Правительство отпускает много средств на развитие промышленности, и в первую очередь такой, которая перерабатывает местное сырье.
— Все это мы только начали осуществлять. Поэтому реальных результатов можно ожидать лишь через некоторое время. Но первые шаги уже сделаны, — говорит премьер-министр.
Разговор заходит о внешней политике страны.
— Мы считаем, что все народы должны быть свободными и каждый народ вправе сам решать свою судьбу, — отмечает Бандаранаике. — Наша страна не примыкает ни к каким военным союзам и стремится поддерживать добрые отношения со всеми государствами. Мы ценим дружбу Советского Союза, хотим развивать экономические, политические и культурные связи с социалистическими странами.
Долго еще длится наша чистосердечная дружеская беседа.
В заключение я прошу премьер-министра сказать несколько слов советской молодежи.
— Я слышал много хорошего о юношах и девушках вашей страны и с удовольствием напишу им свои пожелания, — улыбается премьер-министр.
Его автоматическая ручка быстро бегает по чистому листу:
«Между СССР и моей страной установились теперь дружеские отношения. Я желаю сотрудничества между нашими странами в интересах мира во всем мире. В выполнении всех задач, которые стоят перед нами в этом новом мире, молодежь может сыграть важную роль. Я приветствую юношей и девушек СССР от имени молодежи Цейлона.
…А на следующее утро мы простились с гостеприимным островом. Серебристый самолет, подняв нас в воздух, лег курсом на индийский город Мадрас. Под крылом самолета проплывали последние кусочки земли Шри Ланка, народ которой мы узнали и полюбили за эти короткие недели.
о. Цейлон
1957 г.
ТВЕРЖЕ КАМНЯ
Густые облака зацепились за вершины, осели, расползлись по ущельям. Машины, застигнутые на перевалах, сбавили ход и, как слепые котята, тычутся носами в разные стороны, шарахаясь друг от друга. Сквозь молочное марево угадываются зловещие скалы.
Где-то совсем рядом, надрываясь, крикнул паровозик, невесть как забравшийся на такую умопомрачительную высоту.
За поворотом должна начаться дорога на Дофтану. Водитель товарищ Василе принимается напевать грустную песню на мотив нашей пушкинской: «Сижу за решеткой в темнице сырой». Да и слова похожие:
Орел, мой товарищ,
Что прилетел ко мне в Дофтану,
Если бы я был таким же свободным,
То поднялся бы вслед за тобою
Выше седых Карпат.
— Песня узников Дофтаны, — поясняет водитель.
Дофтана… Это слово пришло к нам много лет назад вместе с эмблемой МОПРа — мускулистой рабочей рукой, просунувшей сквозь тяжелую тюремную решетку кусок красного полотнища. Я помню, как мы, пионеры, с кружками МОПРа заходили в дома, и люди давали свои трудовые пятаки и гривенники, чтобы не умерли от голода и болезней узники германского Моабита, политических тюрем Лондона, Нью-Йорка, Парижа, Рима…
В глухих Карпатах, в Дофтане, держала сигуранца схваченных румынских коммунистов. Дофтана — это сторожевые башни, пулеметные гнезда, гончие собаки, рвущие беглеца в клочья. Дофтана — это триста девяносто семь одиночных камер, из которых двести восемь — темные. Дофтана — это пытки ледяной водой и раскаленным железом, голодом и вечным мраком.
22 октября 1940 года во время карпатского землетрясения дрогнули, зашатались стены Дофтаны. С ужасом глядели узники, как с каждым днем все ниже и ниже оседают многотонные своды.
Сообщения о грозящей катастрофе проникли в печать. В стране и за рубежом прошли митинги, потребовавшие от румынских властей перевести арестованных в безопасное место. Но королевское правительство не торопилось. Оно было бы даже радо, если бы в тюрьме погибли все коммунисты. В тюрьму отправилась правительственная комиссия. Чиновники издалека взглянули на покосившиеся стены и уехали, заявив, что здание простоит еще много лет. А через две недели повторный толчок сровнял с землей Дофтану. Без десяти четыре утра на спящих людей обрушились каменные перекрытия. Врачей не было, стража разбежалась. И тогда узник Дофтаны рабочий-железнодорожник Георге Георгиу-Деж собрал чудом уцелевших товарищей и принялся откапывать из-под обломков раненых и убитых…
Пройдут годы, прежде чем вновь поднимутся стены Дофтаны. Отгремят раскаты битв на Волге и Днепре, под Кишиневом и Яссами, появятся свежие могилы советских солдат на карпатских перевалах, возьмет власть в свои руки трудовой народ Румынии. И тогда для того, чтобы знали потомки, как боролись и умирали коммунисты, будут восстановлены бастионы Дофтаны…
Несколько часов мы ходим по Дофтане. Идем темными коридорами, заглядываем в камеры, каждая плита которых окроплена рабочей кровью.
Теперь Дофтана — филиал музея истории Румынской коммунистической партии. И в самом деле, история Дофтаны — это частица истории партии коммунистов Румынии. Здесь, в тюремных камерах и на чердаках мастерских, коммунисты проводили нелегальные собрания, отсюда через ощетинившиеся редуты осуществлялась связь с волей, с рабочим классом.
