А теперь несколько слов о вузе, в котором предстояло трудиться нашим героям…
Следующей весной руководство БГУ активизировало работу по организации филологического факультета с двумя отделениями: белорусского языка и литературы и русского языка и литературы.
Несмотря на то, что недавно власти повысили бюджет университета до 5 миллионов 762 тысяч рублей, помещений под далеко идущие планы расширения выделено не было.
Но помог случай.
В июне 1939-го ЦК ВКП(б) и СНК СССР издали совместное постановление о ликвидации рабочих факультетов. Используя всё своё влияние, Савицкий добился, чтобы их учебные площади целиком и полностью передали БГУ. Таким образом, университет получил 9 учебных аудиторий и 178 мест в общежитиях.
А спустя несколько недель в БГУ состоялись первые выпуски историков (46 человек) и географов (50 человек); всего университет выпустил в том году 212 специалистов различного профиля.
Помимо этого из числа студентов в 1938–1939 годах было подготовлено более 800 ворошиловских стрелков и 1539 значкистов ПВХО59, 170 юношей и девушек овладели управлением автомобилем, 130 – мотоциклом, 280 студентов получили значки парашютистов, также было подготовлено 52 конника.
По оборонным видам спорта в БГУ проводились межфакультетские соревнования. Почти всегда побеждал в них физмат; истфак же неизменно «пас задних», но с приходом философов-самбистов (так Фролушкина с Плечовым называли за глаза) декан факультета надеялся изменить положение дел.
Помогло!
Во многом благодаря титаническим усилиям наших героев по итогам 1939 года университет занял первое место по оборонной работе среди всех вузов советской Белоруссии.
А истфак покинул позорное место во внутриуниверситетском соревновании!
В отличие от БГУ в «парафии» Файвеля Яковлевича Шульца ничего не изменилось.
Именно на базе мединститута удалось сколотить самую успешную секцию по борьбе самбо, из которой до войны вышло немало чемпионов в разных весовых категориях…
Сам ректор сначала подглядывал за занятиями в дверную щёлку, затем стал наведываться в спортзал, скромно садиться на длинную скамью под дальней стеной и с неё молча наблюдать за потугами своих воспитанников, а перед Новым годом и вовсе решил влиться в дружный спортивный коллектив.
Портки, куртку и пояс из своего прежнего гардероба ему подарил Фролушкин, за последнее время изрядно сбросивший вес и теперь порхавший на татами не хуже иных, годящихся ему во внуки, студентов…
Однажды во время одной из таких тренировок в институт наведался друг Шульца – Лаврентий Фомич Джанджгава, точнее – Цанава: в 1938 году он взял себе чуть более благозвучную и чуть легче произносимую на русском языке фамилию матери. Заметив, как некогда неуклюжий Файвель лихо управляется с новобранцами секции при помощи необычных бросков, рычагов и удушающих приёмов, он подозвал давнего товарища и велел представить самого себя заезжему тренеру.
Вот какой между ними состоялся диалог:
– Разрешите отрекомендоваться, старший майор Цанава, народный комиссар внутренних дел Белорусской Советской Социалистической республики.
– Очень приятно. Аспирант Плечов. Ярослав Иванович, – ничуть не сконфузился агент, давно привыкший к общению с высшими чинами советских спецслужб.
– Спортивные титулы у вас есть?
– Так точно. Чемпион Москвы.
– Прекрасно. Приглашаю, точнее, прошу вас принять участие в подготовке личного состава нашего наркомата.
– Мне надо подумать…
– Только недолго. С теми, кто не приемлет наши условия, разговор бывает короткий! – Лаврентий Фомич, видимо, решил, что сказал нечто очень остроумное, и громко рассмеялся, да так, что казалось, в зале зашевелились подвешенные к потолку груши и канаты.
– Послушай, Фомич, а не могли бы твои парни дважды в неделю заниматься у нас? – быстро сообразил Шульц. – Где ещё ты найдешь такие великолепные условия, а?
– Согласен, – не стал спорить нарком. – Сколько бойцов вы можете принять в один вечер, товарищ тренер?
– Человек десять – пятнадцать.
– Прекрасно. А из меня ещё можно сделать какого-нибудь «Казбек-Гору»?
– Ну, это вряд ли – габариты не те.
– Это почему же?
– Бола Дударикоевич60 был росту двести двадцать восемь сантиметров и весил больше двух центнеров…
– Я и не знал таких подробностей…
– Вам сколько лет?
– Сколько и Файвелю – я на пару месяцев старше.
– Значит, сорока ещё нет?
– Нет.
– Прекрасно. Приходите в любое время… Буду рад вас видеть… Насчёт горы не знаю, а хорошего бойца из вас сделаем – точно!
– Спасибо, товарищ тренер. Когда начнём?
– Да хоть завтра. Мы с Фёдором Алексеевич здесь каждый день – в двадцать ноль-ноль.
– Фёдор Алексеевич это кто?
