Закинув мешки с товаром на плечи, мы тронулись в город. Не прошли мы и версты, как услышали за собой стук колес. Обернулись и видим: едут красноармейские обозные повозки порожняком.
— Товарищ, подвези до города, угощу, — остановил Осипов первую повозку.
— А что у тебя есть? — спросил красноармеец, бросая взгляд на мешок за спиной Осипова.
— Сотню папирос хочешь? — сразу предложил он.
— Садись, — согласился армеец.
Мы, быстро забросив товар в повозку, взобрались к нему на сиденье.
— Спасибо, товарищ, — поблагодарил Осипов, передавая сотню папирос и предлагая отдельно закурить армейцу из своего портсигара. — А куда вы едете?
— Да вот едем в город на базу. Заберем продукты и повезем в Гузар, — ответил армеец.
— Эх, вот счастье-то. А ведь и мы в Гузар. Как бы с вами поехать, товарищ? — продолжал Осипов.
— А вы кто такие будете? — спросил армеец, подозрительно окинув нас взглядом.
— Да как тебе сказать. Мы тоже солдаты, демобилизованные, и вот решили поторговать немного.
— Что же, выходит, спекулянты, — усмехнулся армеец.
— Мы бы заплатили, — вставил я.
— Да я ничего против вас не имею, да вот как бы начальство не было против. А сколько вы дадите? Миллион сможете дать? Я уж тогда на свой риск свезу вас, — внезапно предложил армеец.
Мы немедленно согласились и уже по-дружески закурили по новой папироске.
— Только вот что. Вы подождете где-либо у чайханы. Когда, погрузившись, выедем из базы, то вы и сядете.
Недалеко от города стоит двухэтажное здание. Это караван-сарай. Тут же, у ворот сарая, чайхана. У самой двери гигантский, желтый, всегда кипящий самовар. Рядом мангал, на углях которого завариваются несколько разбитых и починенных цветных чайников. Перед чайханой арык с медленно струящейся водой. Тут же у воды столетний карагач, который бросает тень на большое пространство у чайханы. Вокруг дерева приделаны широкие сиденья, покрытые коврами. На них сидят и полулежат узбеки. Около каждого чайник с чаем. Мы подошли к скамьям.
— Салам алейкум, — по традиции поздоровались мы.
— Алейкум салам, — ответили нам, и мы, сбросив мешки, заняли места рядом с ними.
В ожидании повозки мы пили чай со свежими лепешками и наслаждались прохладой тени.
Наконец подъехали повозки. Мы уселись в повозку нашего знакомого и, покачиваясь по ухабам дороги, выехали из города.
— Ну, Саша, теперь смотри в оба. Ты должен изучить дорогу наизусть. Ты же связь, — сказал я.
— Не беспокойся! — ответил Осипов, накрывая голову платком для защиты от палящего солнца.
Ехали мы целых пять дней по пустынной дороге. Изредка попадались уцелевшие чайханы и возвращавшиеся с фронта солдаты. Некогда цветущая Бухара напоминала древнее заброшенное место. Жители бежали к басмачам или в Афганистан. Проходившие части Красной Армии забирали съестные припасы, реквизировали скот для перевозок. Страна была разорена дотла…
Мы въехали в Гузар. Маленький, крытый навесом базар. По обеим сторонам прохода темные, прохладные лавки. На крытых кошмами и ковриками нарах лавок сидят, поджав под себя ноги, лавочники и равнодушно смотрят на снующую по базару публику.
Мы подъехали к традиционной чайхане — этой восточной гостинице и, расплатившись с армейцем, сошли с повозки. Город представлял из себя полуразвалины. Дома частью были разрушены, частью же пустовали, покинутые жителями. В уцелевших жилищах расположились войска и госпитали, до отказа набитые больными тропической лихорадкой.
Дорога нас порядком утомила, потому чайхана казалась нам райским местом. Мальчишка принес в медном кувшине воду для мытья. Смыв с себя грязь и пыль, мы расположились пить чай. Узбеки в чайхане расспрашивают нас, кто мы, откуда приехали и чем занимаемся. Вместо ответа я раскрыл свой ларек и предлагаю товар. Это наша лучшая рекомендация. Начинается рассматривание товара и оживленный разговор о рыночных ценах товаров в Бухаре. Мы, с своей стороны, интересуемся рынками в Деннау и Юрчи, куда намерены ехать «продавать свой товар». Ко мне сбоку подсел узбек, одетый довольно бедно. Ему на вид лет тридцать пять. Желтое, худое, но энергичное лицо, умные глаза.
— Слушай, бай, — обратился он ко мне, — меня зовут Абдурахманом. Я здесь, в Восточной Бухаре, уже пятнадцать лет занимаюсь комиссионными делами. Раньше все богатые русские купцы продавали товар через меня. Теперь же дела плохи, торговли нет. Товары из России не приходят, и мне нечего делать. Хочешь, я тебе буду помогать торговать? Я знаю здесь положение каждого купца. Знаю, где какой товар можно выгодней продать. Я даже поеду с тобой в Деннау и Юрчи, — добавил он торжественно, точно этим он приносил какую-то жертву.
— Очень хорошо, Абдурахман-бай, — ответил я, — мы пробудем здесь дня два. Давай поработаем, а дальше увидим. Если ты поможешь сделать нам хорошие дела, то мы с тобой всегда будем работать, даже из Бухары.
Отныне мы под опекой Абдурахмана. Он повсюду нас рекомендует и стал с нами более интимен. Он заинтересован в успехе нашей торговли, ибо надеется получить свою долю. Мы в его сопровождении пошли покупать кое-какие товары, которые выгодно можно продать в районе Деннау.
