Местные фельетонисты мне рассказывали, что перечитывают работы Нариньяни по нескольку раз. Пытаются понять законы, по которым он строит сюжет, отливает образ, чеканит фразу. Я думаю, что и сам автор не смог бы объяснить, как в его голове рождается сатирический ход, откуда берутся нужные слова, как приходит заголовок. Но все-таки нам очень многое станет понятно, если раскроем архивную папку любого из фельетонов Семена Давыдовича. Какая правка, какая жестокая самокритика! Наверное, первый вариант его фельетона мало чем отличается от фельетона иного сатирика областной газеты. Но этот областной сатирик сразу же публикует написанное, а Семен Давыдович свой вариант переписывает заново. Он убирает длинноты, оттачивает литературные детали, шлифует мысль. Чувство собственной неудовлетворенности не оставляет Нариньяни и тогда, когда из типографии приходят гранки. Я знаю, что многие редакторы на чем свет кляли Нариньяни за то, что он до самой подписной полосы что-то вписывал и вычеркивал, восстанавливал и менял. Но зато наутро появлялись фельетоны, которые читали и горячо обсуждали сотни тысяч людей: «Диамара», «Дама с Нарциссом», «Растиньяк из Таганрога»…
Суровая требовательность к себе — показатель подлинной зрелости мастера. Не могу здесь не рассказать о том, как работал над своими сатирическими произведениями для «Правды» Самуил Яковлевич Маршак. В одном из первомайских номеров газеты были опубликованы стихи Маршака как подпись под большим рисунком художников Кукрыниксы.
Я поднимаю из архива папку этого стихотворения и прежде всего вижу записку Самуила Яковлевича работникам отдела:
«Посылаю на всякий случай два варианта стихотворения. Один помечен синим, другой красным карандашом.
После окончательной отделки и проверки я убедился в том, что значительно лучше тот вариант без главок, который помечен синим. Он острее и многое прибавляет к рисунку, а другой только поясняет. Поэтому дайте в печать «синий вариант». А другой я посылаю только для сравнения.
Жму руки.
В папке сохранились оба варианта, написанные крупным четким почерком Самуила Яковлевича. Вот они:
Для печати
Непроницаемой стеной
Закрыл дорогу к Штатам
Железный занавес оплошной,
Украшенный плакатом.
Плакат повесил Вашингтон.
— Отныне доступ воспрещен
В Америку ученым,
Спортсменам-чемпионам,
Крестьянам и рабочим
И прочим, прочим, прочим.
Стоит у входа дюжий Сам,
Недвижный, словно тумба.
Он не пустил бы к берегам
Америки Колумба.
И если б жил на свете он
Еще во время оно,
Он не пустил бы в Вашингтон
Живого Вашингтона.
Берет он в крепкие тиски
Людей, что мыслят вольно.
Он взял бы оттиски руки
У самого Линкольна.
Зато увидеться он рад,
Как с другом самым близким,
С тем, кто был много лет подряд
Преступником фашистским.
В огонь бросает он роман
Золя и Льва Толстого.
Горит старик Аристофан,
Старуха Бичер-Стоу.
Когда же кукурузный штат,
Свой мирный штат Айова,
Запретным сделал, говорят,
Смеялась и корова.
Затем (последняя ступень
Душевной ненормальности!)
Он приказал, чтоб Майский день
Считали «днем Лояльности».
И все ж американский край,
Где зародился Первомай,
Знамена поднимая,
Идет на праздник Мая!
Для сравнения
Американский занавес железный
Страну от мира отделяет бездной.
Он закрывает доступ в Новый свет
Редакторам студенческих газет,
Ученым, балеринам и рабочим,
Гроссмейстерам, художникам и прочим.
Как видите, Америка закрыта.
Зато она открыта для визита
Мантейфеля, фашистского бандита.
В тюрьме он погостил короткий срок.
И получает лавровый венок.
Но что скрывает занавес от глаз?
Ну, атомные бомбы. Это раз.
Еще недавно, накануне Мая,
Вояки упражнялись, их взрывая.
И в этот день не первый майский гром,
А грохот бомбы слышался кругом!
А вот костер, который сжег и выжег
Страницы многих знаменитых книжек.
Горит поэма, повесть и роман,
А там горит старик Аристофан.
Вот кукуруза. Видите, она
Оградою сплошной обнесена:
Запретной зоной сделан штат Айова,
Чтобы смеялась каждая корова.
А это федеральные шпики
В бюро снимают оттиски руки
У президента старого Линкольна
За то, что он когда-то мыслил вольно.
Вот что скрывает занавес железный.
От мира Штаты отделяя бездной.
