Какой бы ни была причина суицида Спида, его смерть показала, что никто, неважно насколько он успешен и любим публикой, не застрахован от мук разума, которые могут нас одолевать. Я могу говорить об этом, хотя я всего лишь игрок и некоторую часть своей жизни я провел на «темной стороне», где футбол выступал главным протагонистом. Существуют два пути: либо ты вбираешь в себя все составляющие большого спорта и он становится твоей жизнью, либо, и это как раз мой вариант, ты восстаешь против некоторых его аспектов, но они никуда не уходят, и ты просто борешься с ветряными мельницами, пока в конечном счете ненависть, чувство вины, гнев и горькое разочарование не берут над тобой верх.
Депрессия всегда имела место в спорте, но по-настоящему поднять эту тему смог только футбол высочайшего уровня. Тогда как раньше я попросту игнорировал свист с трибун, в какой-то момент я понял, что больше не могу терпеть оскорбления и хочу ответить. Я никогда не улыбался на фотографиях с болельщиками, не тренировался, если не хотел того, и не утруждал себя формальными разговорами с игроками, с которыми у меня не было ничего общего. Я пил все больше и все чаще спорил с тренером (чаще, чем обычно).
На худшем отрезке этого периода я стал затворником и превратился в чрезвычайно непостоянного человека, особенно это касалось ситуаций, требовавших от меня конформизма и подчинения, например спонсорских мероприятий. И хотя практически все, с кем я контактировал, приходили к простому выводу, что я обычный заносчивый засранец, клубный врач заподозрил нечто иное и вызвал меня к себе в кабинет. «Как твое психическое здоровье?» – спросил он. Тогда я не знал, но оказалось, что доктор был специалистом по психическим заболеваниям. Не мешкая, он попросил, чтобы я рассказал ему обо всем, что случилось со мной за последние десять лет – историю болезни, предыдущие диагнозы, поведал об особенностях взрывоопасного характера, обо всем.
Изначально врач сфокусировался на неверном диагнозе – «маниакальная депрессия», как называлась тогда эта болезнь, сейчас она более известна как биполярное расстройство. У этого заболевания множество форм, но если вкратце, то больной переживает долгие периоды затишья в жизни, в течение которых он не может выполнить самые элементарные просьбы других людей, пока в конечном счете не уходит в тотальную самоизоляцию. За этим периодом следует другой, когда происходит огромный выброс энергии, который в глазах «нормальных» людей выглядит как иррациональное, эксцентричное или просто безумное поведение.
Вслед за громким и дорогостоящим переходом в новый клуб, который обернулся провалом, я обнаружил себя изолированным от остальной команды, в компании «саперов» – это футбольный аналог «желтой группы»[23] младших классов школы. По сути это означало, что я больше никогда не буду играть за этот клуб, только если вдруг на пути с выездного матча наш автобус не попадет в какую-нибудь ужасающую аварию. Но даже если бы это произошло, со мной все равно обращались бы как с прокаженным.
Поскольку я жил вдали от семьи, у меня было много времени подумать обо всем, даже слишком, а это всегда опасно. Как-то ночью мы с другом выпили лишнего и обсудили несколько идей, озвученных в надежде как-то облегчить тоску от однообразия и скуки наших жизней, двигавшихся в никуда. Одна из идей была определенно рисковой, очень идиотской и, без сомнения, самой лучшей из всех высказанных.
Среда – традиционный выходной день у футболистов. В понедельник после воскресного матча обычно проводится легкая тренировка, во вторник темп будет повыше, а четверг и пятница обычно выделяются на отработку технических и тактических аспектов, поскольку тренер занят подготовкой схемы и стратегии для предстоящей в выходные игры.
Тренировки в это время часто наталкивали меня на размышления. В моем понимании на каждой из них должно быть задействовано определенное количество профессионалов, однако нередко на наших сессиях присутствовало около четырех человек. Никто никогда не жаловался – нас бы все равно не слушали. Игроки не хотели приходить на тренировки, равно как и тренеры, но до тех пор, пока причастные к ней лица держали рты на замке, главного тренера устраивала эта ситуация. Помогало еще и то, что я жил в одном номере с парнем, проводившим сессии.
Сидя в наших апартаментах, мы составляли список мест, куда можно было добраться самолетом, а потом вернуться в течение одного дня. Большинство из них естественным образом находились в Европе, но было также несколько точек на севере Африки. Началось все довольно безобидно. Каждую среду мы заявлялись в аэропорт и выбирали место, насчет которого мы были уверены, что сможем посетить его без лишнего шума. Но в итоге все полностью выходило из-под контроля. Покидать страну без разрешения, в разгар сезона, независимо от того, играешь ты или нет, – серьезное нарушение и карается как минимум двухнедельным штрафом. А с учетом моей ситуации в клубе меня и вовсе могли уволить.
Вторая фаза нашего предприятия, прозванного «бей или беги»[24], предполагала изучение расписания рейсов и выбора направления. Мы бросали жребий, используя соусницу, служившую нам также и по назначению, поскольку каждый вечер мы ужинали пастой. Прилетев, мы должны были исполнять желания друг друга, и в результате вышло так, что за свою жизнь я предложил выйти замуж четырем женщинам: шведке Анне, француженке Иветт, чешской девушке по имени Маркита и собственной жене – статистика успеха составляла 50 %. Справедливости ради скажу, что Иветт, наверное, согласилась бы выйти за кого угодно.
