Глава 4Дела штабс-капитана Павла Лыкова-Нефедьева
С началом войны почти весь Огенквар[57] был разогнан по фронтам, в действующие армии. Генерал Монкевиц, глава военной разведки, ушел начальником штаба 30-го армейского корпуса. Полковник Самойло, непосредственный начальник Павлуки, уехал в Барановичи, в Ставку. А Лыкова-Нефедьева направили в штаб 14-й кавалерийской дивизии вторым старшим адъютантом. Первым мог быть только офицер с академическим знаком. Он отвечал за планирование операций и являлся правой рукой не только начальника штаба, но и начальника дивизии. Таким числился Генерального штаба капитан Шапошников. Борис Михайлович оказался строгим дисциплинером, но хорошим товарищем и отличным офицером. Павел многому у него смог научиться.
Начдивом 14 дивизии перед самой войной был назначен генерал-лейтенант Новиков – пассивный малообразованный человек, отдавший все вожжи по управлению дивизией начштаба полковнику Дрейеру. Этот полковник обладал военной жилкой, которой хватило бы на двоих. Волевой, храбрый, решительный, он имел один существенный недостаток. Дрейер из всех видов боя предпочитал наступление. И не очень считался с соотношением сил, наличием резервов и другими мелочами…
Дивизия уже успела получить боевое крещение. Правда, ее противниками до сих пор были австрийцы, которых полки Новикова научились побеждать. Но скоро обещали подтянуться германцы – совсем другой коленкор.
Павел на правах второго старшего адъютанта выполнял обязанности по инспекторской части. Движение личного состава, обучение пополнения, допрос пленных, составление отчетности наверх. Когда Шапошников увидел, как штабс-капитан раскалывает самых замкнутых пленников, он поручил ему агентурную разведку. Еще новичок исполнял обязанности командира конно-саперной команды.
Команда главным образом занималась связью. В дивизию входили четыре полка: Митавский гусарский, Малороссийский драгунский, Ямбургский уланский и Донской казачий – все под номером четырнадцать. И две конные батареи – 25-я и 21-я. Всего вышло 24 сотни, 8 пулеметов и 16 полевых орудий. С началом войны Новикову подчинили также 14-ю, 15-ю и 16-ю пограничные бригады, общим числом 10 конных сотен. Кавалерии стало много, но нужна была и пехота. И штаб корпуса придал дивизии 72-й Тульский пехотный полк. Таким составом дивизия и дралась с противником.
Штабс-капитан Лыков-Нефедьев быстро включился в штабную работу. Но первое его отличие, замеченное начальством, имело отношение к связи. Четыре конных полка, пограничные сотни, пехота – все это требовало взаимодействия. А телефонных проводов имелось всего пятнадцать верст. Если полки удалялись на большие расстояния, приходилось посылать вестовых. В конно-саперной команде имелись армейские походные аппараты Морзе. Но, когда их присоединяли к проводу государственного телеграфа, выходило так себе. И Павел придумал выход. Он конфисковал у почтовиков гражданский аппарат и возил его с собой. При его включении в казенный провод связь делалась бесперебойной. Уже в следующем бою это здорово выручило дивизию. При обороне деревни Павловска-Воля она сначала одерживала верх над австрийской пехотой. И даже отбросила ее за речку Каменну. Но к врагу подошли резервы, и давление на русских усилилось. Да еще к месту боя форсированным маршем продвигалась германская ландверная дивизия из корпуса Войрша. Пришлось уносить ноги на правый берег Вислы, под защиту крепости Ивангород. Тут и пригодилось изобретение Брюшкина[58]. Разбросанные полки, сотни и батареи удалось вовремя направить к месту сбора.
Работу с ходоками в условиях маневренной войны оказалось вести очень трудно. Даже невозможно. Враждующие армии гонялись друг за другом, постоянно меняя позиции. Штаб дивизии до войны имел агента в галицийском приграничном селении Заверце. Тот был содержателем «Увеселительного сада», куда ходили люди послушать шансонетки и выпить пива. За сорок рублей в месяц поляк посылал полезные сообщения русским. Затем он завел знакомства с писарями штаба 1-го Австрийского корпуса и начал гнать уже добросовестную информацию. Однако с началом военных действий связь с ним прервалась.
Павел подобрал двух панов, которые прежде таскали из Галиции в Россию контрабанду. Лишившись столь доходного занятия, они согласились стать агентами-ходоками, а заодно проведали и владельца сада развлечений. Тот сумел избежать мобилизации и охотно продолжил шпионство, только денег запросил вдвое больше. Добытые им сведения о состоянии тылов и движении резервов попадали через 14-й корпус и 4-ю армию даже в Ставку.
В качестве второго старшего адъютанта ЛыковНефедьев освоился на войне. Сам он в атаки не ходил и жизнью рисковал наравне с другими начальственными лицами. Однажды их бомбил аэроплан; многократно штабс-капитан попадал под артиллерийский обстрел. Под ним убили лошадь и ранили вестового, получавшего в этот момент от Павла приказание. Но в сравнении со строевыми офицерами такие опасности выглядели несерьезными.
