Четвертой была Семела, предложившая ему чая под сценой и гостеприимство.
У всех них были острые уши и очень большие глаза, хотя Семела и щурилась ими сквозь очки. Их лица были покрыты зелеными и бурыми пятнами.
— Привет, Роуни, — сказала Семела. — Я рада, что ты снова нашел нас, да.
Роуни не был уверен, что рад, что снова нашел их. Он волновался и нервничал. Он сел, осмотрелся и не был ободрен увиденным. Маски и музыкальные инструменты висели гроздьями и издавали странные звуки, соприкасаясь. Фонарь отбрасывал тени неправильных форм, и тени качались взад-вперед в такт движению фургона. Все, что окружало его, вселяло беспокойство. Пахло здесь старой одеждой и бумагой.
— Привет, — тихо и осторожно сказал Роуни.
Высокий и лысый гоблин ничего не сказал. Гоблинша в грязной одежде тоже промолчала.
— Они всегда такие, — сказала гоблинша с вьющимися волосами. У нее был высокий голос, и ее слова прыгали вокруг, как кузнечики. — Клок никогда много не говорит. Клок — это высокий. Она — Нонни. Она действительно всегда молчит. Я — Эсса. Мы были на одной сцене вчера вечером: я играла Джека, а ты старался удержать на голове маску великана.
Роуни собирался возразить, что маска великана совершенно не рисковала с него упасть и он очень хорошо ее носил, спасибо, но вместо этого он сказал совсем другое:
— Вы пользуетесь углем. — Он не собирался этого говорить, но это заботило его достаточно, чтобы его рот сказал это без разрешения. Он знал, что позволяло автоматам двигаться. Он знал, откуда берется уголь. — Заводной мул работает на угле.
— Это уголь из рыбьих сердец! — возразила Эсса. — Мы кормим Горацио только рыбьими сердцами. Для хорошего огня требуется несколько дюжин, но рыболовные суда в доках продают их оптом, и они служат почти так же хорошо, как… более крупные сердца.
— Серьезно? — спросил Роуни. Он не знал, что рыбьи сердца горят.
— Серьезно, — сказала Эсса.
— Кто такой Горацио? — спросил Роуни.
— Горацио — это мул, — ответила Эсса.
— Разве? — спросил Клок. Нонни тоже выглядела растерянно. Они явно тоже слышали это впервые.
— Да, — сказала Эсса. — Сегодня я назвала его. Ему явно было нужно имя, и мне кажется, что он похож на Горацио.
Семела шикнула на всех:
— Мне кажется, нам нужно говорить потише. Вокруг нас маршируют стражники, а стены не очень-то толстые. Пожалуйста, сядьте, ладно?
Сели все, кроме Роуни, который и так уже сидел на полу.
Клок кисло и мрачно смотрел на стены, как будто был уверен, что стражники арестуют их, что бы он ни делали и ни говорили.
Нонни присела на ящик и принялась терпеливо складывать разные фигуры из листа бумаги. Она сложила журавля, потом ящерицу, потом шестеренку. Роуни узнал почерк на листе. Это была копия объявления ло представлениях театра Тэмлинов, которое он видел на мосту.
Эсса села, принялась ерзать, снова встала и вскарабкалась на один из прибитых к стене фургона шкафов. Там она повисла вниз головой, держась коленями, и принялась мурлыкать себе под нос.
Семела сняла очки, протeрла их тряпочкой и надела снова.
Вагон остановился. Эсса перестала бормотать. Все прислушались.
Снаружи Томас что-то коротко крикнул.
— Он зовет на помощь? — прошептала Эсса. Шепот был очень громким. — По-моему, он тлько что позвал на помощь. — Она сунула руку в открытый ящик и извлекла бутафорский меч. — Хотя я плохо его расслышала. Он сказал что-то вроде «Лед тает на иве». Звучало как-то так. Что это, по-вашему, за сигнал?
— Мне не кажется, что он говорил про лед, — сказала Семела. — Мне кажется, он сказал: «Измененные умоляют о милости». Значит, мы у ворот поля мертвых.
Эсса застонала. Клок вздохнул. Нонни сложила лист бумаги в форме маски.
— Нам точно нужно спать в полях мертвых? — спросила Эсса. — Лучшее в том, чтобы вернуться домой в Зомбей, — возможность ночевать где-нибудь получше, чем поля мертвых, перекрестки или перекрестки внутри полей мертвых.
Семела покачала головой:
— Стража привела нас сюда, — сказала она. — Небезопасно отправляться домой и показывать им, где находится дом.
Роуни немногое понял из разговора, хотя внимательно слушал. Он просеял слова через мозг, как песок сквозь пальцы, и поймал, что смог. Как младший ребенок, он привык строить свои знания из кусочков подслушанных разговоров и отправил его остатки в заветный шкафчик на задворках сознания.
Где-то снаружи металл скрипнул по металлу. Роуни не знал, что это был за шум. Он не думал, что это была Башкина нога. Он так не думал. Было похоже на ворота, пытающиеся повернуться на петлях.
Фургон снова двинулся вперед, но теперь его не сопровождали стражники. Он катил по еще более неровной, чем на южном берегу, поверхности, и все пассажиры держались за стены и пол. Они проехали особенно глубокую колдобину, и Роуни прикусил язык, когда инерция столкнула его челюсти. Было больно, но он не вскрикнул. Он напряг лицо, чтобы не издать ни звука.
