Федор-Фридрих отхлебнул из рюмки, сморщился и продолжил:
– Я беседовал с генералом Вристбергом, это начальник одного из отделов Военного министерства. Он предложил каждой из уже существующих дивизий выделить по одному батальону для формирования новых. Теперь вместо двенадцати в дивизиях будет по девять батальонов. Такими легче управлять, но для некоторых операций эти дивизии окажутся слишком слабыми. Так что не удивляйтесь, если узнаете о росте числа номеров, – сил от этого у тевтонов не прибавится…
Далее, есть информация о секретных планах в Персии. Германская разведка готовит диверсию в нашей Закаспийской области. Область граничит с шахскими владениями, и в ней скопилось много военнопленных – германцев и австрийцев. Решено устроить в лагерях вооруженное восстание. Для этого в притонах уездного города Серахса фанатики заготавливают склады с винтовками и патронами. Имеются даже пулеметы. Занимается доставкой оружия германский военный агент в Персии граф Каниц. А непосредственно протаскивает транспорты с оружием некий Барух. Он перс, люто ненавидит русских. Особая примета – припадает на левую ногу, ее прострелили Баруху наши пограничники.
Буффаленок перевел дух, махнул очередную рюмку, закусил куском сыра и продолжил:
– А вот тебе другая шпионская история. В окрестностях мыса Пицунда имеется тайная база германских подводных лодок. Которую, представь себе, покрывают и равиталируют[75] туземцы. Лодки скрытно заходят и выходят из маленькой бухты. С гор им подают световые сигналы. Чужих туземцы не пускают, окрестности находятся под их охраной. Проникнуть туда военной силой трудно – германцев предупредят, и они уплывут. Думайте, как выкорчевать это гнездо. Запомни фамилию: Евгений Нордманн, вольноопределяющийся Дикой дивизии. Он лечится в Гаграх будто бы от наркотической зависимости, а сам – резидент германской разведки.
Еще что? И немцы, и австрийцы легко читают ваши радиограммы! Хоть коды и меняются, но редко и примитивно, новые легко разгадываются противником. Плюс наши… зеваки?
– Думаю, ты имеешь в виду слово «раззявы», – предположил Павлука.
– …раззявы регулярно нарушают шифродисциплину. При разведках созданы специальные подразделения, они используют радиокомпасные станции[76] для обнаружения наших станций искрового телеграфа. Также австрийцы изобрели особые аппараты прослушивания телефонных линий. Подключаются где-нибудь в лесу к проводу и все узнают из штабной болтовни. Пусть командование обратит на это внимание.
Собеседники сделали паузу. Гезе приехал в загородный особняк якобы для того, чтобы подмести листья на дорожках сада. Поэтому он взял метлу и отправился махать ею. Закончив с дорожками, вышел на улицу и почистил тротуар перед домом. Заодно посмотрел, не шляются ли поблизости незнакомые личности.
– Все вроде тихо, – сообщил Федор Павлуке, запирая входную дверь. – Я здесь ночую, так что время у нас еще есть.
Они опять сели за стол, но говорили уже не о делах, а о жизни. Маршрутник спросил:
– У тебя два сына, сколько им?
– Старшему четырнадцать, младшему десять.
– Надеюсь, война кончится раньше, чем старшего призовут.
– Сам на это очень надеюсь, – ворчливо сказал резидент. – Так страшно смотреть, как молодые люди, которым жить да жить, заводить семьи, растить малышню, – уходят маршевыми ротами на фронт.
– Дети не знают?..
– Нет, конечно. И жена не знает, считает, что я типичный буржуа. Успешный, в меру заботливый. Иногда во сне я говорю по-русски, так она утром смеется: никак не забудешь свои каторжные привычки![77]
– Если, не дай бог, ты провалишься, что с тобой сделают? – задал опасный вопрос маршрутник.
– Тоже думаю об этом постоянно, – признался Фридрих-Федор. – Если сочтут, что я немец, – повесят. А если удастся доказать, что русский, засланный нелегал, то могут и оставить в живых. Чтобы обменять на своего какого, попавшего к вам в лапы.
Федор с Павлукой проговорили почти всю ночь. Утром Буффаленок сказал:
– Так хочется написать и передать с тобой два письма: одно Виктору Рейнгольдовичу, второе твоему отцу. Но нельзя.
– Нельзя, – сокрушенно подтвердил штабс-капитан. – Адрес выучил?
Он передал резиденту новый «почтовый ящик» в Голландии.
– Выучил, бумагу сжег.
– Собираемся?
– Собираемся.
Они посидели минуту на дорожку, зная, что теперь увидятся не скоро. И то Брюшкин везунчик – поговорил сейчас. Николка, Таубе, Лыков лишены такого счастья…
Утром автомобиль промышленника Гезе выехал из гаража загородного особняка и помчался по Грейфвальдерштрассе к центру. Напротив рощи Фридрихсгайн мотор остановился, хозяин заглянул в аптеку. Пока его не было, открылась задняя дверца мотора, вышел молодой человек, на вид добряк добряком, и скрылся в переулке. Никто не обратил на него внимания.