Так длилось до начала ноября. По итогам Галицийской битвы Павел получил первую боевую награду – орден Святой Анны 4-й степени, который представлял собой темляк на шашке. За Варшавско-Ивангородскую операцию ему присвоили мечи к «мирному» Станиславу 3-й степени, которым он был отмечен год назад, проведя рискованную командировку на австрийские маневры. Наладились дела с разведкой: молодой офицер научился понимать людей и правильно выбирать их для опасных заданий. Генерала Новикова повысили, дав ему в командование 1-й кавалерийский корпус. Начальником штаба к себе он взял воинственного Дрейера. Полковник предложил Брюшкину перевестись в штаб корпуса и наладить агентурную разведку там. Тот подумал и дал согласие.
Вдруг пришел приказ: штабс-капитану ЛыковуНефедьеву срочно явиться в Барановичи в распоряжение генерал-майора Таубе.
Павел простился с боевыми товарищами, сложил вещи в облезлый гантер[59] и отправился по вызову.
Дядя Витя встретил сына своего друга по-отечески:
– Заходи, заходи. Эк ты возмужал… И «клюква»[60], и мечи к стасику… Понюхал пороху?
– Не очень много, – признался гость. – Другие хлебнули больше. В Четырнадцатой дивизии за три месяца погибло и выбыло по ранению двадцать офицеров.
– Это еще куда ни шло, – нахмурился барон. – Резня идет жуткая. Еще год такой бойни, и кадровых офицеров не останется, всех выбьют. Знаешь, какая тенденция замечена? Ротный командир честно отвоевал три месяца, получил пулю или осколок и пару орденов. Лег в лазарет, а оттуда в окопы старается не возвращаться. Как боевой обстрелянный, просится преподавателем на курсы – учить других, необстрелянных.
– Имеет право, во-первых, и его можно понять, во-вторых, – заступился за капитана штабс.
– Можно, – вздохнул генерал. – Вот только его рота осталась без командира. Великая война, Брюшкин, превращается в войну прапорщиков. Увы.
– Есть прапорщики, ни в чем не уступающие кадровым. Через полгода будут отличные ротные. Если уцелеют.
Виктор Рейнгольдович решил не спорить с молокососом и перевел разговор:
– Павел, для тебя имеется особое задание. Надо попасть в Берлин, встретиться там с Фридрихом Гезе, он же Федор Федорович Ратманов. Забрать у него важные сведения, которые тот смог собрать. Передать новый канал связи – старые с началом военных действий оборвались. И вернуться назад. Понимаешь меру опасности и меру ответственности?
Штабс-капитан так и сел:
– В Берлин? Сейчас?
– Да.
– Я как, на пузе поползу мимо сторожевых постов?
– Лучше другим способом.
– А каким другим, дядя Витя?
– Ты опытный офицер Огенквара. Бывал и в Австрии, и в Германии, правда, в мирное время. Думай! Есть путь через Швецию, есть через Швейцарию или Голландию…
Неожиданно Лыков-Нефедьев добавил:
– И через Румынию.
– Как это? – оживился и генерал.
– А я знаю как. Еще в июне придумал. Меня хотели послать инспектировать агентуру, но не успели. Дайте карту Европы. Такую, чтобы там крупно был Дунай.
Карта была быстро доставлена, и два разведчика уткнулись в нее. Брюшкин ткнул пальцем в маленькую точку:
– Вот он. Остров Ада-Кале. Девятьсот пятьдесят верст выше устья Дуная.
– На границе Австрии и Сербии? Не годится. Там идет война. Ты же сказал – через Румынию.
– Так и будет. Я сяду на пароход вблизи границы, где-нибудь здесь. И поднимусь вверх до Ада-Кале. Это рядом, сообщение между пунктами регулярное. Румыны ведь пока не воюют, надо успеть этим воспользоваться.
Барон долго смотрел в карту и даже зачем-то поколупал загадочный остров пальцем. Потом спросил:
– Почему именно здесь?
– Это особенный остров. Он сотни лет находился на стыке владений двух империй: Габсбургской и Османской. Жили там турки, они и сейчас составляют его население. По условиям Берлинского трактата тысяча восемьсот семьдесят восьмого года османский гарнизон оттуда ушел. Но крохотный островок забыли упомянуть в дипломатических документах. Получилось что-то несуразное: кусок ничейной земли в центре Европы. Австрийцы его своим не считали, на бумаге остров принадлежал Сербии. А сербам он был не нужен, они туда и не совались никогда.
– А кто же совался? – заинтригованно спросил Виктор Рейнгольдович. – Кусок ничейной земли? На Дунае? Сейчас, посреди Великой войны?
– Именно. Турки по старой памяти наведывались. На острове действуют законы шариата! В тысяча девятьсот восьмом жители принимали участие в выборах депутата в меджлис! Из Стамбула до сих пор присылают судью. Два года назад австрийцы спохватились и аннексировали Ада-Кале. На бумаге. Реально там ничего не изменилось. Да вы помните, дядя Витя, этот остров. Про него книгу написал мадьярский прозаик Мора Йокаи. Называется «Золотой век». Читали?