздался телефонный звонок.
– Товарищ Агабеков! Я сейчас свободен, если вы не заняты, то приходите ко мне, – услышал я голос полпреда Давтяна[96].
– Ну ладно, я еще забегу к тебе, и мы потолкуем, сейчас извини, меня вызывает полпред, – сказал я Вайцману и выпроводил его за дверь.
Оставшись один, я стал подбирать бумаги для информации посла.
Большой роскошный кабинет. Повсюду ковры и красного дерева мебель, обитая дорогой кожей. Посреди комнаты за громадным письменным столом лицом к дверям сидел посол Давтян. До своего назначения в Персию он был советником посла в Париже. Студенческие годы Давтян провел в Бельгии. Его длительное пребывание в Европе оставило на нем резкий отпечаток, выделивший его среди остальных крупных советских работников. Высокий, красивый брюнет, с правильными чертами лица, с вечно корректным обращением к окружающим, Давтян производил очень выгодное впечатление. В отличие от прежних послов, Давтян имел еще преимущество, что владел европейскими языками.
При всех этих качествах и той выгодной политической обстановке, каковая была налицо в период его назначения в Персию, Давтян мог бы проделать большую работу для советского правительства, но оборотная сторона его характера сводила на нет все его преимущества. Он был трусливым, нерешительным человеком, без всякой инициативы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя Наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка «каменный зад», прочно приставшая к Молотову[97], недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той информацией, что я ему давал.
– А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь, – встретил меня Давтян, когда я вошел к нему в кабинет, – что у вас хорошего?