— Чего это посторонний человек мутит воду, суется куда не просят!
И в самом деле, раньше жизнь у этих людей текла мирно и тихо. Сводки были весьма приятными. Рапорты вполне оптимистическими. И вот теперь из-за этого Пинчука возникают всякие заботы и осложнения.
Автора писем вызывают на заседание бюро Агамовского райкома партии. Работники райкома слали припоминать: не было ли каких-либо личных столкновений между Пинчуком и Борщаговым? Вспомнили: были! Восемь лет назад старший агроном выменял у директора училища художественный бюст на емкость для воды.
— Какое же это имеет отношение к припискам и очковтирательству? — удивляется Пинчук.
Никакого отношения это, понятно, не имело, и тем не менее на бюро шла речь не о приписках, а о бюсте и о емкости для воды. Выискивалась причина, которая, по мнению присутствующих, заставила постороннего человека совать нос куда не следует. До причины так и не докопались и в порядке профилактики Пинчуку объявили выговор.
И вот тогда мы выезжаем на место. Заходим к начальнику областного управления профтехобразования.
— Вы знаете, факты, о которых сообщал этот Пинчук, не подтвердились, — говорит начальник управления. — Мы посылали в Агамовку своего инспектора.
Как это не подтвердились! Есть целая папка неопровержимых документов. Есть длинные списки «мертвых душ». Есть аттестаты, которые выдал директор училища людям, давным-давно окончившим другие училища и даже техникумы.
— Конечно, сам я лично не разбирался, но мне докладывали, что факты не подтвердились, — повторяет начальник управления. — Дело закрыто.
В Агамовском райкоме партии тоже считают, что возвращаться к сигналам Пинчука не стоит.
— Вам все уже ясно? — спрашиваем мы у ответственного работника райкома П. В. Ромадина.
— Нет, не все, — отвечает Ромадин. — Непонятно, почему два наших товарища никак не хотят ужиться мирно. Один пишет на другого.
А Пинчук уживаться мирно ни с кем не хочет, хотя уже больше никуда не пишет. Отбили всякую охоту. Тем временем филиал училища завершил свою работу до осени. По сводкам все благополучно, но район опять просит механизаторов со стороны.
Словом, хорошая инициатива беспокойного человека не нашла поддержки, более того, правого хотели превратить в виноватого. Так, может, и в самом деле постороннему не нужно лезть не в свои дела, поднимать опрокинутую тумбу, сигнализировать о недоработках и прямых злоупотреблениях? Нет, делать это обязательно нужно. В широкой активности всех без исключения граждан, в их готовности защищать интересы общего дела — сила нашего строя.
А вот те работники, кто с безразличием афишной тумбы взирает на безобразия, кто наплевательски относится к сигналам, предложениям и советам, пусть даже и поступающим со стороны, — вот эти работники и являются посторонними лицами, лишь временно сидящими в должностном кресле.
Людей ответственных и принципиальных, таких, как старший агроном Пинчук, которым до всего есть дело, у нас, конечно, поддержат и в обиду не дадут. В этом нет никакого сомнения. Иначе мы просто бы не стали писать этот фельетон.
1972 г.
ДЕДУШКИНО НАСЛЕДСТВО
Знакомые называли Льва Розинова Левой-профессором, а профессор ходил в латаных брюках и занимал у студентов пять копеек на метро. Это никого не удивляло, потому что Лева-профессор был тоже студентом, а студента украшают не столько модные брюки, сколько высокие отметки в зачетной книжке.
Лева-профессор учился только на «отлично» и «хорошо». За свое усердие, прилежание он, собственно, и получил столь лестное прозвище. Сокурсники не сомневались, что из него выйдет если не профессор, то, во всяком случае, хороший врач. А тогда, конечно, у Левы будут и новые костюмы и свободные деньги.
Пока же семья Левы-профессора жила скромно. Об этом говорил не только Левин гардероб. Еще на первом курсе студент Розинов попросил зачислить его на стипендию. К заявлению была приложена справка. Из нее явствовало, что семья Розиновых состоит из трех человек: мамы, Левы и его сестры — и живет на 46 рублей в месяц.
Лева стал получать стипендию. Но и теперь Лева продолжал одалживать деньги то на метро, то на обед.
А между тем этот сосредоточенный юноша в потрепанном костюме и продранных ботинках вовсе не нуждался в пятаках своих товарищей. Жил он, слава богу, не хуже других. Дома у него были и пианино, и телевизор, и холодильник! Да что там холодильник! Лева-профессор был куда богаче, чем все студенты лечебного факультета, вместе взятые.
Три года назад Лева-профессор вступил в единоличное владение двухэтажной пятикомнатной дачей на станции Кратово с участком в тысячу восемьсот квадратных метров. Эта дача, по скромным подсчетам, оценивалась в десять тысяч рублей. Став богачом, Лева-профессор не только не устроил шумного новоселья, но даже не угостил товарищей мороженым. Он, как и раньше, явился в институт в латаных брюках и одолжил до стипендии пятьдесят копеек. О своем счастье Лева решил почему-то никому не рассказывать.
