— Очень часто Лагун не ходил в институт. В этих случаях он звонил по телефону Елене Ивановне: «Голубушка, у меня что-то после вчерашнего болит голова. Я лучше посижу дома».
Эта женщина совершила тяжелое должностное преступление. Более того, выступала посредницей в валютных сделках Лагуна. И что же? Недавно она получила повышение. На этом процессе она только свидетельница. Не слишком ли незначительная роль отведена ей в данном судебном разбирательстве?
…Суд идет! Он воздаст должное стервятникам, которые пытались возродить в наше светлое социалистическое время хищнические буржуазные нравы, мерзкий уродливый быт, похороненный в нашей стране много десятилетий тому назад. На голову преступников тяжелыми камнями падает гнев и возмущение общественности[2].
1961 г.
ЧТОБЫ БЫЛО НЕУДОБНО
Недавно из нашего дома выехала какая-то межрайонная контора, а освободившееся помещение отдали булочной. Домовая общественность встретила с интересом надвигающиеся перемены. От конторы нам не было никакого проку, а тут каждое утро будут свежие нарезные батоны, хлеб орловский, московские бублики — и все под рукой.
В дни открытия булочной жильцы проснулись необычайно рано. И вовсе не потому, что каждому хотелось поспеть к торжественному впуску в булочную первого покупателя. Жильцов переполошил зычный бас, с каким обычно в стародавние времена в темном переулке у обывателя отбирали шубу. На этот раз под нашими окнами, к счастью, никого не грабили. Просто к служебному входу подъехал автофургон, и шофер Алпатов, молодец богатырского роста, выражал свое удивление тем обстоятельством, что его не встречают. Молодец бил в дверь своим латунным кулаком и кричал, обнаруживая знакомство с текстом знаменитой сказки Петра Ершова:
Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери!
Сонные тетери словно ждали специального приглашения и тут же выскочили на улицу. Впрочем, оказалось, что это никакие не тетери, а обыкновенные женщины в серых халатах.
В порядке шутки шофер стал подставлять им ножку, не допуская до фургона, отчего женщины принялись визжать и смеяться…
Между тем из окон стали недовольно выглядывать разбуженные жильцы. А пенсионер Запрягаев выбежал на балкон своего пятого этажа, как был, в ночном колпаке и халате и нервно крикнул вниз:
— Товарищи, нельзя ли потише? Шести часов еще нет, а вы безобразничаете!
— Какой граф выискался! — зло огрызнулся шофер Алпатов. — Люди ему хлеб к завтраку обеспечивают, а он еще лается, оскорбляет!
Нет, уж лучше бы пенсионер Запрягаев не делал своих замечаний! Назавтра шофер с булочницами, словно в отместку, устроили у магазина настоящий бедлам.
Пожаловались жильцы в торг. Не помогло. Обратились в милицию. А что может сделать милиция? За то, что рабочие, разгружая хлеб на рассвете, кричат, смеются, в ссылку не отправишь и даже пятнадцати суток не дашь. Попробовали говорить с рабочими по-доброму, по-хорошему, а те в ответ:
— Подумаешь, дворянство! Что же теперь прикажете нам на рты замки повесить? Или вы на своей работе не смеетесь, не разговариваете?
Теперь в нашем доме люди пьют успокаивающие лекарства и вспоминают о том блаженном времени, когда на первом этаже помещалась тихая контора, не причинявшая нам никаких забот.
Однако в нашем доме бывают не только огорчения, но и радости. Так уж устроен этот лучший из миров! К примеру, жилец из четвертого подъезда Геннадий Яковлевич по лотерее мотоцикл с коляской выиграл. Наши сердца наполнились гордостью, когда обладатель счастливого билета привел во двор свое оранжевое трехколесное чудо. До позднего вечера Геннадий Яковлевич, радуясь своей удаче, запускал мотор, который отчаянно тарахтел и кашлял едкими шлейфами дыма.
Первое время тактичные жильцы, понимая возбужденное состояние счастливца, не делали ему никаких замечаний и сносили неудобства. А неудобства были немалые. Теперь жильцы не могли отдыхать не только после шести часов утра, когда их будили «сонные тетери» из булочной, но и до самой полуночи, когда Геннадий Яковлевич заканчивал, наконец, ходовые испытания мотоцикла. Испытания эти шли не всегда успешно. Все подступы к нашему парадному подъезду были залиты отработанным машинным маслом, завалены гайками, какими-то пружинами, которые действовали с таким же коварством, как спирали Бруно. А неделю назад наш мотоциклист пригласил бригаду халтурщиков и тайно за одну ночь прямо на детской площадке возвел уродливую пятиугольную будку. Утром, разбуженный прибытием хлебного фургона, пенсионер Запрягаев выглянул в окно и увидел этот жестяной гараж, возле которого Геннадий Яковлевич распивал магарыч со своей левой бригадой.
— Да как вам не стыдно, молодой человек! — закричал пенсионер. — Здесь же играют дети. И потом как теперь ходить? Ведь неудобно…
— А мне наплевать на ваше «неудобно»! — взбеленился Геннадий Яковлевич. — Вы полагаете, мне удобно возиться с техникой под открытым небом? Надвигается сезон дождей, и мне свои удобства дороже. А вам места хватит, как-нибудь пройдете. Не фон-бароны!..