Фургон наконец остановился. Открылся маленький люк в передней стене.
— Мы на месте, — сказал Томас сквозь него.
А что это за место? — спросила Эсса, но он уже захлопнул люк обратно.
Весь фургон задрожал, когда заводной мул сложился обратно. Семела открыла дверь в задней стене и вышла наружу. Остальные последовали за ней. Роуни пошел последним, но Эсса остановила его в дверном проеме. Она все еще держала меч.
— Стража все еще может быть поблизости, — сказала она своим громким шепотом, — и она не будет довольна нами, если увидит тебя, потому что Томас сказал им: «Не-а, офицер, не имею представления, где может быть этот мальчик в маске, и он уж точно не прячется под нашим собственным фургоном». Так что останься внутри еще на секунду.
Она высунула нос наружу с несчастным видом. Она принялась ругаться себе под нос. Она произносила отборные проклятия с хорошим ритмом:
— Пусть у капитана стражи вырастут кошмарные волосы в ушах и пусть оба его стеклянных глаза повернутся внутрь черепа.
— Они здесь? — спросил Роуни. — Стража?
— Нет, — сказала Эсса, — но могилы тут как тут. Мы в полях мертвых. — Она вышла из фургона.
Роуни глубоко вздохнул. Он помнил, что Башка иногда посылала болвашек с поручениями на поля мертвых: например, собрать то, что растет в могильной земле. Кляксус всегда возвращался с запасом историй о том, как он отбивался от призраков. Роуни был уверен, что все схватки Кляксус выдумал, но призраки могли оказаться настоящими.
Роуни попытался ощутить себя великаном. Он поправил куртку брата на плечах и вышел наружу.
Картина III
Фургон стоял на открытом пятачке травы, окруженный могилами. Все могильные плиты были старыми и покосившимися, как зубы престарелого сладкоежки. Неподалеку одинокое дерево простирало свои кривые ветви в воздух. Роуни видел крипты, мавзолеи и памятники около ворот на другом конце поля, где были похоронены известные люди. Это выглядело как отдельный маленький город.
Дождь прекратился. Облака разошлись и теперь быстро двигались. Солнце низко стояло в небе. Воздух пах свежей грязью.
— Мы проведем ночь здесь? — спросил Роуни остальных. С побитого всеми ветрами мрачного дерева свисали старые веревки. Это было дерево палача.
— Здесь, да, — сказала Семела. — Тэмлины не могут ночевать в официальных границах города. Большинство из нас, как и другие виды измененных, ночует далеко от города, но мы можем также спать в местах, которые не заслуживают права называться местами. Сюда живые люди приходят, чтобы навещать мертвых, поэтому здесь своего рода пограничная территория, ни одно, ни другое.
— Кстати, — сказал Роуни, — кто такие Тэмлины?
— Это более вежливый термин для гоблина, — сказала Семела.
— И еще, — сказал Роуни, — я слышал, что солнце сожжет вас, если вы слишком долго пробудете в одном месте.
— Нет-нет, — сказала Семела, — хотя мы можем загореть.
Началась суматоха. Гоблины растянули лески и повесили на просушку мокрые костюмы. Они развели костер и поставили на него чайник с водой. Роуни держался от них подальше. Он наблюдал и гадал, подходит ли место их ночлега под определение безопасного. Не то чтобы он привык к безопасности, но он, по крайней мере, знал, чем опасны Башка и болвашки, или хотя бы думал, что знал. Он вспомнил, как болвашки щурились на него башкиным прищуром и звали его башкиным голосом. Он понял, как мало он знал о них и об их опасностях.
Когда все было сделано, гоблины собрались в кружок. Семела разлила чай. Томас достал корзину с хлебом.
— Поглядим, что за ужин нам удастся состряпать из подручных мaтериалов, — сказал он. — У нас есть сушеная и маринованная еда на крайний случай и хлеб, который юная Кэйль дала нам у Упавшей стены, что было очень мило с ее стороны. Все это вместе составит непритязательный ужин для артистов нашего уровня и способностей.
— Последней зимой я ел дохлую крысу, — сказал Клок.
— Это тоже было непритязательно, — сказал Томас.
— Крыса мне даже понравилась, — сказала Эсса.
Томас с шумом выдохнул. Он понес хлебную корзину по кругу. Трость, на которую он опирался, проваливалась в жидкую грязь, и ему приходилось вытаскивать ее после каждого шага.
— Вместе с хлебом поступил лестный отзыв на наше представление, — сказал Томас. — Девочке особенно понравились Семь танцоров.
— Хорошо, — сказала Эсса. — Хотя название нужно сменить. Выступаю-то одна я.
— Ты прекрасно заменяешь остальных, — сказал Томас.
Корзина дошла до Роуни, и он осторожно сунул туда руку. Он взял булочку. Его рука погладила птичью маску, все еще лежавшую там.
Он был, конечно, голоден. Неотравленное яблоко, съеденное с утра, казалось, упало на него много недель назад. Но он мог только строить предположения, что это за сушеная и маринованная еда. Может быть, гоблины ели бабочек и цветы. Может быть, они ели детские пальчики.
«Ты ел то, что они дали тебе? — спросила Башка. — Ты пил то, что они тебе предложили?» Он не знал, что произойдет с ним, если он это сделает.