Но внезапно я резко выпрямился на стуле. Пение оборвалось. На заднем плане я расслышал сначала женский голос, а затем и мужской. Причем разговор велся по-русски.
– А это кто, черт возьми, такие, Мэри?
– Преподаватели, мой милый. Ольга и Борис с «Радио Москвы». Выходят в эфир пять раз в неделю ровно в шесть часов утра. Эта запись сделана вчера утром.
– Вы хотите сказать, что он самостоятельно изучает русский язык?
– По крайней мере, он слушает уроки, дорогой. А как много укладывается в его маленькой головке, можно только гадать. Каждое утро ровно в шесть Сирил поступает в распоряжение Ольги и Бориса. Сегодня они посещают Кремль. Вчера ходили за покупками в ГУМ.
Потом я слышал, как Фрюин бормочет нечто неразборчивое, принимая ванну, как зовет маму, ворочаясь во сне по ночам в постели. ФРЮИН Элла, вспомнил я. Ныне покойная. Мать ФРЮИНА Сирила Артура, см. выше. Я никак не мог понять, зачем референтура с таким упорством заводила персональные досье на уже умерших родственников людей, подозреваемых в шпионаже.
Я прослушал запись его ссоры с техническим отделом компании «Бритиш телеком», после того как его заставили ждать соединения с ними двадцать минут. Причем его голос стал резким и неожиданно очень напористым, подчеркивавшим вроде бы ключевые фразы.
– В таком случае в следующий раз, когда вы обнаружите сбой на моей телефонной линии, я буду весьма признателен, если вы сначала проинформируете об этом меня самого как абонента, который вам платит. Причем до того, как ваши мастера вломятся ко мне в дом, напугав домработницу, оставив обрывки проводов на ковре и следы ботинок на полу в кухне…
Я выслушал его телефонный разговор с оперным театром Ковент-Гарден, когда он сообщал, что в эту пятницу не сможет воспользоваться абонементом для покупки забронированного билета на спектакль. На сей раз в его тоне звучало лишь огорчение и сострадание к самому себе. Он объяснил, что заболел. Добрая леди на другом конце провода сочувственно заметила, как легко сейчас подхватить инфекцию.
Я подслушал его разговор с мясником перед нашей с ним личной встречей, которую отдел кадров Министерства иностранных дел назначил на следующее утро в его доме.
– Мистер Стил? Это мистер Сирил Фрюин. Здравствуйте. Я никак не смогу прийти к вам в субботу, поскольку в моем доме намечено проведение совещания. А потому я был бы благодарен, если бы вы оказали мне любезность и в пятницу вечером по пути домой доставили мне четыре хорошие бараньи отбивные на косточках. Вам это не причинит больших неудобств, мистер Стил? Кроме того, захватите баночку своего заранее приготовленного мятного соуса. Нет, смородиновая подливка у меня еще осталась, спасибо. И, разумеется, не забудьте приложить счет.
В моем обостренно чутком восприятии он разговаривал как человек, готовившийся бежать с корабля.
– Я бы прослушал разговор с техниками еще раз, Мэри, – сказал я.
И после того, как она дважды прокрутила для меня запись жесткой и педантичной жалобы Фрюина на «Бритиш телеком», я небрежно поцеловал ее в щеку и вышел на свежий воздух. «Приходи сегодня ко мне», – пригласила меня Салли, но у меня совершенно не было настроения провести вечер в изъявлениях любви к ней под звуки музыки, которую я уже тихо ненавидел.
Я вернулся к себе в отдел. Лаборатории нашей службы закончили изучение анонимного письма. Электрическая машинка фирмы «Маркус», модель такая-то, изготовлена, вероятно, в Бельгии. Новая или мало использовавшаяся. Это все, что они сумели заключить. Зато высказывали уверенность в своей способности идентифицировать любой другой документ, отпечатанный на той же машинке. Не мог бы я предоставить им таковой? Конец отчета. Стало ясно, что наши лаборанты еще только учились распознавать особые приметы нового поколения пишущих машинок.
Я позвонил Монти в его берлогу в Баронс-Корте. Жалоба Фрюина на телефонных техников все еще звучала у меня в голове: я отмечал сделанные им паузы, напоминавшие неуместные запятые, его способ употребления слова «весьма», его привычку делать ударение в странных местах, чтобы усилить мстительный эффект фраз.
– Твои сотрудники не заметили, случайно, в доме Сирила пишущей машинки, Монти, пока любезно ремонтировали его телефонную линию? – поинтересовался я.
– Нет. Пишущей машинки там не было. По крайней мере на виду, уточнил бы я на всякий случай.
– Они не могли проглядеть ее?
– Конечно, могли, Нед. Мы ведь провели операцию крайне осторожно. Не открывали ящиков или шкафов, не делали фотосъемки, как не особенно тревожили вопросами и его уборщицу, чтобы она потом не раскудахталась от испуга. Все проходило по правилу: «Заметь то, что попадется на глаза, выметайся побыстрее, не оставляй особых следов, иначе он почувствует запах жареного».
Я подумал, не позвонить ли Берру, но не стал. Верх одержало мое чувство собственника как офицера, ведущего расследование, и будь я проклят, но в мои планы не входило делить Фрюина с кем-либо, включая даже того, кто, собственно, и поручил мне его дело. Сотни запутанных нитей переплелись у меня в мозгу: Модрян, Горст, Борис и Ольга, Рождество в Зальцбурге, даже Салли. Под конец я решил написать Берру рапорт, достаточно подробно перечислив все, что обнаружил, и подтверждая готовность «провести первую разведку» в логове Фрюина завтра утром, когда явлюсь к нему под предлогом ежегодной проверки личных данных.