Но встретит Первомай и в этот год
Американский трудовой народ.
Он помнит, что земля его родная
Была и есть отчизна Первомая.
В связи с пожеланием Самуила Яковлевича «Правда» опубликовала «синий вариант». А «красный вариант», который бы сделал честь иному поэту, остался в архиве, как выразился Самуил Яковлевич, для сравнения. Впрочем, перед нами вовсе не два варианта одного стихотворения. Самуил Яковлевич написал два стихотворения на одну тему и выбрал из них лучшее.
Так работал для «Правды» большой советский поэт.
…Недавно, роясь в своей домашней библиотечке, я нашел книжку фельетонов Д. И. Заславского «Ослы дедушки Варлаама», которую автор когда-то подарил мне. Я с грустью подумал о том, что эта книжка была последней, которая вышла при жизни выдающегося журналиста-правдиста.
Давид Иосифович Заславский оставил заметный след в истории нашей журналистики. Многообразно творческое лицо Заславского, необычайно широк его диапазон.
Историк Заславский написал книгу очерков по истории гражданской войны в США. Работы литературоведа Заславского о Салтыкове-Щедрине и Достоевском хорошо известны любителям родной литературы. Большими вступительными статьями критика Заславского открываются тома И. Ильфа и Е. Петрова, М. Кольцова, Я. Гашека. Лекции профессора Заславского по журналистике, прочитанные им в Высшей партийной школе, являются признанным учебником молодых газетных работников.
За плечами Заславского лежала большая, нелегкая жизнь. В 1928 году Заславский по приглашению Марии Ильиничны Ульяновой начал свою работу в «Правде». Его перо — перо выдающегося публициста-международника — разило наших злейших врагов, тех, кто мечтал задушить молодую Советскую республику. Одна из заграничных командировок привела его в Шанхай в дни, когда белогвардейцы и белокитайцы предприняли вероломное нападение на Советское представительство. Заславский вместе с другими нашими работниками с оружием в руках занял круговую оборону…
Когда началась Великая Отечественная война, Заславскому было уже за шестьдесят. Но он почувствовал себя мобилизованным в армию. Как солдат, он стоял на своем боевом посту. Днем и ночью он находился в редакции, диктовал передовые в номер, редактировал материалы фронтовых корреспондентов, разбирал солдатскую почту. Как солдат, он был награжден боевым орденом Отечественной войны I степени. За журналистскую работу он был удостоен также ордена Ленина.
Но, конечно же, Заславский — это прежде всего сатирик, мастер острого фельетона, памфлета, реплики на злобу дня. В предисловии к своей последней книжке Давид Иосифович с улыбкой писал о себе:
«Молодой черногорец Н. С. Коджебаш в конце прошлого века приехал из своей горной страны в Россию, чтобы обучать детей русскому языку и литературе. В гимназической тетради Заславского Давида, ученика 4-го класса киевской второй гимназии, он вывел красивую круглую пятерку и написал красными чернилами: «Вам угрожает опасный путь фельетониста».
Это было первое благочестивое предостережение в моей жизни. Увы, оно не имело успеха. Мне было тогда 14 лет. Впоследствии я слышал много таких предостережений, имевших общий смысл: пора заняться и серьезным делом.
Я и сам говорил себе так. Меня привлекали всего больше исторические исследования. Я написал ряд этюдов и монографий по вопросам истории и литературы. Вышли даже отдельными изданиями мои книги. Но неизменно я соскальзывал на «опасный путь».
Мне нравилось писать фельетоны… Я никогда не изменял фельетону».
Бережно храним мы в архивах нашего отдела фельетонов журналистский архив Давида Иосифовича Заславского. Его рукописи почти не несут на себе следов авторской правки. Листаю страницу за страницей. Вот рукой Заславского исправлена описка машинистки, вставлена пропущенная запятая…
Создается даже впечатление, что перед нами последний, окончательно отработанный вариант для набора. Но это не так. Дело в том, что большинство рукописей Д. И. Заславского существовали в единственном варианте. Этот вариант был и первым и последним. Человек поистине энциклопедических знаний и исключительной эрудиции Заславский обладал еще одним редким даром. Пожалуй, как никто из журналистов, он мог сразу же четко и завершение выразить на бумаге мысль, отлитую в строго законченную форму.
— Всю свою жизнь я был сам себе очень плохим редактором, — рассказывал мне как-то Давид Иосифович. — Большинство своих вещей я не писал, а диктовал машинисткам. Беру потом отпечатанный текст, читаю и ничего не могу поправить. Мне кажется, что все слова стоят на своих местах и ни в каких перестановках не нуждаются.