Я хожу на рыбалку. Погружаюсь в свои мелкие грезы. Моя любовь к пейзажам сельской Англии только усилилась, хотя это едва ли было возможно. Я вспоминаю о Стефани, о Белле и о других моих женщинах, близость с которыми так и не получила завершения. Я выступаю с нападками на члена парламента от местного округа по поводу загрязнения реки. Он называет себя консерватором, так какого же дьявола ничего не умеет сохранить? Я присоединяюсь к одной из умеренных и здравомыслящих групп защитников окружающей среды, собираю подписи под петициями. Но до этих петиций властям нет дела. А вот в гольф я не играю и никогда не стану. Хотя присоединяюсь к Мейбл по средам после обеда и совершаю нечто вроде прогулки, но только при условии, что играет она одна. Я подбадриваю ее после неудачных ударов. Пес веселит себя сам. Жизнь на пенсии дана, не только чтобы оплакивать потери или продолжать ломать себе голову над тем, как создать более совершенный мир.
Глава 8
Мои курсанты решили устроить Смайли проверку на прочность, как порой поступали со мной. Во время обычного и ничем не примечательного урока – например, сдвоенного занятия на тему использования в работе естественных укрытий – один из них неожиданно начинал подначивать меня. Обычно для этого требовалось всего лишь высказать странную идею, занять позицию анархиста, какую не потерпел бы ни один разумный человек. Затем к нему присоединялся второй мой подопечный, потом все остальные, и если бы меня не выручало чувство юмора (а оно может и подвести – я ведь простой смертный), они бы испытывали мое терпение до самого звонка, означавшего конец представления. А на следующий день вели себя как ни в чем не бывало: они усмиряли вселившихся в них каких-то демонов и желали вернуться к учебе. Ладно, проехали. На чем мы там остановились? Поначалу подобные выходки заставляли меня терзаться раздумьями, подозревать их в сговоре лично против меня, пытаться выделить зачинщиков. Но постепенно мне стал понятен их спонтанный протест против тех странных уз, которые эти молодые люди добровольно позволили на себя надеть.
Однако стоило им начать такую же игру со Смайли, нашим общим почетным гостем, осмелившись поставить под сомнение ценность его работы, смысл всей его жизни, мое терпение быстро лопнуло. Причем на этот раз в роли агрессора выступил не Мэггз, а тихоня Клэр, его подружка, с обожанием смотревшая на Смайли на протяжении всего ужина, сидя напротив него.
– Не надо, Нед, – осадил меня сам Смайли, как только я в гневе вскочил на ноги. – В словах Клэр присутствует рациональное зерно. В девяти случаях из десяти хороший журналист действительно владеет данными о некой ситуации наравне со спецслужбистами. И зачастую черпает информацию из тех же источников. Так почему же не упразднить секретные службы и не заменить их целиком и полностью обычными публикациями в прессе? Подобная точка зрения заслуживает детального разбора особенно сейчас, во времена наступивших в мире радикальных перемен. Мы можем затронуть эту тему, отчего нет?
Я с неохотой снова занял свое место, а Клэр, тесно прижавшись к Мэггзу, продолжала следить за своей жертвой ангельски чистым взором, пока ее сокурсники старались спрятать от нас усмешки.
Но там, где я бы нашел прибежище в чувстве юмора, Смайли предпочел ответить совершенно серьезно.
– Абсолютно справедливо утверждать, – согласился он, – что значительная часть нашей работы либо бесполезна, либо дублируется открытыми средствами информации. Разница и проблема заключаются лишь в том, что спецслужбы призваны не просвещать широкую публику, а обслуживать свои правительства.
И постепенно я почувствовал, как магия его обаяния подействовала на всех. Они придвинули стулья ближе к нему, образовав неправильный полукруг. Кое-кто из девушек не постеснялся удобно разлечься на полу.
– А правительства, как и мы все, доверяют только тому, за что заплатили, и с подозрением относятся к бесплатному сыру, – продолжал он, изящно переведя разговор в более глубокую сферу, нежели поставленный Клэр провокационный вопрос. – Шпионаж вечен, – заявил он затем с бесподобной невозмутимостью. – Хорошо бы правительства могли обходиться без него, но им это никогда еще не удавалось. Они его обожают. Если однажды наступит день, когда у нас в мире не останется ни единого врага, правительство непременно придумает его, а потому нам беспокоиться не о чем. И еще. Кто сказал, что мы работаем только против врагов? Сама история учит нас на наглядных примерах, что нынешний союзник – это, вполне возможно, завтрашний противник. Мода может диктовать нам лишь временный выбор приоритетов, но есть ведь еще предвидение будущей ситуации. А потому, пока мошенники могут становиться главами государств, мы продолжим шпионить. Пока самозванцы, лжецы и сумасшедшие правят бал в мире, мы продолжим за ними следить. Пока нации соперничают между собой, политики занимаются обманом, тираны начинают войны, потребительское общество нуждается в ресурсах, бездомные ищут, чью бы землю занять, голодные алчут пищи, а богатые стремятся приумножить свои состояния, избранная вами профессия никуда не денется, могу твердо вас в этом заверить.
