.
Благо они хорошо знали роман Александра Дюма «Граф Монте-Кристо» и активно использовали подделки для свержения неугодных сановников. Так, «заведующий Особым отделом С.В. Зубатов вступил в сговор с влиятельнейшим князем В.П. Мещерским, мечтавшим стать министром внутренних дел, сфабриковал фальшивое письмо, компрометировавшее Плеве, которое он якобы перехватил на почте, и направил прямо через Главноуправляющего императорской канцелярии А.С. Танеева Николаю II. Однако А.С. Танеев был в дружеских отношениях с Плеве, которого поддержал при назначении на должность министра внутренних дел России. Не докладывая царю, А.С. Танеев передал это письмо Плеве, чтобы тот сам разбирался со своим подчиненным. Тот, не долго думая, отправил С.В. Зубатова в ссылку под гласный контроль полиции. Вот как в царской России, используя службу перлюстрации почты, снимали неугодных конкурентов.
При этом Николаю II не докладывали истинных причин происходящих событий, и он спокойно без серьезного разбирательства воспринимал смещение с руководящих постов ключевых фигур в своем государстве, полагаясь только на верность своего ближайшего окружения.
Ну а кто бы в царской России стал заниматься экспертизой почерка человека и его письма? В те годы понятие экспертизы было туманным. Только в 1912 году в Киеве и в 1914 году в Одессе были открытые кабинеты научно-судебной экспертизы. В российском законодательстве тех лет экспертиза рассматривалась как разновидность осмотра или освидетельствования. Даже в статье 325 Устава не упомянуты термины “эксперт” и “экспертиза”, поэтому сфабриковать можно было всё! Даже Николай II не мог быть уверенным, что ему представляют подлинный документ.
Всё зависело от преданности заведующего Особого отдела Департамента полиции! А её иногда покупали за большие деньги»[107].
Кстати, экспертиза почерка – вопрос более чем сложный. Так, у нас в 30-х годах XX века виднейшие советские криптографы заявили, что «Диплом», отправленный Пушкину, написан князем П.В. Долгоруковым. Позже другие криптологи опровергли это заявление. Так до сих пор авторство «Диплома» точно не установлено.
Следует отметить, что Николай II всячески поощрял развитие науки и техники в благородном деле слежки за подданными. В 1905 г. он на ряде железных дорог санкционировал подключение к телеграфным линиям подслушивающих аппаратов, установленных в жандармских управлениях. В 1913 г. в Таврическом дворце в зале заседаний и в комнатах отдыха депутатов впервые в России были установлены подслушивающие устройства с автоматической записью на граммофонные пластинки. К этому времени охранка прослушивала тысячи абонентов в Петербурге, Москве, Ялте и других городах империи.
С появлением звукозаписывающей техники охранка попала в сложное положение. По существующим правилам почтовые посылки не подлежали цензурному рассмотрению. Что касается багажа отдельных лиц, то вначале было решено, что цензуру лент и записей должна осуществлять таможня. Но это была настолько большая, сложная и требующая специальных знаний и времени работа, что таможня очень скоро отказалась.
Любопытен циркуляр, выпущенный в ноябре 1913 г. товарищем министра внутренних дел генерал-лейтенантом Джунковским: «За последнее время повсеместно наблюдается значительное увеличение числа кинематографических театров, которые в большинстве случаев остаются по тем или иным условиям без надлежащего надзора со стороны чинов полиции. Между тем такого рода театры, в коих, наряду с демонстрированием кинематографических картин, допускаются для привлечения публики обычно разного рода другие развлечения, нередко даже с злободневными прибавлениями, требуют особливого и тщательного надзора со стороны чинов полиции… Если по местным условиям или же ввиду малочисленности состава полиции установить соответствующий надзор за деятельностью кинематографических театров представляется затруднительным – не допускать в этих театрах, в соответствии со ст. 138 Т. XIV Уст. пред. прест., других, кроме кинематографических, представлений»[108].
Любопытно, что жандармы не только подвергали цензуре содержимое фильмов и определяли время их окончания, но и указывали, какие из них крутить на второй неделе поста, какие – на четвертой, а какие только по праздникам.
Естественно, что значительная часть умных корреспондентов знала о перлюстрации своих писем. Хорошо известно, в какое бешенство пришел Пушкин в мае 1834 г., узнав о перлюстрации своих писем к жене. Он писал Жуковскому: «Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их царю».
Перлюстрация писем в России подвергалась осмеянию и внутри империи, и за границей. Так, в изданной в Париже в 1854 г. книге Лакруа «Les Mystиres de la Russie» говорилось: «Почтовая тайна есть чистейшая фикция. Никакая печать не священна для русской полиции. И это признается [полициею] громко, гласно, как самая простая вещь. Частные люди, даже знать, иногда прямо боятся получать письма, иначе как по почте, именно оттого, что почта, по крайней мере, прочитывает и цензурует письма, а если получишь через посыльного, то там вдруг окажется что-нибудь неблагонадежное! Даже слуги великой княгини Елены Павловны убоялись как-то принять письмо, посланное ей англичанином Рексом не по почте, а через лакея».
