— Виктория Петровна, — ответила подавальщица пельменной и всхлипнула.
Через полтора часа в кабинете Агеева зазвонил телефон.
— Здравствуйте, Валентин Петрович, — прозвучал в трубке солидный баритон. — Прокуратура города, старший следователь по особо важным делам Курбатов…
«Откуда он узнал мой номер?» — раздраженно подумал Агеев. Правила конспирации не делали исключений для прокуратуры. Максимум, что там могли узнать — телефон дежурного. Но прокуратура — это одно, а старший следователь Курбатов — совсем другое. Впрочем, майор Агеев этого еще не знал. Он подумал, что прокурорский чиновник тоже хочет проконсультироваться по поводу подследственности какого-нибудь дела. Но момент выбран явно неудачно: Агеев уже собирал бумаги, и настроение у него было совершенно не рабочим.
— У меня только что была гражданка Тимощенко Виктория Петровна, — продолжал баритон. — И оставила заявление…
«Какая Тимощенко? Что он плетет? Какое мне дело до того, кто у него был?» Майор начал закипать и уже стал подбирать слова, чтобы вежливо отшить непрошеного собеседника.
— По поводу которого вам следовало бы зайти ко мне… — баритон был твердым и официальным, до шершавости, даже в ухе заломило. — Второй этаж, кабинет четыре.
«Да он что, с ума сошел?!»
И тут же в мозгу что-то щелкнуло. Невиданное нахальство неизвестного следователя подняло заслонку, отделяющую служебную часть сознания от личной. И из темной глубины последней выплыла фигурка сидящей на козе голой Вики с обвисшими треугольными грудями, напоминающими клапаны почтовых конвертов. А потом картинками из диаскопа замелькали кадры: голая Вика раскинулась на незастеленном служебном диване, она же на простыне в положении «локти-колени», она же сидит на полу с ожидающе приоткрытым ртом, она же… Усилием воли Агеев прервал демонстрацию, но на экран памяти выплыл и не желал исчезать последний, драматический кадр: Вика, обернувшаяся на пороге с мстительно поджатыми губами и ненавидящим взглядом.
И сразу все переменилось. Агеев уже не был майором госбезопасности, которого навязчивый чиновник отвлекает от сборов в командировку. Он превратился в нашкодившего мужичонку, призываемого городской прокуратурой к ответу. Приоритеты изменили места: командировка отодвинулась на второй план, а на первый выплыла необходимость отстаивать свою служебную и моральную чистоту, а может быть, даже доказывать невиновность, убеждать высокое должностное лицо из прокуратуры во вздорности и безосновательности навета неврастеничной бабенки. И от товарища Курбатова зависит, будут ли у него неприятности, и насколько большие. Агеев словно съежился, усох, потерял силу и могущество, а следователь на другом конце провода — наоборот, раздулся до неимоверных размеров и мог проглотить его, как хлебную крошку, либо растоптать, как маленького рыжего таракана.
— Я вас понял, товарищ Курбатов. Четвертый кабинет. Сейчас я к вам подъеду.
Ему удалось сохранить спокойный и независимый тон, а по дороге он и вовсе взял себя в руки. Тимощенко — его официально оформленный негласный информатор по прозвищу Официант, их контакты зафиксированы служебными документами, за рамки деловых их отношения, ясное дело, не выходили. Мало ли кто и что может наболтать! И вообще — это не дело гражданских властей, разбираться должна военная прокуратура…
В четвертый кабинет Агеев зашел уверенно, пребывая в своих прежних, восстановившихся размерах, и свысока посмотрел на сидящего за столом клерка в аккуратном костюмчике и отглаженном галстуке. С залысинами, выпуклыми желтыми глазами и хищными манерами — он был похож на хорька. Опасного хорька. Но сразу Агеев не смог оценить степень его опасности.
Курбатов очень быстро сбил с майора спесь. Он начал с того, что зачитал заявление гражданки Тимощенко, которая сообщила, что сотрудник Управления ФСБ Агеев, злоупотребляя служебным положением, склонил ее к сожительству, обещая взамен посодействовать в получении квартиры, но обещания не выполнил, хотя на протяжении нескольких лет она оказывала ему разнообразные сексуальные услуги на тайной квартире по адресу: улица Кавказская, 22. Для придания видимости законности их встречам наедине Агеев оформил ее негласным информатором, но ни одно из многочисленных переданных ею сообщений о преступной и антигосударственной деятельности сотрудников пельменной и других лиц реализовано не было, и все перечисленные лица продолжают противоправную деятельность до настоящего времени.
Агеева прошиб холодный пот. Эта идиотка с висячими сиськами ничего такого рассказать не могла. Она могла только пожаловаться, что он драл ее и не посодействовал в получении квартиры. Все состряпал этот хорек. Он подробно расспросил Вику, вычленил нужные моменты и написал так, что каждое лыко ложилось в строку. Выделил и аморалку, и злоупотребление служебным положением, и служебную бездеятельность, выразившуюся в непринятии мер к лицам, о которых получал оперативную информацию. Обвинение сразу утяжелилось в десять раз, по этому заявлению хоть обвинительное заключение составляй, хоть приказ на увольнение: клише готово — переписывай, и все… Майор считал себя мастером «шить дела», но понял, что сидящему за столом хорьку он и в подмастерья не годится.
