[203] о том, что при слове «интеллект» его рука «тянется к спусковому крючку пистолета». Взгляд Коха упал на голубые шторки на стене слева от письменного стола. Он потянул за шнурок – шторки раздвинулись: за ними висела красочная топографическая карта провинции с бирюзовыми лентами рек и пятнами озер, ажурной сетью железных и шоссейных дорог, зелеными квадратами лесов и искусственных лесных насаждений.
Где? Где оно, то укромное место, куда в случае угрозы можно было бы упрятать на время ценную коллекцию, – вот что занимало мысли гаулейтера. О том, чтобы везти ценности в рейх, нечего было и думать. Тогда очень многое из того, что оказалось в личной собственности Коха, могло попасть в руки чиновников рейхслейтера Розенберга или того хуже – в руки сотрудников РСХА, которые особенно последнее время прибирали к рукам все мало-мальски ценное – картины, скульптуры, изделия из драгоценных камней, золота и серебра. И все под лозунгом чистоты рядов партии! Могло даже дойти до партийного суда чести, где уже не раз рассматривались дела о злоупотреблениях высших чинов аппарата НСДАП.
Кох пристально вглядывался в карту, будто в ней самой пытался найти ответ на мучающий его вопрос. Нельзя сказать, что у него не было на примете каких-либо довольно надежных объектов на территории провинции, благо Восточная Пруссия изобиловала наличием различных фортификационных сооружений, начиная с рыцарских замков и кончая построенными в последние годы многочисленными бункерами. Существовало немало удаленных от основных магистралей имений и фольварков, принадлежащих преданным партийным функционерам, которые, возможно, сочли бы за честь помочь гаулейтеру в столь пикантном деле. И все же это было совсем не то, чего хотел Кох. О месте захоронения сокровищ должны были знать только он и двое-трое самых надежных людей. Хранилище необходимо располагать в точке, не вызывающей никаких подозрений. И главное – это место должно было находиться неподалеку от самого имения. Тогда отпали бы все вопросы, связанные с обеспечением конспирации при транспортировке груза. Да и решить вопрос о захоронении можно было бы достаточно оперативно: в случае возникновения реальной угрозы прорыва противника или нанесения тяжелых бомбовых ударов по Кёнигсбергу и его окрестностям.
Кох еще раз взглянул на карту, сосредоточившись на конкретном ее квадрате, образованном градусной сеткой. Он как бы по-иному оценил район расположения Гросс Фридрихсберга. К востоку от него, менее чем в километре, проходила граница города, чуть дальше – окружное шоссе и сеть кёнигсбергских улиц. С севера территорию имения ограничивал канал Ландграбен[204] и озеро Филиппстайх[205]. Примерно в километре к западу от имения располагался большой поселок и имение Метгетен[206], кирпичный завод и старый парк. С юга примерно на таком же расстоянии проходили железная дорога и шоссе на Пиллау.
Гаулейтер долго и сосредоточенно рассматривал ограниченный указанными ориентирами участок местности вокруг Гросс Фридрихсберга. Может быть, именно в этот момент и созрело у него решение, определившее дальнейшую судьбу коллекций и не только их…
В августе 1973 года в Калининградскую экспедицию из редакции газеты «Калининградская правда» было передано письмо Андрея Александровича Захарчука, проживающего в Горловке на Украине. В нем он рассказал о событиях конца минувшей войны, очевидцем которых оказался.
Из письма Захарчука в редакцию газеты «Калининградская правда». Август 1973 года
«Я много читал про Янтарную комнату и мне вот уже 30 лет не дает покоя один вопрос. Я в 1944 г. работал в районе Калининграда в имении Эриха Коха в Гросс Фридрихсберге… В сентябре м-це в его… имении строился железобетонный тайник, то место я очень хорошо помню… Он был построен и очень хорошо замаскирован – причем глубоко в земле. Когда его строили, то в бетон была вставлена очень толстая железная арматура, причем очень густо. Не могу знать, что в этом тайнике есть, но надеюсь, что он не пуст…»
Информация, сообщенная Захарчуком, возвращает нас в осенние дни 1944 года, когда к Кёнигсбергу неумолимой громадой приближалась Советская Армия, круша на своем пути откатывающиеся на Запад войска вермахта.
Именно в это время в районе Гросс Фридрихсберга происходили таинственные события, смысл которых до сих пор не ясен. Расскажу о них по возможности поподробнее. Во всяком случае, настолько подробно, насколько позволяют это сделать имеющиеся в моем распоряжении источники.
Лай овчарок становился невыносимым. Цепь охранников, удерживающих на поводках беснующихся собак, казалось, сжимала и без того ограниченное пространство вокруг глубокого котлована. На площадку, огороженную забором из свежевыструганных досок, то и дело заезжали неуклюжие тяжеловесные машины, обдавая людей, работающих там, удушливым сизым газом. Одновременно действовали сразу две больших бетономешалки, жадно пожирающие широкими раструбами цемент и песок. Рядом, оглушительно грохоча, работала камнедробилка. Вокруг нее буквально на глазах увеличивались кучи щебня – основного балластного компонента, обеспечивающего прочность любого сооружения.