Другие воспоминания этого периода связаны с банджи-джампингом, путешествием автостопом, когда мы ловили машину в крошечном пригороде Тираны под названием Камза с двумя ребятами, которые, я уверен, были членами мафии, перелетами в Брно в костюмах Бэтмена и Робина, игрой в швейцаров, когда мы нарядились в свои лучшие костюмы и изображали некомпетентных портье у Four Seasons в Париже, откуда нас впоследствии выгнал постоянный клиент отеля, и еще много с чем, что было настолько неуместным и противозаконным, что я опасаюсь писать об этом даже анонимно. Но привела нас туда не маниакальная депрессия или биполярный синдром, или как там это еще называют. Это был бунт в чистом виде, вызванный скукой и разочарованием (это диагноз, который я поставил сам себе, кстати говоря, в отличие от двух ошибочных диагнозов биполярного расстройства).
Я не жду от вас сочувствия, оно никогда не было мне нужно. В конце концов, мне потребовалось десять лет, чтобы в итоге попросить помощь. Но я скажу, что в худших своих проявлениях депрессия – это самая жуткая болезнь. Она представляет больного заносчивым, грубым, ленивым интровертом, и это еще в хороший день.
Дома у меня стояло кресло Имса. Оно было не очень удобным, но отлично вписывалось в интерьер. Более того, это было первое кресло, которое я видел, приходя домой с тренировки. В худшие дни, когда меня одолевала тоска, я просто заходил в дверь, садился туда и просиживал так до самой ночи, а потом шел спать. Многие люди, страдающие от депрессии, говорят о месте, которое притягивает их словно магнит, месте, в котором они чувствуют себя очень защищенными и где им не приходится с кем-то видеться или что-то делать. Кресло Имса было таким защищенным уголком для меня и совершенно точно служило магнитом. Я садился туда, зная, что как только окажусь в нем, мне не придется вновь вставать и делать что-то, что я не мог вытерпеть.
Все понимали, что как только я окажусь в этом кресле, я уже не буду двигаться. Жена это знала: она ловила меня на входе в дом, разворачивала и вела за собой обедать или просила с чем-нибудь помочь. Все это время я смотрел на экран мобильного телефона (у меня нет часов), надеясь, что секунды будут течь быстрее и я смогу поскорее вернуться к своему креслу. Как только я в нем оказывался, мой день завершался. Это было похоже на паралич: я просто не мог заставить себя встать. Казалось, что у меня на коленях лежит неподъемная ноша, которая не дает мне ничего делать. Я должен отметить, что телевизор обычно не работал, я не читал книг, не вел бесед: я просто сидел молча, час за часом, день за днем, боясь идти в кровать, потому что знал, что как только снова открою глаза, мне надо будет покидать дом и ехать на тренировку, а потом все начнется снова.
Сегодня благодаря 15 миллиграммам миртазапина, который служит антидепрессантом, помогающим уснуть (звучит как оксюморон), и 20 миллиграммам циталопрама по утрам (принимать нужно 40 миллиграмм, но в свое время у меня произошел кошмарный тризм челюсти из-за ингредиента, похожего на МДМА (экстази), в составе этого препарата), я абсолютно другой человек. У меня все еще бывают скверные периоды, но я уже не просыпаюсь в ужасе от грядущего дня, не смотрю из окна на тренировочное поле, желая, чтобы оно было от меня как можно дальше, не воспринимаю каждую задачу равноценной восхождению на Эверест. Никакое количество употребленных таблеток не превратит стояние в очереди в банке или поход в супермаркет Tesco с тележкой в увлекательное приключение, но, по крайней мере, теперь я могу делать эти простые вещи без проблем.
На какое-то время моя игра стала настолько лучше, что я сам не ожидал этого от себя. Казалось, что я прозрел. Знаю, звучит странно, но когда ты находишься в состоянии депрессии, автопилот становится твоим лучшим другом. Одна часть мозга захватывает власть и, как бы это ни было жестоко, выполняет только самый минимум вещей, необходимых, чтобы выжить. Я бы хотел сказать, что в моем восстановлении сыграли ключевую роль долгие разговоры с кем-либо, но это было бы полной брехней: все дело в лекарствах, в особенности в дозировке циталопрама, который я принимал.
Когда клубный врач прописал мне эти препараты, он сказал: «Они очень хорошо помогают моим пациентам… Ах да, передозировка ими невозможна, если ты вдруг задумаешь чего». Он был не единственный, кто ощущал необходимость держать со мной ухо востро. Изначально меня прикрепили к лондонской клинике (я не хотел туда идти), но после двух часов в компании молодого человека, который просто сидел, говорил: «Понимаю» и «Что вы чувствуете по этому поводу?», я сделал вывод, что впустую трачу свое время. Под конец приема он сказал мне: «Я буду с вами честен. Я опасаюсь за вашу жизнь, и мне было бы спокойнее, если бы нашелся кто-то, кто отвез бы вас домой». Он был настолько взволнован, что из его офиса мне так ни разу и не позвонили, чтобы назначить второй прием. Мне интересно, думает ли он о том, что со мной стало.