— Да завтра же. Завтра утром вылетает аэроплан, и к обеду я буду в Мешеде, — ответил я.
— Прекрасно, поезжайте завтра, а я пошлю телеграмму нашему генконсулу Дубсону, чтобы он оказал вам нужное содействие, — сказал Давтьян.
К вечеру следующего дня аэроплан «Юнкерс», вылетевший рано утром из Тегерана, сделав над Мешедом несколько плавных кругов, опустился на покрытый снегом аэродром. Накануне полета я получил из Москвы новую телеграмму, в которой Трилиссер поручал мне проинспектировать резидентуру ОГПУ в Мешеде, так как тамошний представитель Лагорский уже шесть месяцев не только не исполнял заданий, но вообще перестал писать в Москву. Не желая предупреждать Лагорского о своем приезде, я ему не послал телеграммы, и сейчас на аэродроме меня никто не встречал. Взяв частного извозчика, я поехал в консульство. На душе было неприятно, то ли от шестичасового покачивания на аэроплане, то ли от предстоящей операции с Бажановым. Хотя, признаться, я больше думал о ревизии Лагорского, которая была мне особенно неприятна. С Лагорским меня связывала старая дружба, и по моей рекомендации он был назначен резидентом в Мешеде, а теперь мне нужно было взять с ним официальный тон, что и было неприятно.
Экипаж въехал в ворота консульства и, подъехав к квартире Лагорского, остановился. В этой самой квартире я год тому назад жил, работал, организовывал, при неудачах волновался, суетился, бегал. Я думал, что делаю колоссальной важности дела, а в сущности какими маленькими казались эти дела сейчас, после тегеранской работы. Это было всего год тому назад, а кажется, что это было так давно… И я почувствовал себя постаревшим, усталым, делающим какие-то никому не нужные дела. Может быть, я просто устал с дороги? Но нет, это ощущение в дальнейшей моей жизни находило на меня все чаще, все сильнее. Это было начало сомнениям, рождавшимся в душе. Сомнениям в правоте моего дела и плодотворности работы.
Не успел я сойти с экипажа, как навстречу выбежал Лагорский, увидевший меня в окно.
— Заходи сюда, здесь теплее, — пригласил он меня в спальню, и уже через некоторое время мы, сидя за чаем, оживленно беседовали.
— Ну, рассказывай, Миша, что ты тут поделываешь? — спросил я, когда мы уже перебрали личные темы разговора.
— Да ничего особенного, просто время убиваю, — ответил Лагорский нехотя, и оживление покинуло его лицо.
Я смотрел на его молодое, но уже носившее отпечаток усталости лицо. В длинных, зачесанных назад волосах можно было видеть седые пряди.
— В том-то и дело, что время убиваешь. Вот и Москва пишет, что ты тут дурака валяешь и не только не работаешь, но даже не пишешь им, — продолжал я.
— А что писать? К чему? — как-то вяло ответил он.
— Как что? Ты же что-нибудь делаешь? Агентура у тебя работает? — спросил я.
— Ах, Гриша! Не понимаешь ты меня. Надоело все это мне, понимаешь, надоело. Вот чувствую, что устал. Шесть месяцев ничего не делаю, а устал. Скажешь — лентяй, бездельник! Ничего подобного! Сидел же я несколько лет подряд секретарем у Дзержинского и Уншлихта. Работал день и ночь как проклятый и не чувствовал усталости. А вот теперь никакой охоты, — выпалил он и замолчал, точно оборвал. Я тоже молчал и искал причину настроения Лагорского. Откуда оно могло взяться? Я не мог объяснить, но чувствовал, что это настроение передается и мне, действует на меня. — Вот получил телеграмму «ухлопать Бажанова», веришь ли, обрадовался. Все-таки живое, настоящее дело. Дня три чувствовал себя бодрым. А потом опять выдохся, — продолжал Лагорский.
— А как поживает твоя жена? Когда она думает приехать к тебе? — спросил я, стараясь узнать, не тут ли зарыта собака.
— Что ей сюда ехать, когда я сам думаю, как бы выбраться отсюда, — ответил он.
— Ну, ладно, брось хандрить. Давай примемся за дело, веселей будет. Расскажи подробно, как обстоит дело с Баженовым и Максимовым, — предложил я.
— Бажанов работал в Ашхабаде, управделами ЦК Туркменистана, а Максимов в каком-то кооперативе. Первого января они ушли из города, якобы на охоту, и перебрались через персидскую границу, оказались в пограничном городе Лютфабаде. Председатель ОГПУ Каруцкий сообщил мне об их побеге уже тогда, когда их везли в Мешед. До этого поручение перехватить их в дороге имел наш резидент в Баджгиране Пашаев. Но ему не удалось выполнить поручение, хотя он приехал в Мешед на одной машине с беглецами. Персы, привезя их в Мешед, поместили в гостинице Оганова, и мы решили в первую же ночь покончить с ними. Я поручил эту операцию нашему сексоту Колтухчеву, ты, кажется, знаешь его.
— Да, он при мне был заведующим нашим клубом, хромой, — сказал я.
— Этот самый. Так вот, я снабдил его наганом, и он должен был, пробравшись в гостиницу, пристрелить их, — продолжал Лагорский. — Но ему не повезло. Когда он забрался на балкон гостиницы, куда выходили окна комнаты беглецов, он был арестован дежурившим у окон полицейским и посажен в полицию. Власти же, боясь новых покушений, на следующее утро перевели Бажанова и Максимова в полицейское управление, где они и содержатся под охраной, — рассказывал Лагорский.