Мы осматриваем экспонаты музея и видим, как много значили для замурованных в каменных мешках Ленин, Москва, Советский Союз. Конспекты ленинских работ на папиросной бумаге, переписанный от руки румынско-русский словарь. Композиция из дерева, тайно изготовленная в тюремной мастерской: к земному шару прикован рабочий — мировой пролетариат. Но рядом русский кузнец тяжелым молотом разбивает оковы, и в страхе бежит империалист, держащий на поводке пса — II Интернационал…
Да, узники Дофтаны знали: грядущий день рождается на Востоке. Они всегда помнили о Москве, и Москва никогда не забывала о них. Под стеклом пожелтевшие страницы «Правды», «Известий», «Гудка». Большие бросающиеся в глаза заголовки: «Героическая борьба румынских нефтяников», «Против восставших железнодорожников двинут бухарестский гарнизон», «Военно-полевые суды в Румынии», «Мопровцы Киргизии узникам Дофтаны», «Бои продолжаются»…
Бои продолжались. Фронт борьбы с империализмом проходил не только по рабочим баррикадам европейских столиц, но и по каменным казематам Дофтаны. И здесь, так же, как и в университетском городке Мадрида, нельзя было дрогнуть, отступить…
Презрев смерть и пытки, Дофтана жила, боролась и побеждала. Семнадцать дней подряд палачи били коммуниста Мауричу Энчеля. Коммунист выстоял, коммунист ничего не сказал. Тогда изверги вспрыснули ему в вену чернила… Приговоренный к пожизненному заключению, Макс Гольдштейн объявил голодовку и не принимал пищу пятьдесят шесть дней. Это была самая долгая голодовка в истории Дофтаны. Стража так и не смогла сломить духа этого мужественного человека. На пятьдесят седьмой день его задушили надзиратели…
Мы подходим к портрету, с которого улыбается красивый молодой человек.
— Бела Брайнер, член ЦК Коммунистической партии Румынии, — говорит экскурсовод. — Опытный подпольщик и конспиратор, он был выслежен и попал в лапы врага. Через товарища Брайнера шли деньги в партийную кассу, и сигуранца хотела узнать, откуда берутся эти средства. Его истязали в Дофтане и в подвалах жандармерии в Бухаресте. Для него изобретали особенно страшные пытки. Белу Брайнера завязывали в мешок вместе с кошками и опускали в ров с водой. Кошки захлебывались и в предсмертной агонии рвали когтями живое человеческое тело. Но товарищ Брайнер смеялся над палачами. Он умер, но его воля была тверже камня, из которого сложены бастионы Дофтаны…
А за стенами Дофтаны жизнь. Та, во имя которой боролись герои-коммунисты. В долине Праховы растут этажи санаториев и домов отдыха для трудящихся. Город Брашов, красавец и труженик, поднимает частоколы труб над новыми заводскими корпусами. Смотрятся на дорогу рядами новых домов помолодевшие горные селения. Одет в леса новостроек старинный город Сибиу. В бело-розовом цвету садов утопает город Тимишоара…
В Тимишоаре мы осматриваем огромный промышленный комбинат имени Белы Брайнера. Директор комбината Блазиу Губан уехал в командировку в Лейпциг, и нас принимает главный инженер Тибериу Губан. Узнаем, что они не просто однофамильцы. Директор — отец главного инженера.
Видя мое недоумение, секретарь парткома Ион Борбони говорит:
— У нас еще работает начальником цеха жена директора Барбара Губан. Так что отец руководит сыном, а сын матерью. Губаны — старейшие работники нашего комбината.
Между тем Тибериу еще молодой человек, лет тридцати пяти. Учился он в годы народной власти, окончил политехнический институт, увлекся химией. Новый, только что отстроенный химический цех — любимое детище главного инженера. Он сам возводил стены, модернизировал оборудование, разрабатывал технологический процесс.
— Скажите, товарищ Губан, ваш комбинат носит имя коммуниста, об исключительном мужестве которого мы узнали вчера в Дофтане. Есть ли тут какая-нибудь связь? — спрашиваю я.
— Если вас интересует этот вопрос, то я сейчас пошлю за одним человеком, — уклончиво ответил главный инженер.
Тибериу Губан отдал распоряжение и повел нас по цехам, где изготавливается обувь и саксофоны, люстры, плащи, фартуки. Мы посетили чудесную выставку образцов продукции, посмотрели, как строится бытовой корпус, побывали на тренировке комбинатских спортсменов, на занятиях кружков.
Тем временем человек, которого искал главный инженер, явился. Мы увидели высокую красивую девушку в элегантных рабочих брюках.
— Знакомьтесь, это наша активистка, сварщица Ева Хебер, — представил Тибериу Губан. — Ева — родная племянница Белы Брайнера.
— Да, это так, — сказала Ева. — Но я своего дядю никогда не видела. Когда его убили, меня еще не было на свете. Пожалуй, о дяде лучше расскажет главный инженер.
Я взглянул на товарища Губана и заметил на его лице волнение. Он отряхнул свой безукоризненно чистый халат и сказал:
— Это предприятие создал товарищ Бела Брайнер…