– Значит, эта встреча не могла быть подстроена?
– Вряд ли – о том, что я собрался на Лубянку, не знал никто.
– Это хорошо. А вот то, что Пчелову известна цель твоего визита – плохо! О наших дальнейших планах ты ему ничего не говорил?
– Никак нет. Хотя он интересовался. Ещё в тот день. Мол, идёшь к нам на службу или нет?
– Шалит, парниша, самодеятельничает… Надо приструнить его, поставить на место…
– А потом мы встретились ещё раз – накануне Нового года.
– И опять случайно?
– Так точно! Я и Ольга…
– А это кто?
– Моя невеста. Она в нашей институтской библиотеке служит.
– На свадьбу пригласишь?
– Непременно.
– Когда?
– Я сам ещё не знаю.
– Итак, вы с Ольгой решили прогуляться…
– Да… И налетели на Славку… Он с такой барышней «вышивал», ну просто прелесть! Да вы её знаете, Дуся Виноградова. Ивановская ткачиха…
– Дальше можешь не продолжать, об их связи мне всё известно…
– Понял. А вчера лейтенант сказал, что с ней покончено…
– Правильно…
– И с Нового года он крепко зашибает, ибо никак не может забыть распрекрасную Дульсинею…
При этих словах старый чекист громко рассмеялся. Схватился за живот, присел и забился в истерике…
– Во, даёт… Ха-ха-ха, ну и артист, ну и мастер! Забыть не может… Га-га-га-га-га!.. Вот что я тебе скажу, мой дорогой: все эти дни товарищ Плечов пребывал на службе и спиртным не баловался, у нас с этим строго. Ясно?
– Так точно, товарищ комиссар.
– Развёл от тебя, братец, как лоха, ха-ха-ха-ха!..
– Мне продолжать или подождать, пока у вас закончится приступ? – отчего-то обиделся студент.
– Продолжайте! – сразу посерьёзнел Бокий.
– Кстати, что такое лох, товарищ комиссар?
– Сёмга, идущая на нерест. Ты ведь служил на Северном флоте.
– Ну и что?
– После метания икры лосось становится вялым, беззащитным…
– Это правда.
– Поэт Фёдор Глинка…
– Не знаю такого!
– А зря. Хороший парень… был.
– Почему был? Он умер?
– Да. Ещё в прошлом веке – в одна тысяча восемьсот восьмидесятом году… Так вот… В своём стихотворении Фёдор Николаевич описал молодого карельского рыбака, который «беспечных лохов сонный рой тревожит меткою острогой».
– Понял. Только больше вы меня этим гадким словом не обзывайте…
– Лохом?
– Да!
– Хорошо, не буду…
– Разрешите продолжать?
– Валяй!
– Пчелов пытался всё время называть меня по-разному: то моряком, то философом, а в конце – и вовсе тёзкой, хоть на прошлой встрече в присутствии Ольги представился Иваном Константиновичем…
– Он проверял тебя на вшивость. Зная, какие способы используются в нашем ведомстве при шифровке агентов, наугад забрасывал разные варианты и следил за твоей реакцией.
– Кстати, уже с первого же раза он угадал, назвав меня Ярой.
– Ну, это было несложно… Надеюсь, ты не поддался и не бросился в его объятия?
– Нет, конечно…
– Молодец… Действуй и дальше в том же духе.
– Рад стараться, товарищ комиссар. Только вы не пропадайте надолго.
– Лучше надолго, чем насовсем. Все личные контакты с этой минуты прекращаем – слишком много желающих проследить за нашей связью. Очередные донесения будешь писать в произвольной форме и оставлять в заранее обустроенном тайнике.
– И где он находится?
– А вот здесь! – Бокий похлопал по стволу яблони. – Гонорар за свои труды тоже тут будешь получать… Вот тебе ключик – он изготовлен в двух экземплярах, второй останется у меня. Видишь в коре прямо за мной небольшую ямочку, вмятину, углубление, напоминающее дупло?
– Да.
– Вставь в него ключ и два раза проверни. Два… Всё, как у Крылова: «А ларчик просто открывался»…
– Ух ты! – восторженно вырвалось из уст Плечова. – Класс!
– Номер телефона пока тоже не забывай. Но звони только в самом крайнем случае. Через два часа я буду в условленном месте у той же самой скамьи. Всё ясно?
– Так точно, товарищ комиссар.
Слишком долго пропускать учёбу позволить себе Плечов не мог и в четверг, несмотря на Ольгины протесты, явился на занятия.
Всё же последние дни семестра…
Уже 24 января согласно недавнему постановлению23 СНК24 СССР и ЦК ВКП(б) начнутся зимние каникулы, до них нужно успеть подчистить все «хвосты».
В тот же день состоялась и очередная его встреча с Фролушкиным. Профессор куда-то очень спешил и не дал себя втянуть в длительную беседу, лишь устало отмахнулся и… пригласил в гости:
– Приходите ко мне на ужин в Татьянин день, если никуда не уезжаете. В восемнадцать ноль-ноль жду.
– Спасибо. Я обязательно приду!
Татьянин день, Бабий кут, Солныш – как только не называют этот светлый праздник!
А студенты МГУ считают его ещё и днём рождения своей альма-матер, ибо как раз накануне дня памяти святой мученицы Татианы российская императрица Елизавета Петровна подписала Указ об открытии Московского университета.
