Таким образом, во время следования эскадры во вверенном моему наблюдению районе сторожевая служба производилась 12 пароходами, и наш флот находился под их бдительным и постоянным присмотром».
На все про все Департамент полиции выделил Гартингу 150 тыс. рублей, да еще Главный морской штаб отстегивал по 30 тыс. руб. в месяц. Сотрудник ГМШ флота генерал В.А. Штенгер позже писал: «Для поддержания своих планов он не упускал случая представить нам все более страшные агентурные сведения, якобы им полученные. Денег он изводил уйму, уезжая в Швецию и организуя там охрану, как он сам объяснял; было ли это, однако, в действительности – сказать затруднительно.
Гартинг сообщал нам, что “тогда-то видел двух японских морских офицеров с чемоданом, в котором была мина; видел старый миноносец, видимо, купленный и приспособленный японцами”; наконец, появились новейшие японские миноносцы и так далее – одно страшнее другого.
И хотя закрадывалось большое сомнение в справедливости его сведений, но надо отдать ему должное – он умел хорошо придать всему оттенок правдоподобия, и так как проверить его не было никаких средств, то и приходилось поневоле все же с его сообщениями считаться. Нас, штабных, было очень мало, и выделять кого-либо на эту проверку в Швецию и Данию было невозможно; свободных офицеров вообще не было… да и кроме того, такое специальное дело требовало особых людей. Приходилось мириться с положением и пользоваться крайне дорогими услугами присланного нам специалиста».
Посол в Дании А.П. Извольский также возмущался деятельностью Гартинга: «Он несколько раз приезжал в Копенгаген и сообщал мне о появлении японских истребителей [миноносцев. – А.Ш.] в европейских водах. Не доверяя ему, я собрал сам справки по этому поводу и вскоре убедился в фантастичности его сведений, причем единственной целью, которую он преследовал, было получение возможно большей суммы от русского правительства. Я считал своим долгом сообщить об этом кому следовало в России, но мои предупреждения остались тщетными»[69].
Помимо Гартинга пугал Петроград японскими миноносцами специальный агент Департамента полиции в Европе И.Ф. Манасевич-Мануйлов. Он-де сумел получить информацию японских дипломатов в Европе и США и оттуда узнал о предстоящим нападении на эскадру Рожественского.
Нервозность руководства Департамента полиции и адмиралов из ГМШ передалась и на 2-ю Тихоокеанскую эскадру.
Командиры кораблей 2-й Тихоокеанской эскадры нервничали, им повсюду мерещились японские миноносцы. В Северном море плавучая мастерская «Камчатка» под командованием капитана 2-го ранга А.И. Степанова отстала от третьего эшелона и оказалась в 20 милях позади отряда самого командующего эскадрой. Около 20 ч. 40 мин. 8 октября на «Суворове» была получена радиограмма с «Камчатки» о том, что она атакована миноносцами. Уже ночью, в 0 ч. 55 мин., по обе стороны броненосца «Князь Суворов» появились силуэты малых судов, шедших без огней. Опасаясь, что неведомый противник может в темноте набросать впереди эскадры плавучие мины, Рожественский со своим отрядом уклонился вправо от курса. Когда из темноты впереди флагманского корабля снова показался силуэт, на судах отряда открыли прожектора, в лучах которых с обоих бортов оказались суда, принятые на эскадре за миноносцы. Немедленно с «Суворова», а затем и с других кораблей эскадры по этим судам открыли огонь. Стрельба велась 10 минут, и было выпущено около двух тысяч снарядов. Часть снарядов попала в собственные крейсеры. В «Аврору» попало три 75-мм и два 47-мм снаряда, которыми были пробиты дымовая труба и машинный кожух, тяжело ранен судовой священник (скончавшийся затем в Танжере) и легко ранен командир. На бриге «Орел» при стрельбе разорвалась 75-мм пушка Кане.
После Гулльского инцидента русская эскадра 13 октября зашла в испанский порт Виго, где их ждали пять германских угольщиков. Но вдруг на немецкие пароходы явилась испанская портовая полиция и наложила запрет на погрузку угля, основываясь на нейтралитете Испании в Русско-японской войне. А на русских броненосцах оставалось всего по 250 тонн угля, то есть на двое суток экономического хода. Положение отряда в случае запрещения погрузки оказалось бы крайне безвыходным.
«15 октября. Погрузка угля. Испанские жандармы. Вчера в 4 часа дня адмирал получил от местного губернатора уведомление о том, что испанское правительство разрешило русским кораблям погрузить, стоя в порту, со своих транспортов по 400 тонн угля для перехода в ближайший порт по пути следования эскадры. На погрузку предоставлено 18 часов. Погрузка должна производиться под строгим наблюдением испанских портовых властей для гарантии соблюдения условий испанского нейтралитета.
Немедленно по всем кораблям отряда был дан приказ адмирала: во что бы то ни стало успеть за назначенное для погрузки время принять по 800 тонн. Командир объяснил команде перед фронтом значение быстроты погрузки и просил всех постараться. Работа закипела.
По выражению мичманов, “грузили, как бешеные черти”, без передышки, всей командой без исключения, “вплоть до попа и собаки”. Под конец люди валились с ног. Им давали чарку водки, и они снова кидались на мешки.