Задание было выполнено, штабс-капитану пора было возвращаться домой. Вся рискованная командировка прошла на редкость благополучно, он даже удивлялся. Ни сучка, ни задоринки. Неужели так будет до родного порога?
Как оказалось, свой лимит везения разведчик выработал с излишком. Он приехал на Квицоштрассе, забрал вещи у хозяйки, расплатился за постой. Заглянул в «Черный орел», где дернул с Фрицем хорошую порцию «доорнкаата». И отправился на Штеттинский вокзал, чтобы сесть в поезд до порта Засниц на побережье Померании, откуда пароходом добираться до шведского Треллеборга. Сидя в буфете, Павел вдруг почувствовал, что кто-то очень недобро смотрит ему в затылок. Он быстро обернулся и увидел знакомое лицо. Это был филер тайной полиции, который много лет дежурил на пограничной станции Эйдкунен, первой на германской стороне, если ехать из России. Таких наблюдательных агентов было около десятка; именно их упомянул Таубе – как в воду смотрел… Филеры обладали феноменальной памятью на лица и могли опознать несколько тысяч человек, проходивших пограничный контроль и чем-то привлекших к себе внимание. Год назад Павел ехал на встречу с Буффаленком по временному десятимесячному паспорту. Такими документами пользовались российские подданные, отправляющиеся через Германию в Америку в поисках лучшей жизни. Разведчик изображал немецкого колониста из Сарепты по фамилии Лаас. На границе у него вышел шумный спор с этим филером. Служивый стал упрекать эмигранта: как же ты удираешь на другой континент, если завтра начнется война и понадобится твоя винтовка? Колонист резко отвечал, что хорошей жизни простому человеку нет ни в России, ни в Германии и нужно искать ее за океаном[78]. И вот теперь этот горлопан сидит в зале ожидания первого класса на вокзале Штеттин-банкхофф! В хорошем пальто, ухоженный, с набитым чемоданом. Так далеко от Америки…
Это означало провал. Топтун, поняв, что его тоже узнали, быстрым шагом выскочил на улицу. Павел инстинктивно двинулся следом, еще не зная, что будет делать. Наблюдательный агент стоял у закрытой машины и что-то говорил сидящим внутри людям.
Маршрутник принял решение мгновенно. Он подошел и приложил германца кулаком в шею. Тот рухнул, а Павел поставил чемодан на асфальт, нагнулся, взялся за подножку и одним сильным рывком повалил авто набок. Изнутри послышались крики и звон разбитого стекла. А штабс-капитан подхватил саквояж и, ловя на себе недоуменные взгляды прохожих, двинулся прочь. Ему очень хотелось дать стрекача. Но он переборол желание и спустился в подземку неспешным шагом.
Что же делать дальше? Германцы скоро догадаются, что «Русский Геркулес» почтил Берлин своим визитом. И устроят облаву на всех выездах из города. Выскочить из него штабс-капитан не успеет. Лучше несколько дней отсидеться. Мысль работала лихорадочно и вскоре выдала результат. Лыков-Нефедьев спешно добрался до «Черного орла» и ввалился в заведение в растрепанном виде. Подошел к Фрицу, очень удивленному его возвращением, взял за пуговицу и сообщил новость. По пути на вокзал зашел-де на почтамт проверить, нет ли ему телеграмм пост рестант[79], и увидел депешу от кассира. На фабрику без предупреждения явился хозяин, рвет и мечет, ищет своего управляющего…
– Видите ли, Фриц… Как бы сказать помягче, чтобы быть понятым? Хозяин жадный, платит мало. И мы с кассиром его маленько пощипали. Может, и не маленько… Короче говоря, мне не надо сейчас показываться на фабрике. Лучше выждать несколько дней. Пусть этот негодяй устанет ждать, гнев его остынет, а там видно будет.
– То есть вы хотите немного пожить у меня, в той же комнате? – сообразил Шульц.
– Да. А чтобы вам было интересно помогать мне, повысим плату с шести марок в сутки до двенадцати.
– Согласен! – сразу же воскликнул ресторатор. – А вы, оказывается, хитрый. На много общипали хозяина? Сколько взяли бумажек цвета детской неожиданности?
Фриц имел в виду купюры в тысячу марок, которые в Германии были легкомысленного светло-коричневого цвета.
Так маршрутник лег на дно. Еще четыре дня он слушал грохот поездов, проезжающих под окнами. На улицу жилец не казал носа и всем видом изображал позднее раскаяние. Фриц приносил ему свежие газеты. В Берлине издается около тысячи газет и журналов, поэтому недостатка в прессе не было. На пятый день Венцель Румменсфельд вручил хозяину пятьдесят марок, взял две марки сдачи и якобы уехал в Рур, сыпать пепел на голову. На самом деле он двинулся с пересадками к голландской границе. Поездов и автобусов «химик» избегал, предпочитая частные экипажи. Наступил декабрь, резко похолодало, а ему приходилось ночевать в деревенских харчевнях без удобств, лишь бы не показывать паспорт. Наконец разведчик добрался до пограничного пункта Клеве. Ему надо было попасть на другую сторону, в город Неймеген. Как это сделать? Идет война, прежние приемы контрабанды во многих местах не действуют. Хоть Голландия придерживается нейтралитета, строгости на пропускных пунктах усилен