– Мой старший коллега по работе и помощник по спорту… Вон там, в левом углу, он возится с двумя юношами…
– Вижу… И сколько ему лет?
– Скоро шестьдесят!
– Вай-вай, совсем взрослый уже! А выглядит не старше нас с Шульцем… Где он работает?
– Преподаёт философию в БГУ.
– Как его зовут?
– Профессор Фролушкин.
– Тоже из Москвы?
– Так точно.
– Если профессор не замешан в контрреволюционной деятельности – его тоже возьмём на работу: пускай читает чекистам лекции на философские темы. Как думаете, Ярослав Иванович?
– Хорошая идея. Мы одни сюда приехали, без жён и детей, так что лишняя нагрузка нам не в тягость – только на пользу.
– Смотрите, пупок не надорвите! – снова зашёлся заразительным смехом старший майор.
И тут Ярослава осенило:
«Чёрт, я же подставил под удар всю спецоперацию! Сейчас этот старший майор запросит личное дело профессора, получит ответ, что тот сидел за бог весть какие грехи – и начнёт щемить нас вдоль и поперек по своей чекистской линии. Надо срочно звонить Шапиро-Баламутову!
Но как это сделать, не засветив себя?
Вся связь – целиком и полностью под контролем НКВД. Тем более, всякие “экстренные линии”… Телеграмму тоже не пошлёшь. Остаётся только надеяться, что, когда в Москву из Минска придёт запрос – там проявят благоразумие, свяжутся со всеми заинтересованными лицами, и дадут Фёдору Алексеевичу приличную характеристику!»
Шло время, а никаких действий со стороны белорусских чекистов всё не следовало и не следовало! Значит, порядок… Значит, в ослабленной репрессиями спецслужбе ещё не все сотрудники утратили профессионализм, бдительность и осмотрительность!
Нарком Цанава не мог нарадоваться молодому тренеру, к которому его подчинённые тянулись, словно трава к солнцу, особенно после того, как Ярослав устроил «показательные выступления», в ходе которых довольно крепкие, хорошо обученные, оперативники пытались рубить его шашкой, колоть штыком, бить палкой, резать кинжалом и даже стрелять в упор из боевого оружия. Но безрезультатно! Плечов умело выходил из любых сверхсложных ситуаций и в конечном итоге ловко разоружал всех своих противников…
Однако окончательно Ярослав успокоился лишь после того, как Лаврентий Фомич на одной из тренировок сделал Фролушкину и его, как говорил сам товарищ старший майор, «верному оруженосцу», официальное предложение: раз в неделю читать лекции в наркомате внутренних дел. Так сказать, вместо политинформации.
Теперь они были вынуждены терпеть друг друга по двадцать четыре часа в сутки. Не только преподавать в одном учебном заведении и тренироваться в одном спортзале, но и по несколько часов в день заниматься с одними и теми же белорусскими чекистами. А потом ещё и спать в одной большой квартире. Хорошо хоть в разных комнатах!
Однако, несмотря на удручающее однообразие, их отношения отнюдь не становились менее дружелюбными.
Напротив – изо дня в день Фёдор Алексеевич проникался всё большим и большим уважением к любимому ученику и (в чём он уже окончательно убедился!) – главному последователю своего философского учения. А тот – хоть и был, круглым, как уже говорилось, сиротой, всё больше любил профессора, не просто, как старшего и более мудрого товарища, наставника, а как отца!
А посему откровенный разговор между ними становился неизбежным. И он таки состоялся в конце второго семестра их первого совместного учебного года в БГУ…
Каждый день Ярослав писал письма своей ненаглядной Оленьке и, как он непременно добавлял, любимому сыну Александру.
И растрогал-таки их сердца, ибо под Новый год жена с ребёночком перебралась в Минск. Пока – до следующего лета.
Жили все вместе в профессорской квартире – Фролушкин только рад был!
Но всё же, где-то в глубинах своих душ, молодые супруги с нетерпением ожидали окончания учебного года: ведь руководство вуза обещало им тоже отдельную квартиру.
Вот только б Фёдор Алексеевич, полюбивший мальчишку как родного внука, не обиделся…
В тот день на истфаке приняли последние экзамены и решили устроить по этому поводу небольшую вечеринку.
А наши герои в неформальной обстановке решили обсудить с ректором все обстоятельства своего отъезда из Белоруссии либо условия продолжения работы в БГУ, на чём настаивал весь педагогический коллектив.
Фролушкин истосковался по Москве и был категорически против, как он сам часто повторял «продления контракта», а вот Плечов ни за что не хотел покидать родной город. Тем более в тот момент, когда ему реально светила в нём собственная жилплощадь!
Профессор в приватных разговорах не раз обещал «потерпеть ещё один годик», но, чем ближе становилось лето, тем больше он тосковал по Первопрестольной, да и по Наталье Ефимовне – тоже.
В конце концов договорились, что Фёдор Алексеевич проведёт в Москве отпуск, и вернётся в Минск. С такой согласованной позицией решили отправиться на встречу с руководством.