ивы. Трудолюбие его ограничивалось исполнением без размышления всех директив Москвы. А какие директивы можно было ожидать от заместителя наркоминдела Карахана, глупость которого вошла в такую же поговорку, как и кличка «каменный зад», прочно приставшая к Молотову, недавно назначенному Предсовнаркома СССР. Давтьян, будучи ставленником Карахана и обладая нерешительным характером, по каждому вопросу обращался в Москву, техническим исполнителем которой он являлся. Таков был Давтьян, просиживавший дни за письменным столом и усваивавший все московские циркуляры. Относился он ко мне неплохо, дорожа той информацией, что я ему давал.
— А, товарищ Агабеков, здравствуйте, садитесь, — встретил меня Давтьян, когда я вошел к нему в кабинет, — что у вас хорошего?
Я приступил к докладу.
— Опять получили агентурные сведения, что ведутся переговоры по заключению нового англо-персидского договора. В частности, имеются сведения, что персы пошли на уступки по вопросу разрешения англичанам постройки аэродромов на побережье Персидского залива. Сведения подтверждаются из разных источников, — докладывал я.
— Да, я уже пытался говорить по этому вопросу с министром иностранных дел, но пока неудачно. Сообщил в Москву, но с последней почтой никаких директив. Гробовое молчание. Придется еще раз написать Карахану, — сказал Давтьян.
— Нами перехвачены две телеграммы представителя персидского правительства в Багдаде. Судя по этим телеграммам, переговоры между Ираком и Персией продвигаются успешно. Осталось разрешить спор о правах персидских подданных в Ираке, — продолжал я свой доклад.
— Это очень важный вопрос. Пожалуйста, следите и дальше за их переговорами и держите меня в курсе дела. Москва просит всеми мерами воспрепятствовать заключению договора между Персией и Ираком. Пришлось опять дать субсидию некоторым редакторам газет, чтобы они вели газетную кампанию против договора. Кроме того, я говорил с некоторыми депутатами меджлиса и старался настроить их против договора, но мне кажется, что мы окажемся бессильными что-либо сделать, ибо все дело в руках самого шаха и Теймур-паши, — объяснил он.
— Вот это доклады французского и бельгийского послов. К сожалению, я не знаю, о чем они пишут, — продолжал я, вынув из портфеля фотоснимки с докладов.
— А, опять бельгийский посол. Вы знаете, что, по-моему, он самый аккуратный из посланников в Тегеране. Он всегда детально информирует свое правительство о мало-мальски выделяющихся событиях. Мне очень нравятся его доклады. А это что? — спросил Давтьян, показывая на остальную часть фотоснимков.
— Несколько политических и экономических сводок английских консулов, экономический доклад американского консула и письмо германского посла графа Шуленбурга своему консулу в Тавризе, — перечислял я.
— А что пишет Шуленбург? — задал вопрос Давтьян.
— Ничего интересного. Маленькое письмо и газетная информация, — ответил я.
— Ах, как я хохотал вчера вечером. Представьте, вчера Шуленбург заговорил со мной о своей коробке с дипломатической почтой, что мы разбили на днях. Он жаловался, что почтовые пересылки стоят очень дорого и ему приходится за пару килограммов платить двадцать туманов. Причем старался наглядно показать размер посылки. Я в душе хохотал над его секретной почтой, а наружно, конечно, выражал сочувствие. Что поделаешь, такова наша служба, — закончил он.
— Яков Христофорович, обедать! — крикнула в это время из соседней комнаты его жена.
— Вот что, Агабеков. Не оставите ли вы мне документы на французском языке. Я хочу их почитать после обеда, — попросил Давтьян, вставая.
— Пожалуйста, товарищ Давтьян. Только чтобы не пропали.
— Что вы! Я их положу сюда в несгораемый шкаф. Здесь, надеюсь, они будут в безопасности после установки вами сигнализации, — сказал он, смеясь.
Я вышел из кабинета, думая о Давтьяне. Во что превратился этот ветеран большевистской революции? Член партии с 1907 года, старая гвардия большевиков. Не прошло и десяти лет, как он стал членом правящей партии и уже выдохлась вся его революционность (если она когда-либо была). Остался солидный, исполнительный чиновник советского правительства, живущий по циркулярам наркоминдельского Карахана. А ведь он — один из лучших. Другие — худшие — под согревающими лучами власти «распустились» и показали подлинные физиономии садистов, шкурников, убийц…
— Товарищ Агабеков, зайдите к нам на минутку, — позвали меня из-за решетчатого окна секретно-шифровальной части, расположенной напротив посольского кабинета.
Постоянно запертая дверь раскрылась, и я вошел. В комнате два шифровальщика. Это испытанные во всех отношениях коммунисты, в большинстве состоявшие в шифровальных отделах Красной Армии еще во времена гражданской войны. Работая при посольствах, они фактически являлись сотрудниками специального отдела ОГПУ и были подчинены резидентам.