Впоследствии в одном из старых флигелей была обустроена домовая церковь, а сама святая объявлена покровительницей всего российского студенчества.
А уже к середине XIX века из праздника студентов и профессоров одного отдельно взятого вуза Татьянин день превратился в праздник всей российской интеллигенции.
Правда, в советское время от старорежимной традиции решили почему-то отказаться.
Однако Фролушкин и его подопечный Плечов, как истинно русские интеллигенты, не могли пройти мимо такого знаменательного события. Начать решили с коллекционного коньяка «Remi Martin», бутылку которого профессору подарил кто-то из французских коллег после своего визита в МИФЛИ.
Ярослав совершенно искренне не желал открывать такую оригинальную бутылку, но Фёдор Алексеевич быстро нашёл нужные слова:
– Дерзай, братец… И запомни на всю жизнь: на своём желудке экономить нельзя!
– Согласен.
– Это ничего, что я перешёл на «ты»?
– Нет, конечно!
– Уже много лет твой покорный слуга руководствуется одним очень мудрым правилом: не пить говна и не пить с говном… В дальнейшем можешь принять на вооружение. Пригодится!
– Но ведь он страшно дорогой… – вопреки своему желанию, неуклюже возразил студент, глотая слюнки.
– Да, недешёвый, поди, на несколько тысяч тянет.
– Рублей?
– Зелёных тугриков с портретами мёртвых американских президентов.
– Откуда у вас такой жаргон?
– Отдыхал несколько месяцев на курорте с одной гоп-компанией – набрался. Можно продолжать?
– Давайте…
– Если верить моему другу Жан-Клоду – такого коньяка много не выпускают. Нашлёпали несколько сот бутылок – и закрыли серию.
– Тем более…
– Откупоривай, не стесняйся, лягушатники ещё подарят, я ведь для них авторитет, всемирная знаменитость, на которую даже советская власть боится поднять руку.
– Стопудово! Ох и аромат. Ох и запах…
– Ну, давай… За Татьяну Крещенскую…
– За братство студентов и преподавателей, – добавил Плечов.
– Ты куда-то спешишь? – ни с того ни с сего покладистый и обычно толерантный Фролушкин вдруг пробуравил его лихим взором.
– Нет…
– «Ямщик, не гони лошадей». Разбазаришь все тосты, за что следующую пить будем?
– Понял… За святую Татьяну, – студент пригубил бокал и зачмокал языком. – Да, это же просто что-то с чем-то… Умеют клятые господа-капиталисты!
– А ты говоришь: не открывай! Пить, братец, надо только высококачественные напитки или не пить вовсе.
– Погодите, я запишу…
– Бумаги не хватит.
– Это почему же?
– Сейчас выпью я сто пятьдесят – и начну сыпать афоризмами! Давай наливай… Между первой и второй – промежуток небольшой. Как ты там говорил, за дружбу?
– За братство!
– О! И это правильно? Студента надо любить, лелеять, наконец – уважать, чтобы он пошёл дальше своего преподавателя и принёс больше пользы трудовому народу.
– И опять – согласен.
– Кто я, если не оставлю после себя последователей, не передам своё учение в надёжные руки? Мышь церковная, не более… Учёный только тогда может считаться таковым, когда воспитает целую сеть, плеяду единомышленников, способных творить и созерцать не хуже его самого. Хорошо сказал?
– Великолепно! За единомышленников?
– Поддерживаю! Эх, вкуснятина или, как ты говоришь, смачнина!
– А не упьёмся такими темпами?
– Если и упьёмся, то что? Ляжем спать, всё равно каникулы… Похмелимся – и продолжим наш диспут. Хороший собеседник – лучший подарок к празднику. Тем более – к такому.
Ярославу почему-то сразу вспомнился рассказ Бокия о лохах. Он вздрогнул, словно пытаясь стряхнуть с себя все путы накатывающегося опьянения, и сразу стал трезв, как стекло.
– Чего это тебя так передёрнуло? – не удержался учёный, не упускавший ни одной детали из поведения своего юного друга, можно даже сказать – следивший за ним, как за подопытным кроликом.
– Не знаю. А вы почему один живёте? – перешёл в атаку гость.
– Так ведь умерла моя Настенька. Давным-давно… Вон она на пианино…
Плечов перевёл взгляд на музыкальный инструмент и увидел в прислонённой к шкатулке рамке фотографию прекрасной дамы лет тридцати пяти.
– Такая молодая и красивая? – сорвалось с языка.
– Да не удивляйся ты так… Супруга всего на шесть лет младше меня… была, просто после сорока перестала фотографироваться. Постоянно твердила: «Хочу, чтобы меня запомнили молодой и красивой!»
– Она знала, что скоро уйдёт? – догадался Яра.
– Да. В последние годы жена страдала неизлечимым недугом. Но не будем о грустном… Жизнь вечна! И всегда побеждает смерть. Но этот вопрос мы обсудим позже.
– За жизнь?
– Наливай!
Жаль, но как утверждают философы, всё хорошее имеет свойство быстро заканчиваться.
Конец «Мартина» тоже оказался неизбежным и очень скорым. Профессор не без сожаления повертел в руках пустую посудину, словно намереваясь найти на её дне ещё несколько капель – да не тут-то было! Пришлось идти к серванту, где покоилась его коллекция, за следующей бутылкой…