Яшка вел себя смирно, не грозился, не ругался, к тому же был под хмельком, поэтому руки ему развязали, но из купе не выпускали. А он и не рвался, так как знал, что в соседнем вагоне едут Конек и Лягушка, самые надежные его кореша, которые в беде не оставят и что-нибудь да придумают.
И ведь придумали! На одной из станций Конек купил несколько караваев хлеба, выбрал из одного мякоть, вложил туда револьвер и искусно заделал отверстие. Когда приехали в Москву, Конек переоделся продавцом и пошел по перрону, продавая вяземские караваи. Поравнявшись с чекистами, которые вели Яшку, Конек жалостливо спросил, нельзя ли продать хлебца арестанту. Те разрешили и даже развязали Яшке руки, чтобы он мог достать из кармана деньги и расплатиться.
Полагая, что в столице Яшка от них никуда не денется, руки ему связывать не стали, а так как транспорта у них не было, на Лубянку его повели пешком. И вдруг на одном из самых людных перекрестков Мясницкой улицы Яшка разломил каравай, выхватил револьвер и начал стрелять. Двоих конвойных он убил на месте, третьего тяжело ранил—и был таков. Откуда-то подлетел автомобиль, Яшка прыгнул на подножку и, стреляя в воздух и распугивая прохожих, умчался в неведомую даль.
В тот день, когда Владимир Ильич собирался в Сокольники, там же, в Сокольниках, в доме сапожника Демидова пьянствовала банда Кошелькова. Собрались почти все, но пятерым Яшка пить запретил. Они поняли, что предстоит серьезное дело, и на вожака не обижались. Эти пятеро были по уши в крови, они понимали, что в руки милиции, а тем более ЧК им попадать нельзя, и потому безропотно шли за Яшкой, убивая направо и налево.
Встав из-за стола, Яшка поманил их в другую комнату. За ним пошли Иван Волков (по кличке Конек), Василий Зайцев (он же Васька Заяц), Алексей Кириллов (Ленька-сапожник), Федор Алексеев (Лягушка) и Василий Михайлов (Васька Черный).
— По рюмашке я вам все же налью, — ухмыльнулся Яшка. — Давайте-ка за мое освобождение! С хлебом — это ты здорово придумал, — похлопал он по плечу Конька. — Молоток! А теперь о деле. Есть наводка на фартовый особнячок на Новинском бульваре. Придем туда с обыском как сотрудники угрозыска. Вещички, картины и антиквариат возьмем в качестве вещественных доказательств, у нас, мол, есть подозрение, что они ворованные. Будут возникать, мочить всех до одного. Свидетели нам не нужны.
—Клевая наколка, — потер руки Лягушка.—Я знаю одного барыгу, который за картины даст хорошие деньги...
— Но это не все, — перебил его Яшка. — В том же районе, на Плющихе, есть кооператив. Хороший кооператив, богатый. Оборот у них знатный. Сегодня утром получили деньги за какую-то сделку. Эти деньги должны попасть не в банк, а к нам.
— Сделаем, — ухмыльнулся Заяц. — Привычное дело.
— Значит, после особняка — прямиком в кооператив, — подвел итог Яшка. — Но есть одно «но», — досадливо крякнул он. — Трамваи туда не ходят, да и нам с мешками и чемоданами садиться в них нельзя, а концы, как видите, неблизкие. Топать пешком — сапоги жалко. Короче говоря, нужна машина. Своей у нас нет, значит...
— Значит, остановим первую попавшуюся, — подскочил Заяц. — Водителя и пассажиров вытряхнем к чертовой матери, я — за руль и айда, на Новинку.
—Кто за,—осклабился Яшка.—Все? Надо же, какой дружный у нас коллектив. Васька! — совсем другим, командирским тоном обратился он к Кириллову.—Проверь оружие. У каждого. Чтобы не было осечек. Захвати бомбы. По две на каждого. Что еще? — потер он лоб. — Да, йод, бинты. Но лучше, чтобы они не понадобились. Все, по коням! — резко встал он.
Машин тогда было мало, так что пока увидели свет фар, бандиты успели изрядно продрогнуть. Но вот на трамвайных путях показались огни автомобиля. Бандиты выхватили револьверы и бросились наперерез! Первым их заметил шофер Ленина — Степан Гиль. Вот что он рассказывал об этом несколько дней спустя:
«Мы ехали со скоростью 40—45 верст в час. Как только пересекли Садовую, я заметил троих, шедших по одному направлению с нами. Едва мы с ними поравнялись, как один подбежал сбоку и закричал: “Стойте!” В руке у него был револьвер. Я сразу сообразил, что это не патруль, человек хоть и в шинели, а винтовки нет. Патрульные всегда с винтовками и револьверов не вынимают. Ясно, что это были бандиты, и я прибавил ходу.
Владимир Ильич тут же постучал в окно и спросил:
— Что случилось? Нам что-то кричали.
— Пьяные, — ответил я.
Тем временем мы миновали Николаевский вокзал. Едем по улице, которая ведет в Сокольники. Тьма — хоть глаз коли, но по рельсам я ехал довольно быстро. Вдруг, немного не доезжая пивного завода, бывшего Калинкина, на рельсы выскочили трое вооруженных маузерами людей и закричали: “Стой!”
На этот раз я немного замедлил ход. Посмотрел по сторонам, народу порядочно. Многие стали останавливаться, заинтересовавшись нашей встречей. Я решил не тормозить и проскочить между бандитами. В том, что это не патрульные, а бандиты, я не сомневался. Когда до них оставалось несколько шагов, я мгновенно увеличил скорость и бросил машину на них. Бандиты успели отскочить и стали кричать вслед: “Стой! Стрелять будем!”
