Трудно сказать, что полезнее для производства: являться на работу и пьянствовать всю смену или на работу не являться, а заниматься тем же самым по месту своего постоянного жительства. Во всяком случае, в строительно-монтажном управлении № 26 придерживаются иной точки зрения, чем бригадир т. Пилюев, который, как мы знаем, предпочитает пикники на фоне индустриального пейзажа. В этом СМУ триста девять рабочих. В первый день после получки не вышли на работу пятьдесят три человека, во второй — сорок семь, в третий — сорок пять. Тенденция к снижению прогулов, конечно, прослеживается, но не в таких размерах, чтобы вселять радость и оптимизм.
— Да что вы, никаких прогулов у нас нет и в помине, — уверяют руководители управления. — Какие же это прогульщики! Люди выполняли свои государственные обязанности.
— Какие именно?
— Ну, самые разнообразные. Одни заседали в суде в качестве народных заседателей, других вызывали на бюро, третьи, как депутаты, были на сессии районного Совета.
— И все эти мероприятия проводятся после получки?
— Да, после получки.
Приходится устраивать тщательную проверку и убеждаться, что среди не выходивших на работу народных заседателей нет. Нет членов бюро, равно как и депутатов местных Советов. А есть горькие пьяницы, которые при попустительстве начальства сначала два дня пьют, а потом три дня опохмеляются.
В строительно-монтажном управлении № 2 в списке лиц, которые по 10—15 дней выполняли все те же государственные обязанности и в связи с этим не ходили на работу, значатся плотники Казарин, Белов, Каракулов, электросварщик Никитушкин, слесарь Абрамов, монтажник Завьялов. Гадать, какие «государственные обязанности» они выполняли, особенно не приходится. Все эти граждане были подобраны в мертвецки пьяном состоянии, оказались в медвытрезвителе, а затем в течение указанного срока занимались подметанием улиц под наблюдением специально уполномоченных на то лиц.
Как же пьяницы и дебоширы оказались в том почетном списке? По ошибке? По невнимательности работников канцелярий? Отнюдь нет. Налицо не описки, а приписки.
В «Главкомплектстрое» умышленно идут на сокрытие потерь рабочего времени. В годовом статотчете значится, например, что в том же строительно-монтажном управлении прогуляли 364 человеко-дня. На самом деле прогулов оказалось в десять раз больше!
Впрочем, в этом деле управления берут пример с главка. В прошлогодних отчетах «Главкомплектстрой» не показал ни одного часа внутрисменных простоев: идеальная организация труда! Но эти успехи лишь на бумаге. А в действительности из-за плохого использования механизмов, перебоев в поставках материалов простои во многих бригадах составляют треть всего рабочего времени.
Чтобы скрыть эти потери, очковтиратели идут на новые приписки, завышая фактический объем выполненных работ и показывая, что рабочие трудятся по тридцать два часа в сутки.
Огромную цифру составляют невыходы на работу с разрешения администрации. До чего же добрые дяди сидят в «Главкомплектстрое» на ответственных должностях! Кто ни придет отпрашиваться, всех отпускают:
— Ничего, работа может и подождать!
И вот один идет на вокзал встречать брата, второй сам вдруг надумал навестить тещу в деревне, третий в субботу не успел попариться в бане, поэтому решил восполнить это упущение в понедельник…
Недавно народные контролеры детально разобрались в работе «Главкомплектстроя». Виновные строго наказаны. На строительных площадках наводится должный порядок. И мы рассказываем здесь о вскрытых безобразиях и приписках в порядке профилактики, чтобы подобные рекорды наизнанку не обнаружились ненароком вдруг в иных местах при тех же обстоятельствах.
1973 г.
ОТ ИМЕНИ И ПО ПОРУЧЕНИЮ…
Мой знакомый председатель месткома Виктор Петрович Афонькин долгое время слыл человеком приветливым, щедрым. С того самого дня, как он уселся в председательское кресло, к нему валом повалил народ. И каждый с просьбой…
Афонькин всем старался удружить, всем помочь. Вот за отзывчивость, за доброту и любили моего знакомого Афонькина. На свадьбах, новосельях и прочих семейных торжествах Афонькин был самым желанным гостем. Потому что председатель месткома никогда не приходил с пустыми руками. Он появлялся с некоторым запозданием и, едва переступив порог, брал слово:
— Дорогие товарищи! Разрешите мне от имени и по поручению местного комитета вручить виновникам данного торжества этот скромный подарок…
Ему, конечно, разрешали, и Афонькин, лучась, как божье сияние, вручал жениху и невесте хрустальный графин с шестью рюмками.
Молодые матери были в восторге от чуткости и внимания Афонькина. Опережая счастливых отцов, председатель месткома первым прорывался в палату и торжественно преподносил роженице букет цветов. Добрейшим парнем был этот Афонькин.
А между тем доброта Афонькина была особого свойства. Дело в том, что графины, которые он вручал на свадьбах, и даже соски, которые он развозил по родильным домам, приобретались им на профсоюзные деньги. Афонькину как-то не приходила в голову мысль, что своим товарищам подарок ко дню рождения не грешно купить и за свой счет.
