[40].
— И не бежал оттуда, прихватив с собой начальника лагеря и начальника охраны? На Скорцени это не похоже. Кстати, вы не пытались как-то помочь ему?
— Нет, — решительно ответила Лилия.
— Странно, высокое собрание, странно.
— Если бы пыталась, то не стала бы гражданкой Швейцарии, а значит, не выполнила бы… — Фройнштаг запнулась на полуслове и, поняв, что слишком увлеклась откровениями, мельком взглянула на адмирала Брэда. Встретиться с его взглядом не удалось, командующий эскадрой прослушивал их разговор, гладя в окно, однако лицо его показалось журналистке предельно напряженным. — Впрочем, Скорцени в моей помощи не нуждается и запретил мне официально интересоваться его судьбой.
— Это как раз вполне объяснимо, — признал фон Риттер.
Окажись гауптштурмфюрер СС чуточку искреннее или была бы уверена, что при их разговоре не присутствуют чужие уши, то призналась бы, что на самом деле все выглядело иначе. В реальности она, конечно же, заботится и о том, чтобы капиталы Скорцени надежно хранились на анонимных счетах «Альпийского банка» ее супруга, и о том, чтобы уже сейчас какая-то часть средств шла на поддержку Скорцени и оплату услуг тех лиц, которые его охраняют и от которых зависят условия содержания первого диверсанта рейха в лагере.
В частности, совсем недавно ей удалось устроить начальником отдела цензуры почтовой корреспонденции лагеря одну из своих бывших агенток — фрау Шретер[41], благодаря чему несколько писем удалось передать Скорцени таким образом, что они не были вскрыты и не привлекли внимания лагерной администрации.
— А вот куда исчезли вы, адмирал фон Риттер, многие ваши знакомые так и не поняли. Им и в голову не приходит, что от земных забот вы скрываетесь в глубинах Антарктиды.
— Все мы вынуждены жить в условиях строгой секретности. А забот здесь хватает. Причем вполне земных.
— Так, может, стоит подумать о том, чтобы вернуться в тот, Господом завещанный нам, наземный мир. В Швейцарии адмиралам особо развернуться негде, но ведь что-нибудь можно было бы придумать.
Адмирал тяжело вздохнул, прокашлялся, словно в горле у него запершило, но очень быстро овладел собой и все тем же уверенным, зычным голосом проговорил:
— Обсуждать подобные темы у нас не принято. И потом, время от времени я все же посещаю ваш, наземный мир, но с каждым посещением он представляется мне все менее привлекательным и защищенным. И все более — коммунистическим. Да и вам, Фройнштаг, он теперь тоже душу не очень-то ласкает.
Фройнштаг не ответила, и в эфире на какое-то время воцарилось неловкое молчание, установившееся по вине журналистки. Оно понадобилось швейцарской подданной, чтобы перейти к основной сути разговора с заместителем коменданта «Базы-211». К этому ее подталкивал и откровенно осуждающий взгляд другого контр-адмирала — Брэда, справедливо полагавшего, что Фройнштаг давно следовало бы покончить с воспоминаниями своего эсэсовского прошлого и подумать о том, что на хвосте у них все еще зависают — причем неясно с какой целью — два германских истребителя.
— Господин контр-адмирал, как журналист я хотела бы обратиться к вам с совершенно официальной просьбой.
— Слушаю вас, Фройнштаг, — как-то замедленно отреагировал фон Риттер, очевидно, догадываясь, какого рода просьба последует сейчас из уст давнишней подруги Скорцени.
— Не могли бы вы найти своим крылатым рыцарям какое-то иное занятие, кроме как преследовать наш исследовательский самолет. Я, конечно, понимаю, что вашим орлам тоже следует время от времени подышать чистым морозным воздухом, но при этом им не обязательно второй час висеть у нас на хвосте.
— Вы не точны в выражениях, гауптштурмфюрер СС, — мягко, почти вкрадчиво, заметил фон Риттер. — Не исследовательский, а разведывательный.
— Считаете, что здесь, в Антарктиде, это существенно, какой именно самолет нам выделили для полета?
— Для нас, высокое собрание, — да, существенно.
— Просто он наиболее приспособлен к длительному автономному полету, и в нем более-менее комфортно. Замечу, что на авианосце нет ни одного пассажирского самолета. А усаживать швейцарскую журналистку на колени пилоту-истребителю или помещать ее в бомболюк бомбардировщика, — согласитесь, барон, как-то невежливо. Поставьте себя на место адмирала Брэда.
— С удовольствием готов поменяться с ним ролями, но только для того, чтобы заботиться о вас, Фройнштаг.
— У меня создается впечатление, что, будь вы на месте Роберта Брэда, мне пришлось бы летать, сидя на заднем колесе шасси одного из ваших «фокке-вульфов». — Под сдержанный, но одобрительный смех сержантов-радистов Фройнштаг взглянула на адмирала Брэда, и тот охотно кивнул, давая понять, что теперь ходом разговора он доволен. — Кстати, у вас была возможность петь мне серенады посреди ледяной пустыни Антарктиды, тогда, в тридцать восьмом, когда вели сюда свой «Швабенланд».