Ну а в «Правде о России» князь Петр Долгоруков утверждал, что «в России одни дураки пишут истину по почте».
Ивана Грозного можно бояться, а «голубой воришка» Саша Альхен достоин лишь презрения и осмеяния.
Глава 19Литература под колпаком жандармов
Пушкин с 1820 г. и до конца жизни находился под надзором полиции. И даже после смерти поэта разбираться в его бумагах «в помощь» Жуковскому царь послал жандармского генерал-майора Дубельта. Даже гроб с телом Пушкина из Петербурга в Святогорский монастырь был отправлен в сопровождении жандарма. В силу российской бюрократичности официально надзор за А.С. Пушкиным был прекращен в 1875 г.! Верно, это не опечатка.
Ну а реально охранка дольше всех следила за Львом Николаевичем Толстым.
24 ноября 1861 г. из Москвы в имение Толстого Ясную Поляну выехал студент Московского университета Алексей Соколов, состоящий под надзором полиции «ввиду прикосновенности к изданию и распространению запрещенных сочинений» (дело о прокламациях в «Великорусе», изданных Обручевым). Начальник 2-го округа корпуса жандармов Перьфильев предписал находившемуся в Тульской губернии штаб-офицеру Муратову установить за Соколовым «негласное наблюдение». С этого и началась 39-я часть дела «о революционном духе народа в России и о распространении по сему случаю возмутительных воззваний», посвященная специально Л.Н. Толстому.
Первые «агентурные» сведения о Толстом гласили, что в Ясной Поляне учреждены школы, в которых занимаются несколько студентов, «кои подвергались каким-либо случаям», и что сам граф, «человек умный и весьма замечательный в своих либеральных направлениях, очень усердно занимается распространением грамотности между крестьянами». Кроме того, в донесениях говорилось, что «у Толстого на собрании всех преподавателей была сказана речь, в которой много заимствовано из Великоруса», что «в Ясной Поляне поселился некто Елагин» и что там был литератор Якушкин, который, проезжая через Тульскую губернию, распространял воззвания.
На основании этих донесений управляющий Третьим отделением генерал Потапов, сделал ряд строжайших предписаний о секретном расследовании, которое не дало результатов. Речь «возмутительного содержания» так и не обнаружили, да и вообще выяснилось, что о ней даже «нет никаких слухов». Елагин через Тульскую губернию хотя и проезжал, но в Крапивенский уезд не заглядывал. Якушкин, оказалось, в Ясной Поляне был, но всего два дня, а относительно распространения им воззваний, по выражению полковника Муратова, «ничего особенного не слышно».
Московские жандармы решили прояснить ситуацию в Ясной Поляне с помощью секретного сотрудника – временно обязанного князя Долгорукого дворового человека Михайло Шипова, который «объявил желание следить за действиями графа Льва Николаевича Толстого и узнать отношение его к студентам университета, жившим у него под разными предлогами».
Рекомендованный Третьему отделению самим московским генерал-губернатором Тучковым, Шипов явился в январе 1862 г., имея «конфиденциальное письмо» от генерала Потапова к жандармскому штаб-офицеру по Московской губернии, полковнику Воейкову, которому заявил, что «имеет намерение сблизиться с лицами, занимающимися тайными литографиями и печатанием разных запрещенных сочинений» и в этих видах думает «объясниться с знакомым ему литографщиком и предложить нанять ему отдельную комнату, в которую поставит станок для означенной цели…».
Полковнику Воейкову «прожект» пришелся по душе, но для осуществления его Шипов спросил «для устройства сего… денег от 30 до 50 р». Полковник, не считая себя в праве «делать такие расходы», предложил агенту «сначала хорошенько удостовериться в справедливости начинаемого им дела», после чего обещал дать «на необходимые расходы».
Шипов, вполне уверенный «в справедливости» своих замыслов, не захотел ждать и предложил свои услуги местной полиции. Московский обер-полицмейстер граф Крейц направил его в распоряжение пристава городской части Шляхтина, занимавшегося розысками. К тому времени Шляхтин уже установил, что «граф Толстой, проживая в Москве, имел постоянные сношения со студентами, и у него весьма часто бывал студент Осфальд, который был впоследствии замешан в деле распространения “Великорусов”». Шляхтин, зная, что «граф Толстой сам много пишет», и полагая, что «может быть, он был редактором этого сочинения», приказал Шипову следить за Толстым даже и в том случае, если он будет проживать в Ясной Поляне, хотя последняя и находилась вне ведения столичной полиции.