Лева-профессор помалкивал не только о даче. В разговорах он никогда не упоминал и четвертого члена своего семейства. А четвертым членом семьи Розиновых был, как и следовало ожидать, Левин папа. В анкетах Лева писал, что родители разошлись, когда ему было пять лет. На самом же деле Виктор Борисович безвыездно проживал с женой и двумя детьми на Палихе.
Этот папа тоже ходил в латаных брюках и при случае сам был готов занять пять копеек на метро. Он был экономным человеком. Чтобы избежать лишних расходов, он покупал всего один сезонный билет до станции Кратово. Так они и ездили, чередуясь, на десятитысячную дачу: день — папа, день — сын.
Левин папа трудился на ниве торговли. В палатке «Мосгалантереи» на Зацепском рынке он бойко торговал платками, кофточками и бюстгальтерами. Контактируясь с некоторыми работниками артели «Художественное рукоделие», Виктор Борисович сбывал никем не учтенную продукцию. Выручку же «художественные рукодельцы» делили между собою по-братски.
Виктор Борисович коллекционировал предметы из желтого металла, но параллельно сушил и ржаные сухари. Он исходил из абсолютно верного тезиса, что «художественное рукоделие» должно обязательно закончиться отсидкой. Версия о том, что он ушел от жены, давала Виктору Борисовичу слабую надежду и после ареста удержать краденое имущество за своей семьей. Квартиросъемщиком двух комнат на Палихе считалась его жена, на сына была записана дача, на дочь — легковая автомашина, а сам глава семейства владел половиной каменного дома в Бабушкине.
И вдруг Виктор Борисович ощутил весьма реальную потребность в ржаных сухарях. В один прекрасный день к Виктору Борисовичу явились долгожданные гости, которые вознамерились вернуть по принадлежности ценности, украденные им у государства. В учебниках Левы-профессора работники милиции нашли проездной билет до станции Кратово. Левина мама выхватила этот билет и разорвала в клочки. Затем эти клочки были переданы Леве, и тот стремглав кинулся на кухню. Леву попросили вернуться назад. Лева не только повиновался, но и горько раскаялся в своем поступке.
— Да, я хотел уничтожить билет, а вместе с ним и улики, — бичевал себя Лева. — Я иногда езжу по билету папы. Только сейчас я осознал, как это безнравственно!
С этой минуты Лева-профессор, студент четвертого курса, комсомолец, стал прикидываться круглым идиотом. Видите ли, он плохо разбирается в форме. Он уверен, что перед ним не офицеры милиции, а железнодорожные контролеры. Он запамятовал, что находится не в вагоне электропоезда, а в своей квартире.
Лева стал рыдать. Ему начал вторить и Виктор Борисович. Он тоже решил раскаяться.
— Мальчик хочет обелить своего греховодника-отца. У меня в Кратове дама сердца, — исповедовался Виктор Борисович. — Я имею взрослых детей, вот стоит жена, а я вел себя, как повеса. Пусть позор падет на мою голову…
Виктор Борисович клеветал на себя совсем напрасно. Он не был греховодником. Ни в Кратове, ни в Бабушкине он не заводил дамы сердца. Левин папа был образцовым семьянином и являл собою прекрасный пример супружеской верности.
— Мы каждый год снимаем дачу, — пришел Лева на выручку отцу. — Таково происхождение билета.
— Но зачем снимать дачу, когда есть собственная? — спросили у Левы.
Лева-профессор задумался. Думал он четыре дня, потому что ответить на этот вопрос логически не сумели бы и десять древних мудрецов. А Лева нашел ответ.
Через четыре дня под страшным секретом он сообщил, что у него действительно есть дача, но он боится, как бы на нее не позарились родственники.
Но как же студент, не имеющий пяти копеек на метро, мог купить дачу?
— Дачу мне подарили, — сказал Лева, а об истории этого подарка обещал сообщить не позднее чем через неделю.
В самом деле, в назначенный срок Лева-профессор располагал самыми подробными сведениями на этот счет. Оказывается, у него есть благодетель, который покровительствует ему сызмальства. Леве было всего шесть лет, но он ясно помнит, что однажды на улице его мама познакомилась с врачом Левиным.
— Я сразу же понравился Левину, — кокетничает Лева-профессор. — Он сказал, что если я тоже пойду по медицинской части и если он, Левин, доживет до восьмидесяти лет, то подарит мне свою дачу.
Леве-профессору не поверили.
Он не стал просить никакого срока на раздумье и тут же прибавил, что гражданин Левин для него человек не посторонний.
— Врач Левин доводится троюродным дядей моей матери, — заявил он.
…Вот уже пять месяцев Лев Розинов ходит по различным инстанциям. Он пытается убедить, что дача в Кратове ни в коем случае не является продуктом «художественного рукоделия» его отца. На днях он зашел к нам и поведал о доброте троюродного дяди его матери.
— Я так люблю маминого дядюшку, — заголосил Лева-профессор. — Он не перенесет известия, что подарок у меня отбирают в государственную казну. Он такой старенький…
Лева-профессор принялся объяснять, как он бережет своего престарелого благодетеля.