— На ваше имя поступили пакеты из Тавриза, Пехлеви и Керманшаха. Распишитесь, пожалуйста, — сказал старший шифровальщик Шохин, передавая мне пакеты. — Затем у нас накопилось много старых секретных телеграмм, подлежащих сожжению. Опись уже составлена, может быть, у вас есть время просмотреть их и подписать акт, чтобы мы могли сжечь, — продолжал Шохин.
По инструкции ни одна бумага в полпредстве и торгпредстве не может быть уничтожена без ведома резидента ОГПУ.
Я наспех просмотрел груду бумаг и, подписав акт об уничтожении их, вышел в коридор. Навстречу мне шел советник посольства Логановский.
— Здорово, Агабеков, пойдем ко мне, у меня есть дело к тебе, — попросил Логановский, и мы направились в его кабинет.
С Логановским у меня были совершенно иные отношения, чем с остальными членами миссии. Этот высокий болезненно-полный блондин, несмотря на свои тридцать два года, был такой же старый чекист, как и я. Он был резидентом в Варшаве и в Вене, и за активную деятельность в этих столицах его наградили орденом Красного Знамени. По приезде Трилиссер назначил его своим помощником, но Логановский со своим самостоятельным, активным характером не смог ужиться со спокойным и осторожным Трилиссером. Ему пришлось уйти из иностранного отдела, и он перешел на службу в Наркоминдел, где у него имелись старые связи по работе за границей. Но привычка — вторая натура. Логановский, несмотря на то что уже два года как ушел из ОГПУ, никак не мог привыкнуть к чисто дипломатической деятельности и рвался к работе, которая больше соответствовала его характеру. Как чекисты, мы с ним были в приятельских отношениях, и он часто мне помогал своими советами, приводя примеры из прошлой деятельности.
— Вот посмотри, — сказал Логановский, достав чертеж из несгораемого шкафа и развернув на столе. — Это план нефтяных вышек в «Майданэ Нафтум», разрабатываемых англо-персидской нефтяной компанией. Вот эти кружки обозначают вышки. Их сотни в этом наиболее богатом нефтью районе. Вот здесь тянется нефтепровод. Англичане без всякого напряжения добывают здесь колоссальные запасы нефти. Шестьдесят процентов английского флота питается запасами нефти этой компании.
— Это все старо, говори прямо, к чему ты клонишь, — прервал я его.
— А вот к чему. У тебя прекрасно поставленная информационная работа. Спору нет. Но скажи, пожалуйста, к чему она? Для сведения полпреда или же для сведения Москвы, где несколько чиновников посланные тобой материалы читают, размножают, рассылают и, сдав в архив, забывают? Разве это дело? Нет настоящего дела. А вот если уничтожить эти нефтяные промыслы, как ты думаешь, какой был бы ущерб для Англии? — вдруг поставил вопрос Логановский.
— Да, но это тебе не Софийский собор, — ответил я, улыбаясь и намекая на его работу на Балканах. — Я тоже думал об уничтожении этих промыслов в случае войны с Англией и даже советовался со специалистами. Мне сказали, что даже удачный налет эскадрильи аэропланов может разрушить лишь часть промыслов, но не может приостановить добычу нефти.
— Но чудак ты этакий! Нам разрушить все и не нужно. Важно, чтобы полученная нефть не шла к англичанам, а этого можно добиться массовым разрушением нефтекачек и нефтепровода. И вот я вчера получил доклад из Шираза от нашего консула Батманова, в котором можно найти разрешение этой задачи. Батманов пишет, что в районе нефтяных промыслов обитают два крупных племени: хафтлянги и чаарлянги, которые вечно враждуют между собой из-за денежных пособий, получаемых от нефтяной компании. Всегда, если одно племя в дружбе с англичанами, другое находится во враждебных отношениях с ними. Так вот, почему бы нам не использовать эти племена к началу войны для полного разрушения промысловых машин, — говорил Логановский.
— Идея неплохая, только вопрос нужно детально разработать и просить согласия Москвы, — ответил я.
— Если хочешь, я тоже со своей стороны напишу Трилиссеру, — предложил Логановский.
— Буду очень благодарен за это, — ответил я, вставая.
Я шел, обдумывая план Логановского. Конечно, он прав. Нужно готовиться к войне заранее. О том, что война будет, что она должна быть, ни у Логановского, ни у меня не было и тени сомнения. Ведь к этому мы и шли всей нашей работой внутри и вне СССР. Нас занимал лишь вопрос начать войну в наивыгоднейший для нас момент, когда все политические и экономические условия налицо. Чтобы бить наверняка.
За моим столом я застал помощника Сурена. Он перебирал поступившие рапорты агентов, делая выписки. Я передал ему поступившие из провинций пакеты и сел помогать ему. Проработав с час, мы перешли в соседнюю комнату.
— Сегодня я имел интересную беседу с Логановским, — начал я после обеда, — он предлагает организовать агентуру в племенах Южной Персии, для разрушения нефтяных промыслов в случае войны.
— Да, идея подготовки к войне дискутировалась в Москве еще до моего выезда сюда. У нас этим вопросом занялись в особенности после V конгресса Коминтерна, на котором определенно констатировали неизбежность войны с империалистами. В связи с этим уже приступили к некоторой организационной подготовке аппарата ОГПУ к войне, — сказал Сурен.