Что теперь? Поехать домой? Отправиться к Салли? «Домом» мне должна была сегодня послужить ненавистная квартирка в районе Сент-Джеймс, где, как предполагалось, мне давали возможность отдохнуть и привести мысли в порядок, хотя это последнее, чем может заниматься мужчина, сидя в одиночестве с бутылкой виски под репродукцией «Смеющегося кавалера», разрываясь между мечтой о свободе и непреодолимой привязанностью к тому, что его порабощало. Салли могла стать для меня жизненной альтернативой, мне сейчас не до прыжка через стену и кардинальной перемены в судьбе.
А потому я предпочел задержаться за рабочим столом, достал из сейфа виски и принялся вновь просматривать досье Модряна. В нем не обнаружилось ничего, не известного прежде, но мне хотелось мысленно выдвинуть его для себя на передний план. Сергей Модрян, прошедший огонь, воду и медные трубы профессионал из московского Центра. Обаятельный тип, умевший танцевать в такт, легко заводивший друзей, вечно улыбчивый армянин с отлично подвешенным языком. Мне он нравился. А я нравился ему. При нашей профессии, которая диктует четкие пределы допустимых симпатий, можно многое простить обладателю таких достоинств.
Зазвонил мой прямой городской телефон. На мгновение я подумал, что это Салли, поскольку вопреки инструкции дал ей номер. Но звонил Тоби, и в его голосе звучало довольство собой. Впрочем, когда оно не звучало? Фрюина он избегал называть по фамилии, как не упоминал и о Зальцбурге. Я догадался, что Тоби звонит из своей квартиры, причем инстинктивно понял: он лежит в постели, и не один.
– Нед! Твой приятель – большой шутник. Бронирует для себя одноместный номер на две недели, заселяется, оплачивает проживание вперед, вручает сотрудникам отеля рождественские сувениры, гладит по головкам детишек, старается угодить всем и каждому. А на следующее утро исчезает. И так все четыре года. Нед, ты меня слушаешь? Парень, кажется, не в своем уме. Никогда не звонит из номера. Успевает лишь один раз поесть и выпить пару стаканов яблочного сока. Потом без всяких объяснений заказывает такси на вокзал. «Сохраните комнату за мной, никому пока больше не сдавайте. Вероятно, я вернусь уже завтра, но возможно, мне потребуется несколько дней. Еще не знаю». Ровно через двенадцать дней появляется снова. Опять никаких объяснений. Щедро раздает чаевые, и все им довольны, как язычники своими божками. Там даже дали ему прозвище – Привидение. Нед, ты теперь просто обязан хорошо отозваться обо мне в разговоре с Берром. За тобой должок. Тоби трудится изо всех сил, не жалея себя, так ему и скажи. Старый и матерый волк, как ты, молодой босс, как Берр. Он прислушается к твоему мнению, и тебе это ничего не будет стоить. Мне здесь необходим еще сотрудник, а лучше двое. Внуши ему, Нед. Нед! Ты слышал мою просьбу? Ну, будь здоров!
Я уставился в стену. Ту самую, что пока не мог преодолеть. Потом посмотрел на досье Модряна, вспомнил сказанное Монти о слишком большой легкости. Внезапно меня охватило страстное желание быть с Салли и родилось смутное понимание, что, разгадав загадку Фрюина, я смогу превратить нынешний слабый порыв к свободе в гигантский прыжок. Но стоило протянуть руку к трубке, чтобы поговорить с ней, как телефон опять зазвонил.
– Все совпадает, – сказал Монти без особого возбуждения. Он успел проверить расписание посещений оперы Фрюином. – Сергей и Сирил всегда оказывались там одновременно. Когда идет один, отправляется и другой. Если один не является, не видно и второго. Быть может, поэтому он теперь вообще перестал посещать Ковент-Гарден. Понял?
– А места в зале? – спросил я.
– Рядышком, дорогуша. А чего ты ожидал? Один в первом ряду, другой – на галерке?
– Спасибо, Монти, – сказал я.
Нужно ли рассказывать, как я провел ту нескончаемую ночь? Вам никогда не случалось звонить собственному сыну, выслушивать его нытье и жалобы на жизнь, постоянно напоминая себе, что он все-таки ваш сын? Вы никогда не заводили откровенного разговора со все понимающей женой о недостатках своего характера, хотя нетвердо знали, в чем, черт побери, они заключаются? Ни разу не протягивали руки к своей подружке с восклицанием: «Я люблю тебя», но оставались потом лишь сбитым с толку зрителем, пока она бесстрастно получала удовольствие, чтобы потом покинуть ее и бродить по улицам Лондона, не узнавая их, словно заблудились в чужом городе? Никогда из всех остальных предрассветных звуков не выхватывали влажный клекот смеющейся над вами сороки и не слушали его бесконечно, лежа с открытыми глазами на отвратительной узкой кровати?
К дому Фрюина я прибыл в половине десятого, одевшись настолько невзрачно, насколько мог, а стало быть, выглядел по-настоящему серо, потому что не умею элегантно нарядиться, даже когда в настроении, хотя Салли высказывала самые необычные идеи, как поработать над моим стилем. Мы с Фрюином договорились на десять часов, но я решил, что нужно привнести в свой визит элемент неожиданности. Хотя истина, вероятно, заключалась в другом. Я к тому моменту уже до крайности нуждался в компании. Выше по улице был припаркован микроавтобус почтальона. Позади стоял грузовой фургон строительной фирмы с антенной, и я понял, что люди Монти уже на своих позициях.