— Слушай, бай, — прошептал он мне на ухо, — мы должны купить товар у старого Рахматуллы-бая и попить с ним чаю.
— Почему именно у него? — спросил я.
— Ты же слышал, что в Деннау и Юрчи много басмачей, — начал он объяснять мне, — так вот, нужно беречь свой товар. Мало ли разбойников шляется по дорогам. Но если мы будем иметь письмо Рахматуллы к его брату в Деннау, то мы можем спокойно ехать. Верь старому Абдурахману, он знает, что говорит.
Мы подошли к лавке Рахматуллы-бая. Узкое, глубокое помещение, заваленное всяческим товаром, начиная с пуговиц и ситца и кончая керосиновыми лампами и галошами. У двери сидит сам Рахматулла, одетый в белый чесучовый халат. Его большой живот обвязан цветными бухарскими шелковыми платками. Скуластое жирное лицо со скудной растительностью. Узкопосаженные монгольские глаза блестят под густыми седеющими бровями. Таков старик Рахматулла. В руках он перебивает длинные, черного дерева четки.
— Салам алейкум, Рахматулла-бай, — поздоровался Абдурахман, низко кланяясь. Мы также поклонились.
— Вот привел к тебе хороших купцов из Бухары, — продолжал он, сбрасывая туфли с босых ног и садясь на корточки у края ковра.
— Добро пожаловать, — ответил спокойным голосом Рахматулла, разглядывая нас. — Садитесь, гостями будете. Два чайника чаю, — командует он проходившему мальчику из чайханы. За чаем он стал расспрашивать, как мы путешествовали, что нового в Бухаре, но ни слова о нужных нам товарах. Таков обычай Востока — с делом не спешить.
Наконец Абдурахман начал говорить о деле:
— Видишь ли, Рахматулла-бай, мои баи приехали из Бухары и привезли много товара. Еще больше товара идет за ними. Но они по моему совету хотят купить кое-что здесь для Деннау и Юрчи, куда мы, иншалла, поедем вместе. Так вот, я привел их к тебе, ибо кто лучше тебя знает, что нужно для Деннау, где твой брат Джума-бай является аксакалом.
Долго говорили. Затем выбирали товар. Обмениваясь любезностями, стали торговаться. Спорили. Делали вид, что уходим, ибо у него дорогие цены. Клялись друг другу всеми святыми, что он продает, а мы покупаем себе в убыток. И, наконец, сторговались.
— Хай, Рахматулла-бай, — начал опять Абдурахман после того, как мы ударили по рукам, — ты сам видишь, что баи богатые купцы и хорошие люди. Они закупили у тебя столько товару, но ты знаешь, что сейчас в районе Деннау, куда мы едем, неспокойно, а люди они нездешние. Напиши своему старшему брату аксакалу Джума-баю, что тебе эти люди известны и что ты поручаешь их его покровительству. С этим письмом, иншалла, они продадут успешно товар и вернутся к тебе за новым.
— Хорошо, — ответил Рахматулла, уже опять спокойно-невозмутимый, кидая четки. — Позови мирзу (писца), я пошлю привет своему брату.
Подошел уличный писец. Сев на ковер и раскрыв пенал с ручкой и чернилами, он начал писать под диктовку Рахматуллы. Закончив писать, он прочитал написанное вслух и передал письмо Рахматулле. Тот, откинув халат, достал золотые часы на цепочке. На этой же цепочке висела его личная печать. Обмакнув печать в чернила, Рахматулла лизнул конец письма и приложил печать.
— С Богом. Иншалла, благополучно приедете и с пользой будете торговать. Привет моему брату аксакалу, — сказал Рахматулла, передавая письмо и прощаясь с нами.
Раннее утро. Мы в пути на Деннау. У нас три маленьких выносливых осла. На двух сидим я и Осипов. На третьем привязан товар, и изредка на этом же осле отдыхает Абдурахман, идущий пешком. Сейчас он идет за ослом, понукая его палкой.
— Абдурахман-бай, трудно сейчас жить стало. Совсем нет торговли, — сказал я от скуки.
— Да, — вздохнул он, — это революция все испортила. Не будь революции, я теперь богатым человеком был бы.
— А ведь басмачи тоже против революции, почему ты не с ними? — продолжал я.
— Басмачи хотят эмира, — ответил он, оглядываясь по сторонам, точно кто-нибудь в этой пустыне мог его подслушать. — А я знаю, что такое эмир. При старом эмире наш гузарский бек силой взял мою сестру и изнасиловал. А его писарь заставил сожительствовать с ним моего младшего брата. А что сделаешь? Только скажи, и голову отрубят. Нет, лучше русские. Они лучше, чем эмир. Вот теперь Энвер-паша хочет быть эмиром, — продолжал он, — его из Турции выгнали, и он пришел к нам. Они воюют, грабят, а нам житья нет. Да, все плохо. — И он стал бить палкой осла, точно вымещал на нем всю злобу.
— Абдурахман-бай, а почему бы тебе не поехать в Бухару и спокойно там торговать? — не отставал я.
— А как поедешь? У меня семья, трое детей. На торговлю нужны деньги, — ответил он безнадежно. — А хорошо было бы жить в Бухаре. Я там был два раза, — мечтательно добавил он.
У меня мелькнула мысль завербовать его.
— Да, деньги большая сила, а сейчас заработать их очень трудно, — задумчиво сказал я. — А знаешь, Абдурахман-бай, что русские обещают большие деньги тому, кто найдет Энвер-пашу и сообщит властям, где он укрывается.