Чтобы испанские “альгвазилы” не вмешивались в ход погрузки, наш старший офицер любезно пригласил их в кают-компанию, где была выставлена на стол лучшая “артиллерия” из нашего винного погреба. Три мичмана повахтенно занимали дорогих гостей, чтобы им не было скучно коротать длинную ночь на борту броненосца. По временам лейтенанты и механики также забегали на минутку в кают-компанию послушать, как идет дружеская беседа, и мимоходом утолить жажду, чокнувшись с гостями. Нет ничего удивительного, что при столь пылком выражении дружественных чувств оба стража испанского “нейтралитета” уже не были в состоянии подниматься на верхнюю палубу. Они скоро приняли участие в хоровом исполнении русских песен, уверяли, что питают горячие симпатии к России, и даже начали излагать свои политические взгляды.
Надо при этом сказать, что ни на одном языке, кроме испанского, они не знали ни одного слова, а среди нашего состава, конечно, никто испанского не знал, но это не препятствовало взаимопониманию. И скоро мы уже знали, что старший толстый жандарм в чине капитана принадлежит к оппозиции своему правительству, а его помощник, длинный и тонкий, похожий на Дон Кихота, вообще своего Альфонса в грош не ставит. По этому поводу хором спели “Марсельезу”»[70].
Ну а тем временем к Виго подошла большая британская эскадра. Англичане решили привести эскадру Рожественского в британский порт или уничтожить ее. Но тут последовала резкая реакция Берлина. Нападение на русскую эскадру стало чревато общеевропейской войной. Замечу, что к осени 1904 г. отношения между Германией и Британий и так были накалены до предела из-за Марокканского кризиса.
В итоге «просвещенным мореплавателям» пришлось уняться. В конце концов русское правительство 23 февраля 1905 г. выплатило гулльским рыбакам компенсацию – 65 тысяч фунтов стерлингов.
Любопытно, что при разборе Гулльского инцидента в Морском суде в Гааге русская делегация хотела вызвать команду шхуны «Эллен», завербованную Гартингом и, по его донесению, якобы видевшую в море японские миноносцы. Однако в ответ на телеграмму Дубасова о вызове в суд указанных свидетелей директор Департамента полиции А.А. Лопухин 26 октября 1904 г. прислал начальнику Главного морского штаба ответ, касавшийся появления свидетелей с «Эллена». Мотивировал – «дело слишком секретное». Понятно, этих «свидетелей» бы в Гааге быстро разоблачили. А может, и вообще экипаж «Эллен» существовал только в фиктивных отчетах господина Гартинга?
Как бы то ни было, «за успешное и экономное выполнение охраны пути следования Второй Тихоокеанской эскадры на Дальний Восток» А.М. Гартинг был награжден 30 ноября 1904 г. орденом Св. Владимира 4-й степени. 13 декабря 1904 г. последовала еще одна «высочайшая награда» – 10 тысяч рублей.
Глава 13Охота на министров
В конце XIX – начале XX века в Российской империи сложилась парадоксальная ситуация – покушениями на жизнь министров занималась полиция! Во всех без исключения покушениях на царских министров наряду с революционерами участвовали агенты охранки. Они либо руководили операциями, либо были непосредственными исполнителями.
Ученые мужи говорят, что история повторяется дважды – первый раз в виде трагедии, второй раз как фарс. Увы, в России чаще бывает наоборот, вспомним «перестройку» Горбачева.
Царствование Николая II тоже началось с фарса.
В мае 1895 г. жандармы рапортовали царю о большом успехе в борьбе с террористами, которые собирались убить Николая во время коронационных торжеств. Во главе организации стоял… Распутин, правда, не Григорий, а Иван[71]. Всего по делу Распутина было арестовано 35 человек. «Произведенными у злоумышленников обысками было обнаружено: лаборатория со всевозможными принадлежностями для изготовления снарядов, народовольческая литература и другие данные, вполне изобличавшие кружок в задуманном злодеянии».
За подготовку террористического акта против императора Иван Распутин, Алексей Павелко-Поволоцкий, Иван Егоров, Василий Бахарев, Таисия и Александра Акимовы и Анастасия Лукьянова приговорены к смертной казни через повешение. Зинаида Гернгросс приговорена заочно к 20 годам каторги. Тем не менее террористов не казнили, а отправили на каторгу, а Зинаиду Гернгросс – в ссылку в Кутаис.
Что же произошло? Царь на радостях помиловал злодеев? Может, министры объяснили Николаю, что после Ходынской катастрофы вешать семерых революционеров, из которых три женщины, – плохое предзнаменование для нового царствования?
Увы, все было иначе. Подлинным организатором покушения был не Распутин, а двадцатилетняя Зинаида Гернгросс. Зинаида происходила из богатой семьи с немецкими корнями. В 1893 г. разу после окончания Смольного института благородных девиц 18-летняя высокая стройная девушка с копной золотистых волос записалась на прием к вице-директору Департамента полиции полковнику Семякину и попросилась в секретные агенты. Именно эта красотка, числившаяся в Департаменте полиции как «агент Михеев», склонила студенческий кружок Распутина, занимавшийся пустой болтовней, к проведению теракта против государя. Именно она доставала компоненты для производства взрывчатых веществ.