— Ну, а дальше? — спросил я.
— Что я мог сделать больше, раз они сидят запертые в полиции. Я поручил одному агенту выяснить, что можно с ними сделать в самой полиции. Он придет сегодня ночью с докладом вместе с Пашаевым, который после ареста Колтухчева боится днем заходить в консульство. Вот и все, — закончил он.
— Так, так! А как они охраняются в полиции? — спросил я.
— Им предоставили комнату, у дверей которой стоит охрана. Ну, конечно, и снаружи стоит охрана. Кроме того, там еще наша охрана, — смеясь, добавил Лагорский. — Я забыл тебе сказать, что Каруцкий из Ашхабада прислал для убийства Бажанова целую шайку головорезов-контрабандистов. Они тоже караулят у здания полиции с ножами и ждут оказии выпустить кишки беглецам, как только они выйдут из полицейского здания.
— А что думает по этому поводу консул Дубсон? — спросил я после короткого молчания.
— Дубсон ничего не думает. Он недавно женился на молоденькой девушке и всецело занят ею, — ответил Лагорский.
— Что же, нужно все-таки пойти повидать его. Каковы у тебя с ним отношения? — спросил я.
— Ничего себе. Пока что корректные, — ответил он.
— Ну, тогда пойдем к нему вместе, — предложил я.
— Входите, входите, — пригласил нас Дубсон, открыв дверь своего кабинета. — С приездом, товарищ Агабеков, какими ветрами вас сюда занесло?
Дубсон был молод, небольшого роста, краснощекий. Он окончил после революции Академию Генерального штаба и считал себя больше военным, чем дипломатом. Повсюду он старался щегольнуть военной выправкой, которая придавала большую комичность его маленькой фигуре.
— Куда вы, туда и я, — ответил я, улыбаясь. Мы с ним встретились последний раз шесть месяцев тому назад в Тавризе. Тогда он был там генеральным консулом и одновременно состоял резидентом. Как помнит читатель, Дубсон в Тавризе устроил склоку с председателем Тифлисского ОГПУ Минасьяном и мне пришлось употребить власть, чтобы убрать его оттуда. Теперь нам опять довелось встретиться с Дубсоном.
— Вы получили телеграмму от Давтьяна? — спросил я.
— Да, рад помочь вам, чем могу, хотя, откровенно говоря, не имею никакого желания влезать в грязную историю, — ответил Дубсон.
— Почему грязную? — спросил я.
— Да что же! Так повели дело с самого начала, что уже весь город знает, что большевики охотятся за Бажановым. Полиция усилила их охрану, а теперь приехали вы, так поднимется настоящая паника, — сказал он.
— Ну, насчет меня не беспокойтесь. Я не дам повода разговаривать обо мне. Официально будем говорить, что я приехал как атташе посольства для проверки выполнения торгового договора, — сказал я.
— Хорошо, завтра я представлю вас местному губернатору, и вы его успокойте о цели вашего приезда. Говорите побольше о торговых делах. А с делом Бажанова, по-моему, нужно переждать и дать время всем несколько успокоиться, — сказал он.
— Я с вами вполне согласен, товарищ Дубсон, — ответил я. — Скажите, а не пробовали ли вы добиться их выдачи нам официальным путем? — спросил я.
— Как же, на второй же день прибытия сюда беглецов я обратился к губернатору с требованием выдачи их нам как уголовных преступников. Но губернатор потребовал документальных данных об их преступлении. Я телеграфировал в ОГПУ Каруцкому, и он обещал приготовить такие документы и прислать. Как только я их получу, я опять буду у губернатора, но, признаться, надежды на успех мало, ибо губернатор не наш человек, — ответил Дубсон.
— Итак, давайте завтра после обеда поедем к губернатору, — предложил Дубсон, и мы стали прощаться.
Вечером пришел Пашаев, молодой, решительный парень. Он был моим другом детства, и по моей просьбе ОГПУ назначило его начальником своего пункта в Баджгистане. Вместе с ним пришел и секретный агент. Это — тот самый Аббас Али, контрабандист-бандит, которого держал при себе Браун для всяких непредвиденных случаев.
— Подожди, Алеша, я переговорю с Аббасом Али и отпущу его. А там мы поговорим по душам, — сказал я Пашаеву, искренне обрадованный встрече с ним.
— Здравствуй, Аббас Али. Что же ты хвастался, что я да я, а на самом деле не можешь даже укокошить одного человека…
— Да что я сделаю, если он заперт в тюрьме. Пусть выпустят этого Бажанова хотя бы на пять минут на улицу, и его не будет в живых, — ответил покрасневший от моих слов Аббас, злобно сжимая спрятанный за поясом нож, точно Бажанов являлся его смертельным врагом.
— Так что же все-таки будем делать? — спросил я.
— Вот уже два дня, как я бегаю и стараюсь подкупить человека, который носит пищу арестованным. Завтра у меня с ним свидание. Если мне удастся его подкупить, то я завтра же всыплю в их пищу цианистый калий, что дал мне товарищ Лагорский, и они подохнут как собаки, — ответил он.
— Ну, ну, действуй. Приходи завтра вечером и расскажи, что тебе удалось сделать. А самое главное — нужно следить, чтобы персы не увезли их куда-нибудь, пока мы строим планы, — инструктировал я наспех, чтобы скорей отделаться от него. Меня больше интересовала беседа с Пашаевым, которого я давно не видел и который всего несколько дней тому назад был в доме моих родных.