Дорога в этом месте идет под уклон, и я успел взять разгон. Но Владимир Ильич постучал в окно и сказал:
— Товарищ Гиль, надо остановиться и узнать, что им надо. Может быть, это патруль?
А сзади бегут и кричат: “Стой! Стрелять будем!”
— Ну, вот видите, — сказал Ильич. — Надо остановиться.
Я нехотя стал тормозить. К машине тут же подбежало несколько человек. Резко открывают дверцы и кричат:
— Выходи!
— В чем дело, товарищи? — спросил Ильич
— Не разговаривать. Выходи, тебе говорят!
Один из них, громадный, выше всех ростом, схватил Ильича за рукав и выдернул его из кабины. Мария Ильинична вышла из кабины сама.
— Что вы делаете? — гневно воскликнула она. — Как вы смеете так обращаться?
Но бандиты не обратили на нее никакого внимания. Моего помощника Ивана Чубарова тоже выдернули из машины и заставили стоять смирно.
Я смотрю на Владимира Ильича. Он стоит, держа в руках пропуск, а по бокам два бандита, и оба, целясь в его голову, говорят:
— Не шевелись!
А напротив Ильича стоит тот громадный, как я понял, их главарь, с маузером в руке, направленным в грудь Ильича.
— Что вы делаете? — произнес Владимир Ильич. — Я — Ленин. Вот мой документ.
Как сказал он это, так у меня сердце и замерло. Все, думаю, погиб Владимир Ильич. Но то ли из-за шума работающего мотора, то ли из-за тугоухости бандит фамилию не расслышал—и это нас спасло.
— Черт с тобой, что ты Левин, — рявкнул он. — А я Кошельков — хозяин города ночью.
С этими словами он выхватил из рук Ильича пропуск, а потом, рванув за лацканы пальто, залез в боковой карман и вынул оттуда браунинг, бумажник, что-то еще — и все это засунул в свой карман.
Мария Ильинична продолжает протестовать, но на нее так цыкнули, что она замолчала. Чубаров, не шевелясь, стоит под дулом. А про меня как будто забыли. Сижу за рулем, держу наган и из-под левой руки целюсь в главаря, он от меня буквально в двух шагах, так что промаха не будет. Но... Владимир Ильич стоит под дулами двух револьверов. И мне делается страшно: ведь после моего выстрела его уложат первым.
Через мгновение я получил удар в висок, и мне приказали выметаться из машины.
— Выходи! Чего сидишь?
Не успел я стать на подножку, как на мое место ловко вскочил бандит, остальные навели на нас револьверы и приказали не шевелиться. Потом они сели в машину и с большой скоростью понеслись к Сокольникам. Мы стояли как вкопанные. Прошла минута, две, а может быть, и пять... Первым пришел в себя Ильич.
— Да, ловко, — прошептал он. — Вооруженные люди и отдали машину. Стыдно!
Конечно же, стыдно, о чем тут говорить! Но я думал о другом. Черт с ней, с машиной, решил я, надо спасать Ленина. Вокруг шастают какие-то темные личности, и одному Богу ведомо, что у них на уме.
— Об этом поговорим после, — сказал я Ильичу.—А сейчас надо поскорей идти в Совет. Он тут неподалеку.
— Оружие у вас отобрали? — поинтересовался Ленин.
— У меня — нет, — ответил Чубаров.
— И мой браунинг на месте, — похлопал я себя по карману.
—Тогда остановите любую встречную машину и отправляйтесь догонять бандитов, — приказал Ленин. — А мы с Марией Ильиничной пойдем в Совет.
Я так и сделал. Но «санитарка», которую мы остановили, была такая ветхая, к тому же работала на газолине, что ни о какой погоне не могло быть и речи. Я так и сказал Ленину:
— Моя машина в три раза сильнее. И горючее там хорошее. Резина здесь вообще ни к черту. Мы их никогда не догоним.
— Так что же делать? Подарим машину бандитам? — с ехидцей спросил Ленин.
— Ни за что! — скрежетнул я зубами. — Через день-другой мы ее найдем.
— Почему вы так уверенно говорите?
— Потому что дороги совершенно непроезжие. За город им не уехать, а в Москве можно ездить только по трамвайным путям. Выставим патрули и этих голубчиков схватим. К тому же моя машина слишком заметная, таких в Москве больше нет Ни есть, ни пить, ни спать не буду, пока не найду машину! — поклялся я. — Я же там каждый винтик, каждую гаечку своими руками... A-а, да что там говорить!
—Ну-ну,—усмехнулся Ильич.—Дай-то бог... Тогда пошли в Совет».
Но на этом злоключения Ленина и его спутников не закончились. Время было позднее, сотрудники разошлись по домам, а стоящий у дверей часовой оказался простым деревенским парнем, который не то что живого Ленина не видел, но не видел даже его портрета. Он взял винтовку на изготовку, передернул затвор, закричал, что народу здесь шляется много, а раз у этого старика нет мандата, на порог Совета он его не пустит.
— Да Ленин я, Ленин, — устало убеждал Ильич. — Хотя доказать этого не могу, — обреченно добавлял он. — С нами случилась беда, какие-то люди остановили машину, выбросили нас вон и забрали все документы.
— Что ты мне поешь, дедуля? — расхохотался часовой. — Чтобы Ленина выбросили из машины?! А где же охрана? Где Дзержинский? Да наш вождь, поди, и спит-то рядом с чекистом, особенно после того, как его ранили.