клевета может погубить репутацию с такой же легкостью, как и реальное преступление. Более пристальное изучение самых откровенных фраз романа должно прояснить этот вопрос. Если бы Быков действительно соблазнил Вареньку, как это замышляла Анна Федоровна, зачем сводне было думать о ее дальнейшей судьбе? По всей вероятности, после этого она бы уже окупила свои инвестиции. Тем не менее 25 апреля Варенька пишет:
Анна Федоровна всё обо мне выведывает. Она, кажется, никогда не перестанет меня преследовать. Она говорит, что хочет простить меня, забыть всё прошедшее и что непременно сама навестит меня. Говорит, что вы мне вовсе не родственник, что она ближе мне родственница, что в семейные отношения наши вы не имеете никакого права входить и что мне стыдно и неприлично жить вашей милостыней <…>. Анна Федоровна говорит, что я по глупости моей своего счастия удержать не умела, что она сама меня на счастие наводила, что она ни в чем остальном не виновата и что я сама за честь свою не умела, а может быть, и не хотела вступиться. А кто же тут виноват, боже великий! Она говорит, что господин Быков прав совершенно и что не на всякой же жениться, которая… да что писать! [Достоевский 1972а: 24–25].
Самое важное осталось невысказанным. Что произошло между Варенькой и Быковым? Если Варенька поддалась на его ухаживания, зачем тогда Анна Федоровна посчитала нужным ее прощать7. В тексте содержится намек на возможность того, что она ему отказала — чем причинила Анне Федоровне значительный убыток в размере расходов на ее образование и содержание. Возможно, прочтя роман Ричардсона, Варенька «по глупости» предположила, что, защитив свою добродетель, она принудит его вступить в брак; это вполне возможное прочтение слов «не на всякой же жениться, которая…» [тебе отказала?]. Возможно также, что Варенька просто была добродетельна – безо всякой задней мысли. Настоящий вопрос, возникающий перед читателями, таков: почему, читая этот отрывок, мы предполагаем, что Анна Федоровна действует из низменных побуждений? По-видимому, мы в силу естественных причин склонны верить, во-первых, повествованию от первого лица, а во-вторых, виктимному нарративу: «девица в беде» из сентиментальной литературы. Чтобы задать такой вопрос, требуется серьезная переоценка ценностей, с которыми мы приступаем к чтению, поскольку с любой точки зрения предостережения Анны Федоровны относительно Девушкина выглядят вполне обоснованными и она, по-видимому, думает о насущных интересах Вареньки. Отношения с Девушкиным нанесут ей куда больший ущерб, чем любая связь, которая могла у нее быть с Быковым, поскольку они исключают для нее возможность спокойной жизни и, более того, ставят под вопрос даже само ее физическое выживание.
Сомневающиеся в таком истолковании непременно вспомнят визит Быкова, о котором Варенька сообщает в письме от 23 сентября. В нем она излагает точку зрения Быкова на их отношения. Быков говорит ей, что считает своим долгом восстановить ее честь, что он вел себя как подлец и что одна из причин, по которой он хочет на ней жениться, – это нежелание оставлять наследство племяннику. Чтение «в изъявительном наклонении» подсказывает, что он и правда ее соблазнил. Но у Достоевского герои зачастую говорят не то, что у них на уме[14]. Расплывчатость выражений Быкова (пересказанных Варенькой) допускает возможность того, что, даже если он и был замешан в ее «падении», не он был его виновником.
Несмотря на важность фигуры Быкова, другие выведенные в романе «поклонники» занимают в нем более существенное место. Оба они являются порождениями литературы и возможными любовниками Вареньки: это автор писем Девушкин и молодой книгочей Покровский. Этих на первый взгляд не имеющих ничего общего персонажей объединяют укорененность в мире письменного слова, бедность и романтическая увлеченность Варенькой[15]. Даже поверхностное знакомство с романом наводит на мысль, что если кто-то и соблазнил Вареньку, то это был Покровский. Возможно, именно это было причиной того, что Анна Федоровна рассердилась на нее и выгнала ее из своего дома? Такая реакция была бы вполне обоснованна, если учесть, что интерес Покровского к Вареньке является обманом доверия Анны Федоровны к нему как к учителю будущих наложниц, не говоря уже о прямой угрозе, которую он представляет для ее крупных инвестиций в Вареньку. Рассказ Вареньки не оставляет сомнений в сексуальном характере ее влечения к Покровскому. К тому же вряд ли Анне Федоровне не стало бы известно об их отношениях; в конце концов, она живет в той же квартире, только дальше по коридору. Такая интерпретация объяснила бы интригующие слова Быкова: «и наши добродетели потускнели» [Достоевский 1972а: 96]. Из контекста видно, что под двусмысленным местоимением «наши» имеется в виду Варенька. Зачем ему так говорить, если она уже давно пала жертвой его домогательств? Молчание Вареньки в этом случае понятно: зачем ей рассказывать кому бы то ни было о своем падении – особенно если она сама его желала? Эта интерпретация опровергает предположение Джо Эндрю, считающего, что Варенька занята «почти сознательным подавлением: в ее недавнем прошлом есть события, о которых ужасно даже думать, не то что говорить» [Andrew 1998: 181]. Эндрю, как известно, имеет в виду изнасилование Вареньки, якобы совершенное Быковым; предлагая альтернативное объяснение, я подразумеваю, что на самом деле сексуальное желание для женщины гораздо более постыдно, чем роль пассивной жертвы. Такое прочтение также приводит к прямому истолкованию еще одного литературного источника «Бедных людей» – повести Гоголя «Невский проспект», в которой воздыхатель обнаруживает, что предмет его мечтаний – проститутка. Эндрю предостерегает от того, чтобы принимать эту параллель всерьез, однако на самом деле она заслуживает большего, чем беглый взгляд.