— Вы все еще вспоминаете о тех временах? — оживился фон Риттер, и в голосе его послышались ностальгические нотки неисправимого романтика.
— Разве о них можно не вспоминать?
— Да, авианосец «Швабенланд», антарктическая экспедиция барона фон Риттера, о которой сообщают газеты чуть ли не всего мира. И, конечно же, награды, поздравления фюрера…
— Влюбленные взгляды всех жен морских офицеров в Гамбургском порту.
— Согласитесь, Фройнштаг, что и на мою долю тоже выпало немного мирской славы.
— А на мою — нет, — сухо напомнила Лилия. — И произошло это по вашей вине, барон фон Риттер. И не пытайтесь отрицать этого.
— Видите ли, высокое собрание, в то время сложилась такая ситуация, когда я просто вынужден был…
— …Когда вы делали все возможное, чтобы не допустить меня на борт авианосца «Швабенланд», а попросту — избавиться от бедной, романтичной женщины.
— Знали бы вы, Фройнштаг, сколько раз я потом жалел об этом во время долгой полярной экспедиции!
— Это единственное, что хоть как-то способно оправдать вас, мой адмирал. Если только и на сей раз не обманываете все ту же бедную и все так же романтично настроенную по отношению к вам женщину.
30
Декабрь 1946 года. Антарктида.
Борт разведывательного самолета «Кобра».
В самый разгар милой беседы Фройнштаг с германским контр-адмиралом фон Риттером в отсек заглянул радист экипажа «Кобры». Он был настолько взволнован, что от природы бледноватое лицо его казалось бледнее обычного.
— Извините, что вторгаюсь, сэр, — обратился он к командующему эскадрой Роберту Брэду, — но сообщение слишком важное.
— Излагайте, — неохотно расставался с наушниками адмирал, полагая, что его отрывают от прослушивания переговоров в самом интересном месте.
— Нам лучше выйти и поговорить вне отсека, сэр.
— Тогда выйдем. — Адмирал прикрыл за собой дверцу радиоотсека, однако отправляться в свою адмиральскую «каюту» не захотел, остановился справа от двери, заставив остановиться и радиста. — Что там произошло, сержант?
— Отряд истребителей, который шел нам навстречу, был перехвачен самолетами германцев.
— У них что, здесь целая авиабаза? — медлительно поинтересовался адмирал, давая понять, что нападение германских асов никакой неожиданности для него не составляет.
— Причем подземная и, очевидно, не одна.
— Надо бы получить какие-то более-менее точные сведения, — задумчиво проговорил Брэд, отрешенно глядя в иллюминатор. — И как развивались события дальше?
— Командир германских асов потребовал, чтобы самолеты полковника Колдуэна вернулись на авианосец.
— Осатанели! — возмутился командующий эскадрой, что-то прорычал про себя и натужно повертел головой, словно самим этим движением пытался заставить американских пилотов проигнорировать указания рейхатлантов.
— Наши пилоты были того же мнения, поэтому и не подчинились. Завязался настоящий воздушный бой. Мы потеряли два самолета, один из которых упал на льды и взорвался, а другая машина чудом дотянулась до посадочной полосы «Адмирал-Форта» и, будучи легкораненым, пилот все же сумел посадить ее, основательно поврежденную.
— Стоп! Что происходило дальше: германские пилоты преследовали эту машину, попытались атаковать ее на земле?
— Нет, — решительно повертел головой радист, удивленно глядя на адмирала.
Он не понимал, почему вдруг адмирала заинтересовала столь несущественная деталь. Ведь сказано уже было, что германский самолет благополучно приземлился и уцелел.
— Это существенно, — не согласился с неозвученным ходом его мысли Доктор Брэд. — очень существенно.
— Возможно, им попросту не позволяла ситуация.
— Но ведь самолеты, уходившие к месту стоянки эскадры, они тоже не преследовали?
— Нет, сэр.
— Вот видите.
— Честно говоря, нет, не вижу, точнее, не понимаю. Это… имеет какое-то значение, сэр?
— Для объяснения сути наших отношений — да. Того, как они складываются. С антарктическими германцами мы ведь сталкиваемся впервые? Впервые. И как, видите, эти антарктидиты, или как их там следует называть, не ставят своей целью, во что бы то ни стало уничтожать наши самолеты и наших пилотов.
— Но ведь самолеты наши они все же сбивают, сэр, — сыграла в летном радисте некая профессиональная обида на германцев.
— Это еще ни о чем не говорит.
— Да? Вы так считаете, господин адмирал? — растерянно уточнил радист.
— Во всяком случае, не свидетельствует об их изначальной агрессивности по отношению к нам, В конце концов, их вынуждают обстоятельства. Но это уже из области стратегии, а значит, армейской аналитики.
Радист замялся, не зная, как ему воспринимать такую реакцию командующего Полярной эскадрой. Он попросту не способен был уловить ход его мыслей. Точнее, он улавливал, однако при этом ход его собственных мыслей абсолютно не совпадал с ходом мыслей адмирала. И не свидетельствовали в его пользу. Командир их авиаотряда полковник Колдуэн такого хода мыслей не одобрил бы — это уж точно.