Люди, которым свои удобства дороже, а на остальных «наплевать», ездят не только на выигранных мотоциклах. Гораздо чаще они пользуются городским транспортом. На остановке «Техникум» в троллейбус маршрута номер семь вошел мужчина средних лет весьма неприятной наружности. Он имел такой вид, будто его за какую-то страшную провинность по старинному обычаю обмазали дегтем, вываляли в перьях, посадили на шест и полдня таскали по всему городу. На самом же деле гражданина на шесте не носили. Вчера вечером он напился до выпадения памяти, ночь провалялся под забором, а теперь следовал по своим опохмельным заботам.
Войдя в троллейбус, неряха перепачкал платья двум женщинам и посадил масляное пятно на пиджак модно одетого человека, следовавшего сниматься на «Мосфильм».
— Как вы смеете заходить в троллейбус в таком виде! — закричали пассажиры. — Выйдите, отряхнитесь!
— Это вы выйдите! — гаркнул грязнуля. — Берите такси, кому неудобно.
Так и доехал он до конечной остановки. Громко посмеивался и кричал шарахавшимся от него людям:
— Подумаешь, наследные принцы к нам понаехали! Кого беспокоит, может вызвать такси.
Гражданин в перьях — лицо, понятно, сугубо частное. Но иной раз точно так же ведут себя и должностные лица, рассевшиеся со всеми своими удобствами в служебных креслах.
Старичку пенсионеру для какой-то служебной надобности потребовалась справка, что он есть действительно он, а не кто-нибудь иной. Направляется старичок в домоуправление. Не проходит и двух часов, как паспортистка пишет ему справку. Пишет, как говорится, тяп-ляп. В фамилии посетителя сделала ошибку и вдобавок посадила большую кляксу.
— Может быть, перепишете? — просит старик. — Все-таки документ, а ничего непонятно…
— Кому надо, поймут! — отрезает паспортистка. — Ступай, не морочь мне голову. Следующий!
Старик тащится через весь город в другое учреждение. Справку у него, конечно, не принимают. Возвращается старик к паспортистке:
— Вот видите, справку не взяли. Говорят, недействительная.
Старик, которого вздорная дама заставила мерить городские кварталы, говорит спокойно, а дама почему-то взрывается:
— Что это вы тут все болтаетесь, мешаете работать! Вы что, у меня один? Или вы, может быть, отставной фельдмаршал и требуете особого обхождения?
В этом же доме случилось еще одно происшествие, о котором жильцы узнали из объявления, вывешенного в пятом подъезде:
«Кто взял шапку механика по лифтам, принесите ее в диспетчерскую. Лифт не будет работать, пока шапку не принесут. Механик Веремеев».
И лифт действительно не работает. День. Второй. Третий. А на четвертый делегация жильцов отправляется по указанному в объявлении адресу. В составе делегации известная ткачиха, педагог и бухгалтер.
— Вы с шапкой? — нахально встречает их механик Веремеев.
— Нет, без шапки.
— Тогда о чем разговор?
— Как о чем? Какое отношение имеет ваша шапка к нашему лифту? Вы обязаны включить механизм. Ведь люди ходят на девятый этаж пешком. Старики, дети…
А Веремеев твердит свое:
— Пока не найдете мне шапку, будете топать по ступенькам, как миленькие. Ничего с вами не случится. Не в пажеском корпусе воспитывались!..
Потребовалось вмешательство ответственного работника райисполкома, чтобы образумить забастовавшего механика. Теперь жильцы поднимаются на свои этажи с опаской. А что, если у Веремеева пропадет перочинный ножик или, что еще хуже, часы? Тогда он наверняка заколотит подъезд и предложит гражданам общаться с внешним миром через окна. Вполне может так поступить. Ведь за его возмутительное поведение он вовсе не получил взыскания. У нас установлена уголовная ответственность за мелкое хулиганство, а вот за мелкое хамство взыскивать как-то совсем не принято. Между тем стоит с утра встретиться с одним грубияном, и на весь день портится настроение, валится работа из рук, омрачается отдых.
А хам продолжает поступать так, как ему удобно. Продавец швыряет на прилавок кофту, а покупательница просит показать другой расцветки. Но показать другую вещь — это значит сделать лишних пять шагов, тянуться к верхней полке. А неохота. Лень. Неудобно. Продавец злится:
— Бери, что дают. А не хочешь покупать, и не надо. Ишь, баронесса!
…У человека захворал сын. Он звонит в справочную, просит дать номер больницы. Дежурная что-то невнятно кричит в трубку.
— Повторите, пожалуйста!
Но человек уже слышит короткие гудки. Дежурной ровным счетом наплевать, понял ли ее клиент, успел ли записать номер. Она не обязана. Она, видите ли, не должна. Она не может повторять всякому!
— И вообще не воображайте себя маркизом!
Действительно, взволнованный отец, который тщится узнать больничный номер, маркизом не является, Старик, которого весь день гоняют со справкой, — бывший старшина, а вовсе не бывший фельдмаршал. В доме, куда возит хлеб шофер Алпатов, бароны и графы не проживают. Там живут токари и инженеры, геологи и студенты. Но ведь советские люди, люди труда, требуют к себе гораздо большего уважения, чем коронованные особы. Они этого заслужили. И надо, чтоб в нашем доме, в нашем учреждении, в магазине, на улице — всюду было неудобно не нам, а хамам.