— Все это вымысел женщины с нездоровой психикой, — он попытался сохранить хорошую мину при проигрышной игре. — К тому же, поскольку я являюсь военнослужащим, да и речь идет о сугубо специфических, не подлежащих обсуждению в гражданских инстанциях делах, проверка сообщения относится к компетенции военной прокуратуры…
Он блефовал. Если заявление выйдет из этого кабинета — неважно куда оно попадет: в прокуратуру округа, в отдел внутренней контрразведки, к начальнику Управления, в газету — ему конец.
— Хорошо, — легко согласился хорек. — Я переправлю заявление военному прокурору.
А копию отошлю начальнику Управления. Вы правы — зачем мне с этим возиться?
И неожиданно спросил:
— Интересно, сперма военнослужащего, например, майора, отличается по составу от спермы гражданского человека?
— Что? — Агеев ошарашенно вытаращил глаза.
— Сперма…
Хорек вытащил из ящика стола опечатанный конверт.
— Гражданка Тимощенко передала следствию презерватив, как она утверждает, с вашей спермой. Он здесь, внутри. Есть акт изъятия, подписи понятых, все как положено. Эксперты сделают анализ и скажут — ваша это сперма или нет.
Агеев вновь съежился, почти до размера того органа, который и вовлек его в эту историю. Навалившийся ворох пустой одежды душил его, не давал дышать.
— Но даже если окажется, что семя ваше, это еще ни о чем не говорит, ведь правда? — доброжелательно улыбнулся Курбатов. — Может быть, эта негодяйка подсыпала вам снотворное, а потом каким-то образом… э-э-э… сдоила или… Ну, вы понимаете… Интересно, это возможно?
Хорек издевался. Издевался откровенно и не пытался это маскировать. Значит, он не собирается давать делу ход, просто хочет деморализовать его… Он ведет игру, которая преследует какие-то цели. Агеев сам был оперативником, но сейчас он столкнулся с таким классом оперативного мастерства, который ему и не снился.
Задача любого опера поймать интересующего человека на крючок. Если это удастся, от человека можно получить то, что оперу требуется-в большей или меньшей степени: все зависит от величины и надежности крючка. Сейчас Агеев сидел на таком крючке, который входил ему в задницу и отблескивал раздвоенным жалом изо рта. Хорек мог получить от него все, что угодно. Но что ему надо?
Происки другого государства майор отбросил сразу: резиденту иноразведки нечего делать в прокуратуре провинциального города. Деньги? По нынешним беспредельным временам не такая уж и невероятная мысль, но откуда у него серьезные деньги?
Проще «новых русских» отдаивать! Но что ему надо? Что?!
— Нет, вы не подумайте ничего такого, — продолжал изгаляться хорек. — Лично я вам верю и нахожусь целиком на вашей стороне… Но начальник Управления и военный прокурор такие недоверчивые сукины дети… Они уцепятся за этот презерватив двумя руками и, пожалуй, наденут вам на голову, даже не выслушав оправданий. Хотя они очень правдоподобны! Я имею в виду оправдательные доводы…
— Что вы от меня хотите? — напрямую спросил Агеев.
Хорек перестал ерничать, наклонился вперед, врезаясь грудью в крышку стола, и впился в майора наглым, высасывающим взглядом. Они поняли друг друга. Наступил момент истины.
— Я хочу знать, зачем вы подсадили к нам этого засранца Петровского? Чего от него ожидать? Что он успел вам наболтать? И когда вы заберете его обратно?
После этих вопросов Агеев должен был изо всех сил ткнуть растопыренными пальцами в стеклянные желтые глаза, или ударить хорька графином по голове, или выпрыгнуть в окно, или написать покаянный рапорт начальнику Управления, или вернуться к себе в кабинет и застрелиться. Бесшабашный герой английской секретной службы Джеймс Бонд выбрал бы один из первых трех вариантов, порядочный и совестливый советский разведчик Макс Штирлиц — предпоследний или последний. Но Бонд спал исключительно с полногрудыми красавицами и мог использовать подавальщицу Вику лишь в качестве рвотного средства после чрезмерной выпивки, а Штирлиц, при всей неясности его отношений с радисткой Кэт и полной законспирированности его половой жизни, не страдал сексуальной озабоченностью и не изрисовывал сотни бумажных листков извращенно-порнографическими картинками. Поэтому и менталитет у них отличался от агеевского: оба знали первейший и незыблемейший принцип любой специальной службы мира — даже если тебя режут на куски или варят в кипящем масле, нельзя выдавать замкнутых на тебя секретных агентов.
— Программа борьбы с коррупцией «Чистые руки», — Агеев судорожно пошарил по карманам, извлек блокнот и блестящую капиллярную ручку и принялся нервно черкать на одном из немногих оставшихся чистыми листков. — Она закончена, функции Холмса исчерпаны. Связь с ним практически прекращена. Теперь он самый обычный следователь…