По деревянным мосткам, спускающимся в котлован, сновали люди в грязном, потерявшем первоначальный цвет обмундировании. Загружая тачки свежеприготовленным бетонным раствором, они спускались в котлован и где-то там в его чреве заливали смесь в деревянную опалубку сложной конфигурации. Их работало здесь около двадцати человек – советских военнопленных из лагеря, расположенного в Метгетене, пригороде Кёнигсберга. С конца августа, после серии тяжелых авианалетов англичан на город, условия в лагере стали невыносимыми. Голод косил людей, тяжелая каторжная работа превращала их жизнь в сплошную цепь мучений, избавление от которых сулила только смерть. Когда они вечером возвращались в свои бараки после четырнадцати часов изнурительного труда, их ждало по сто восемьдесят граммов хлеба, наполовину из опилок и соломы, и один литр супа без соли, сваренного из неочищенного гнилого картофеля. На таком рационе долго протянуть было невозможно.
И вдруг в начале сентября на одной из утренних перекличек из военнопленных, построенных на лагерном аппельплаце, было отобрано два десятка человек, которые казались наиболее способными к тяжелой физической работе. Их перевели в отдельный барак и первое, что сделали – сытно накормили. Теперь эта группа военнопленных стала работать отдельно от остальных. Каждое утро за ними приезжал в лагерь грузовик с брезентовым верхом и надписью большими белыми буквами «Бетонштайнфабрик АГ»[207], у борта садились два эсэсовца с автоматами, и они выезжали за ворота. И хотя езды до места работы было самое большее двадцать минут, всякий раз их доставляли туда на автомобиле с плотно задернутым брезентовым пологом.
Очень скоро всем стало ясно, что в огромном котловане под бдительным наблюдением СС строится какое-то подземное сооружение – не то бункер в несколько этажей, не то хранилище с многочисленными помещениями. В траншеи укладывались бетонные кольца метрового диаметра, образующие своеобразные трубы, расходящиеся в нескольких направлениях. Швы между блоками и места стыковки их с бетонными кольцами замазывались толстым слоем темной вязкой массы, служащей, по-видимому, гидроизоляцией.
Строительство продолжалось до конца сентября. К котловану несколько раз подходил в сопровождении двух рослых эсэсовцев важный человек в генеральском мундире, невысокий, с острым взглядом и рыжеватыми гитлеровскими усиками. Пленные с опаской смотрели на немца, интуитивно чувствуя, что от него может зависеть не только их положение, но и сама жизнь в фашистской неволе.
Из материалов личного штаба рейхсфюрера Гиммлера. Александрийская пленка, Т-175, ролик 18
«…До 1943 года строительные бригады СС занимались строительством различных объектов по линии Главного административно-хозяйственного управления СС. В 1943 году в связи с усилившимися воздушными налетами на города Германии все бригады были брошены на расчистку разрушенных городов, спасение имущества и ценностей, укрытие этих ценностей и строительство оборонительных укреплений и других объектов по линии СС и полиции безопасности».
В последних числах сентября, когда котлован с расположенными на его дне сооружениями был закопан двумя мощными бульдозерами, пленным досталась уже совсем легкая работа – на опушке леса выкапывать ровные квадраты дёрна, покрытого пожухлой травой, грузить их в кузов грузовика, а затем укладывать ровными рядами на утрамбованной площадке, появившейся на месте котлована. Работа была фактически завершена: осталось убрать мусор, увезти будку с инвентарем и разобрать забор, все еще окружавший пространство совсем недавно оживленной стройки.
Пленные, окруженные охраной с собаками, привычно построились у выездных ворот, ожидая приезда автомашины. Ее долго не было, и высокий офицер в серой войсковой шинели заметно нервничал, постоянно поглядывая на часы и бросая хмурые взгляды на пленных. Грузовик приехал уже далеко затемно, и охрана, лениво покрикивая на пленных и подталкивая крайних из них прикладами автоматов, загнала людей в кузов. Как обычно, был наглухо застёгнут брезентовый полог, два эсэсовца, держа автоматы перед собой, разместились на откидных сиденьях у бортов. Раздались гортанные крики «Абфарен!»[208] – и машина, тяжело взвывая мотором, выехала за ворота. Впереди и сзади слышалось тарахтение сопровождавших грузовик мотоциклов. Еще немного и колонна выехала за пределы имения. Прогрохотали с вибрирующим гулом механические ворота, заглушая голоса охранников, которые о чем-то оживленно говорили с сопровождавшим транспорт офицером. Водитель резко включил скорость, машина вздрогнула, тронулась с места и вдруг неожиданно для сидящих в кузове пленных сделала поворот налево – на дорогу в сторону кёнигсбергского окружного шоссе. И разом всем стало понятно – их везут не в лагерь. Навалившаяся на тело