Это обстоятельство в конечном счете и подвело нашего добряка. На внеочередном собрании Афонькина, к его немалому удивлению, освободили от обязанностей председателя и объявили ему выговор. И как явствовало из решения, «за демагогию, за попытку создать себе дешевый авторитет».
В руководящие органы моего знакомого Афонькина теперь больше не избирают. Но странное дело, я частенько встречаю двойников Афонькина, таких же милых, услужливых, добреньких дядюшек, и, разумеется, не за свой счет.
Добрякам Афонькиным государственная казна представляется эдакой сказочной бездонной бочкой, откуда хоть черпаком черпай деньги, все равно не вычерпаешь. И Афонькины черпают. Нет, они не хапуги и не лихоимцы. Хапуга себе хапает, другим не даст. А наш добряк не за поживой гонится — за славой. Уж очень ему хочется прослыть человеком добрым, сердечным.
Афонькины охотно клюют на лесть:
— Ах, да вы все можете!
— Да ведь стоит вам только захотеть!
— На вас вся надежда!
И, заслышав такие приятные сердцу речи, Афонькины немедля хватаются за черпак. «От имени и по поручению» они постоянно что-то кому-то вручают. Они выхлопатывают льготы тем, кому эти льготы не полагаются. Они выдают премии тем, кто их не заслужил. Они любуются собой и тают от умиления.
В одной творческой организации ждут приезда коллеги из дальних краев. Гость намеревается изучить наш опыт, поделиться своим. Но руководителю организации, тому же Афонькину, помимо официальной программы, хочется подготовить еще и неофициальную. Он желает показать гостю московское гостеприимство и с этой целью сводить его в ресторан «Арагви», угостить цыплятами-табака и грузинским вином под номером девятнадцать.
Желание достойное. И осуществить его вовсе нетрудно — открой свой бумажник, извлеки двадцать рублей, накорми, напои гостя. Но угощать коллегу на свои деньги Афонькин не догадывается. Он созывает широкое совещание экспертов и принимается изучать вопрос, из какой бюджетной статьи сподручнее выкроить искомые двадцать рублей. Статья находится, деньги тоже. Да не на двадцать рублей, а на двести.
И тут-то хлебосольность Афонькина проявляется во всем своем блеске. Гость хочет прогуляться пешком, но Афонькин силком тащит его в такси. Гость выпил стакан вина и уже запел песни, но Афонькин велит официанту выбивать пробки еще из пяти бутылок. Он заказывает гостю сразу два места в гостинице, а на прощание «от имени и по поручению» вручает столько подарков, что два дюжих носильщика не могут оторвать их от пола.
Гость сконфужен, смущен. Он не понимает, чем, собственно, заслужил такие милости. А Афонькин доволен:
— Знай наших, поминай мою доброту.
Один Афонькин руководит солидным научным учреждением. И вот к нему обращается знакомая его знакомого, которую он никогда и в глаза не видывал. Сын этой дамы только что закончил институт, и его послали работать в Магадан. Там холодно, неуютно. К тому же маме хочется, чтобы мальчик жил при ней.
Учреждение, которым руководит профессор Афонькин, изучает животный мир субтропиков, а «мальчик» — специалист по вечной мерзлоте. В субтропическом институте мерзлотолог выглядел бы так же неестественно, как, скажем, навьюченный белый медведь в песках Каракумов. Но просительница плачет. Она достает шелковый платочек, подносит к глазам и утирает крупные слезы:
— Ах, да вы все можете! Ах, да стоит вам только захотеть!..
И уязвленное стрелой лести добренькое сердце Афонькина тает. Профессор подписывает отношение в Магадан, просит откомандировать молодого специалиста в его распоряжение. Афонькин — ученый известный, маститый, ему отказать неудобно. «Мальчик» приезжает к маме. И мама начинает подыскивать специалисту по вечной мерзлоте тепленькое местечко в районе Севастопольского бульвара.
Мы едем на прием к Афонькину, и ученый муж после короткого обмена мнениями подтверждает, что вызов, который он послал, фиктивный.
— Мне такой специалист не нужен, — признается Афонькин. — Но его мама так меня просила! Она, знаете ли, у меня плакала…
В беседе с профессором мы уже не касаемся моральной стороны дела: само собою очевидно, что старому профессору как-то не к лицу помогать молодому прощелыге бежать с производства. Мы говорим о вещах более низменных и прозаичных. О тех трехстах рублях, которые получил «мальчик» в качестве подъемных. Быть может, добряк Афонькин, который принял столь трогательное участие в судьбе дезертира, вернул эти триста рублей Магаданскому тресту? Оказывается, нет. Расходы проведены по какой-то графе, убытки списаны. Афонькин же ныне пытается изобразить из себя эдакого страдальца, которого злые люди хотят наказать за душевное благородство и сердечную теплоту.
А «злые люди» совсем не те, кто намерен взыскать с профессора деньги и вернуть их государству. Злые люди сидят в приемных у Афонькиных в ожидании их милостей и щедрот. Ведь честный, порядочный человек никогда не пойдет на поклон, что положено, он получит и так, лишнего же ему ничего не надо.