Роман Вареньки с Покровским – это полномасштабная литературная страсть. Фоном ему служат книги ее учителя. Подобно интересу, который испытывает к Вареньке Девушкин, он также содержит сильный элемент вуайеризма (она прокрадывается в комнату Покровского, чтобы посмотреть его книги) и принимает серьезный оборот, когда она переключает его внимание с книг на физический (чувственный) мир. Особенно примечательно то, что их роман совпадает по времени с болезнью матери Вареньки, поскольку таким образом влюбленные оказываются свободны от постороннего надзора, а возможная смерть матери символически открывает Вареньке вход в мир взрослой сексуальности (взрослея, мы сами начинаем играть роли, которые раньше играли наши родители).
Влечение Вареньки к Покровскому представлено как готический роман ужасов, в котором переплетены страх сексуальных отношений и смерти. Глубокой ночью Варенька, устав от борьбы со сном, дежурит у постели больной матери:
Я мучилась. Я не знаю – я не могу припомнить себе, – но какой-то страшный сон, какое-то ужасное видение посетило мою расстроенную голову в томительную минуту борьбы сна с бдением. Я проснулась в ужасе. В комнате было темно, ночник погасал, полосы света то вдруг обливали всю комнату, то чуть-чуть мелькали по стене, то исчезали совсем. Мне стало отчего-то страшно, какой-то ужас напал на меня; воображение мое взволновано было ужасным сном; тоска сдавила мое сердце… Я вскочила со стула и невольно вскрикнула от какого-то мучительного, страшно тягостного чувства. В это время отворилась дверь, и Покровский вошел к нам в комнату.
Я помню только то, что я очнулась на его руках [Достоевский 1972а: 37].
После такого драматического описания нам очень любопытно узнать, что же произошло между появлением Покровского в комнате и той минутой, когда Варенька пришла в себя. Однако нам известно, что эта встреча служит началом их романтических отношений. Воспоминания Вареньки переполнены эротическими намеками, но по ним невозможно узнать, сохранила ли она невинность после этих встреч: «И право, не помню, о чем мы не переговорили с ним в эти мучительные и вместе сладкие часы наших свиданий, ночью, при дрожащем свете лампадки и почти у самой постели моей бедной больной матушки?..» [Достоевский 1972а: 39]. Если их любовь была невинной, почему она мучается чувством вины?
Новые мысли, новые впечатления разом, обильным потоком прихлынули к моему сердцу. И чем более волнения, чем более смущения и труда стоил мне прием новых впечатлений, тем милее они были мне, тем сладостнее потрясали всю душу. Разом, вдруг, втолпились они в мое сердце, не давая ему отдохнуть. Какой-то странный хаос стал возмущать всё существо мое [Достоевский 1972а: 39].
Независимо от того, был ли роман с Покровским доведен до логического конца или нет, причиненный им ущерб несомненен. Что бы ни произошло между Варенькой и Быковым, которому Анна Федоровна предназначала ее в любовницы, оно вряд ли было хуже этих встреч с Покровским, поскольку теперь она уже скомпрометирована в глазах других мужчин. Что разгневало Анну Федоровну: соблазнение не тем, кем ожидалось (книжным человеком), или отказ тому, кому она предназначала Вареньку (мужчине из плоти и крови)? Вполне возможно даже, что на самом деле никакого Покровского и не было: существовал ли этот болезненный книгочей и незаконный сын где-либо, кроме фантазий Вареньки? Если нет, то в этом случае мы имеем дело с сексуальным контактом совершенно другого типа. Я разовью эту тему в следующей главе, посвященной «Белым ночам». А пока что нам следует вспомнить, что в тот период истории литературы чтение считалось для юных девиц сомнительным занятием. В своем недавно вышедшем фундаментальном исследовании истории мастурбации в западном мире Томас У Лакер прослеживает связь между грехом рукоблудия и чтением, в особенности среди женщин в XVIII и начале XIX столетия:
Подобно тому как мастурбирующая женщина была воплощением опасностей секса в одиночку, – таким образом она не производила на свет ничего кроме желания, чистого чувственного удовольствия, – читающая женщина была классическим образцом морального разврата, скрытого в любой художественной литературе. Она была заблуждающейся читательницей par