Он исподволь повернул тему, направив ее острием в их собственное будущее, и воспользовался случаем, чтобы вновь предупредить об опасностях.
– Не существует на свете более странной и непредсказуемой карьеры, чем та, которой собираетесь посвятить себя вы, – произнес он, откровенно довольный сказанным. – Потому что вас можно будет использовать с наибольшей пользой, пока вы молоды и совсем неопытны. А к тому времени, когда вы постигнете все правила и неписаные законы в своем деле, вас уже невозможно будет никуда отправить, чтобы штамп профессиональной принадлежности почти реально не проступал у вас на лбу. Любой состоявшийся спортсмен начинает понимать, что лучшие его игры уже сыграны, когда находится, казалось бы, в самом расцвете сил. А спецагент в расцвете сил годится только для архивной полки. Вот почему у нас так неблагодарно поступают с людьми зрелых лет и начинают преждевременно подводить итоги их деятельности, причем часто в сугубо материальном плане: во что обошлась работа сотрудника и какие плоды принесла.
И хотя его глаза, почти спрятавшиеся под тяжелыми веками, казалось, были устремлены на бокал с бренди, от меня не ускользнул взгляд, искоса брошенный им в мою сторону.
– И вот вы достигаете того возраста, когда желаете получить ответы, – подвел черту Смайли. – Вам захочется увидеть пергаментный свиток, хранящийся в самой потайной комнате, где четко написано, кто управляет вашими жизнями и по какому праву. Проблема лишь в том, что к тому моменту вы лучше всех остальных будете понимать, что та потайная комната совершенно пуста. Нед, ты не пьешь. Предаешь свое любимое бренди. Наполните его бокал, пожалуйста.
Не слишком приятная для стороннего наблюдателя правда о следующем периоде моей жизни заключается в том, что я вспоминаю о нем как о неком поиске, цель которого была мне не совсем ясна. А целью, когда я обнаружил ее, оказался давно провалившийся и списанный со счетов агент по фамилии Хансен.
И хотя на самом деле я выполнял совершенно иные задачи и разыскивал во время путешествия на Восток совсем других людей, все это в ретроспективе выглядит лишь стадиями пути, приведшего меня к нему. Мне никак не выразить свою мысль иначе. Хансен в подвластных ему джунглях Камбоджи стал для меня кем-то вроде Куртца из «Сердца тьмы» Конрада. И любое происшествие, случавшееся со мной на трудной дороге, служило только подготовкой нашей встречи. Хансен был тем голосом, который я ожидал услышать. Хансен мог дать ответы на вопросы, хотя я даже не подозревал, что задавал их. Внешне я казался крепким, сдержанным, покуривавшим трубку солидным мужчиной, всегда готовым подставить широкое плечо, чтобы на него положили голову и излили печаль более слабые духом. Зато внутренне я был преисполнен непостижимым ощущением собственной бесполезности, пониманием, что вопреки всем усилиям так и не обрел себя в этой жизни. В постоянном стремлении бороться за свободу для других мне не удалось стать свободным самому. В минуты предельного отчаяния я видел себя смехотворным героем в стиле не столько Бакена, сколько Сервантеса.
Начав же иронически описывать случившееся со мной в жизни, включая обзор эпизодов, о которых уже успел вам рассказать, я дал этим главам абсурдно броские заголовки, лишь подчеркивавшие тщету приложенных усилий. Панда – я отстаиваю наши интересы на Ближнем Востоке! Бен – я помогаю разыскать беглого британского предателя! Белла – я иду на огромное самопожертвование! Теодор – я принимаю участие в величайшем надувательстве! Ежи – я веду игру до победного конца! Хотя должен признать, что в случае с Ежи мной был достигнут реально позитивный результат, пусть все продлилось не слишком долго, как это обычно происходит в разведке, и совершенно не повлияло на те силы, которые ныне завладели властью в его стране.
Подобно Дон Кихоту, я поклялся положить жизнь на алтарь борьбы с окружавшим меня злом. Но в моменты духовного кризиса начинал задаваться вопросом, не добился ли я противоположной цели, лишь приумножая зло. Но я все еще ждал, чтобы мир предоставил мне шанс проявить себя, и винил его в непонимании, как наилучшим образом использовать мои способности.
Для правильного восприятия моих слов вы должны узнать, что произошло со мной после Мюнхена. Пусть Ежи и обошелся мне слишком дорого, но он повысил мой престиж и принес своеобразную славу. Вот почему на Пятом этаже решили придумать для меня особого рода должность постоянно перемещавшегося руководителя операций, которого отправляли в кратковременные командировки с целью «оценить перспективы и, где это осуществимо, использовать возможности, упущенные резидентурами на местах», как говорилось в полученных мной инструкциях, под которыми я поставил подпись и вернул авторам.
Оглядываясь назад, я осознаю, что непрерывные путешествия – неделя в Центральной Америке, следующая в Северной Ирландии, потом некоторое время в Африке, на Ближнем Востоке и снова в Африке – помогали унимать снедавшее меня беспокойство. Причем в отделе кадров, по всей видимости, прекрасно понимали это, поскольку им стало известно о заведенной мной с недавн