На той же неделе, утром в субботу, приехала большая черная машина, чтобы отвезти среднюю группу детей на день к морю. Было прекрасное утро, еще стояла легкая дымка, день обещал быть очень жарким, и Адель, наблюдая, как дети возбужденно залезали на заднее сиденье машины, готова была отдать все за то, чтобы быть вместе с ними.
— Везучие маленькие твари, — злобно процедила Руби, стоя рядом с ней. — А кто эта женщина, которая их увозит?
— Кто-то из церкви, — сказала Адель, глядя на полную женщину в розовом платье, которая наклонялась к заднему сиденью и организовывала детей. — Я надеюсь, что никого не укачает, иначе она больше никого не будет брать.
— В любом случае никому не нужны такие большие девочки, как мы, — мрачно сказала Руби. — Мы застрянем здесь, пока нам не исполнится четырнадцать, а потом они прогонят нас и заставят работать на заводе.
Адель почти весь день думала про мистера Мэйкписа, к тому же было слишком жарко, чтобы спать, поэтому она была в восторге, услышав, как он поднимается к ней по лестнице. Но почти тотчас же, как он лег рядом с ней, она почувствовала что-то неладное в его поведении. От него больше пахло выпивкой, чем привычным маслом для волос, а когда она сказала что-то о вылазке младших детей к морю, он закрыл ей рот рукой, чтобы она замолчала.
И похоже, он вообще не хотел говорить с ней и продолжал целовать ее в губы своими влажными губами. Потом он вдруг задрал ее ночную рубашку и попытался потрогать ее интимные места.
— Не нужно, — попросила она, отталкивая его руки. — Это не хорошо.
— Это хорошо, моя дорогая, — сказал он и снова потянулся туда руками. — Так делают люди, которые любят друг друга.
Адель продолжала отталкивать его, но он настаивал, и она по-настоящему испугалась. Слова Берил и рассказы Руби вдруг приобрели новое значение, и она начала плакать.
— Не будь глупышкой, — сказал он и схватил ее за руку, притягивая ее вниз.
Она напряглась, когда он положил ее руку на что-то теплое и твердое, толстое, как ее запястье, и лишь через несколько секунд она поняла, что это. Она видела это только у маленьких мальчиков — мягкие, болтающиеся штуки размером не больше, чем ее большой палец.
— Нет! — крикнула она в отвращении и попыталась вырваться от него.
Но вырваться она не могла, так как была зажата между ним и стеной, и он пытался обхватить ее пальцами эту большую, ужасную вещь.
— Держи его как следует, — сказал он, и его голос был грубым и настойчивым. — Посмотри, какой он твердый и большой. Ему нравится, когда его держат.
Он сжал ее руку в своей и заставил держать его и тереть вверх-вниз.
— Ш-ш-ш, — сказал он, прикрыв свободной рукой ей рот, когда она попыталась закричать. — Миссис Мэйкпис очень рассердится, если ты разбудишь ее, и это наш особенный секрет.
Адель попыталась бороться и оттолкнуть его, но он прижал ее всем телом. Его дыхание становилось все более учащенным и шумным по мере того, как он заставлял ее тереть быстрее, и, что еще хуже, он пытался лечь на нее сверху и раздвинуть ей ноги. Инстинкт подсказал ей, что он собирается сделать, и она начала вырываться еще сильнее.
— Я не сделаю тебе больно, дорогая, — сказал он хрипло. — Я только хочу заняться с тобой любовью. Пожалуйста, разреши мне это сделать.
Адель не помнила себя от ужаса. Ее тошнило от запаха спиртного в его дыхании, он был мокрым от пота, и каждый раз, набрасываясь на нее, он прижимал ее позвоночник к жесткому матрацу. Она хотела закричать, но поняла, что, если миссис Мэйкпис придет, вся вина будет взвалена на нее, поэтому все, что она могла делать, — это извиваться и извиваться, чтобы он не попал своей большой штукой туда, куда хотел.
И как раз тогда, когда ее силы были уже на исходе и она не могла больше сопротивляться, он произнес горлом какой-то звук вроде глубокого стона, и тут же она почувствовала что-то ужасно теплое и липкое на своей руке и животе.
— Слезьте с меня, — удалось ей вымолвить, когда он убрал свою руку с ее рта. — Меня сейчас стошнит.
Он быстро отодвинулся, когда у нее начался приступ тошноты, и выпрыгнул из кровати в одну секунду.
— Быстро в ванную, — сказал он. — Если кто-то придет, я скажу, что услышал, как ты звала.
Адель помчалась вниз по лестнице в ванную, добежав до унитаза как раз вовремя, потому что ее снова затошнило, и на этот раз она выдала все, что съела за день.
Она не знала, сколько времени простояла на коленях перед унитазом, цепляясь за его края, но ей казалось, что прошли часы. Она слышала, как он шептал что-то за дверью, но она сказала, чтобы он уходил. Она все еще ощущала на себе его запах и липкое, как клей, вещество, высыхавшее на ее руках и животе, и от этого ее тошнило снова и снова.
Потом Адель села на пол и прислонилась к холодному кафелю, чувствуя себя слишком опустошенной, чтобы плакать. Ее глаза уже привыкли к темноте, и внутри нее была такая же темнота.
С лестничного пролета не доносилось никаких звуков, и она догадалась, что он вернулся в свою спальню. Она представила, как он ложится рядом с женой, и так сильно его возненавидела, что чувствовала, что могла бы убить его голыми руками.
Потом она полностью вымылась и вернулась к себе в комнату. Но в ту минуту, как она вошла туда, поняла, что не сможет лечь в свою постель. В комнате стоял его запах, и она сомневалась, выветрится ли он когда-нибудь. Он был внизу, и Адель знала, что он снова сделает это, когда подвернется удобный момент. Ей нужно было бежать из этого дома, пока у нее еще была такая возможность.
Она оделась и какое-то время стояла, глядя в окно, боясь выходить в темноту, но еще больше она боялась остаться. У нее не было денег, ей некуда было идти, и она даже не была уверена, что найдет дорогу до Танбридж-Уэлса. Но одной в поле было безопаснее, чем здесь.
Глава шестая
Адель задрожала и доверху застегнула кофту, выбегая по дороге к воротам. На кухонных часах было двадцать минут третьего, когда она складывала в бумажный пакет остатки батона, кусок сыра и два яблока. Задняя дверь скрипнула, когда она открыла ее, выходя, и она испугалась, что могла кого-то разбудить, но, оглянувшись на «Пихты», успокоилась: окна были все еще темными, кроме неясного мерцания ночника на лестничном пролете.
Холодно не было, по сути, ночной воздух был мягким, как в любой летний день, но она догадалась, что дрожит от шока и страха, и, быстро шагая вниз по темной дороге, снова начала плакать.
Как мог сделать с ней такое человек, который говорил, что любит ее? Она не знала, сможет ли когда-нибудь почувствовать себя чистой и вообще кому-нибудь доверять. Но еще хуже было то, что она чувствовала себя виноватой. Ведь она явно должна была насторожиться в тот первый раз, когда он попытался поцеловать ее.
У Адель начался очередной приступ тошноты, и ей пришлось на минуту остановиться и глубоко подышать. В свете того, что только что случилось, она увидела, к чему вела вся эта лесть, все нежности и поцелуи. Если бы ей так отчаянно не хотелось быть для кого-то не безразличной, она, возможно, задалась бы вопросом, почему такой мужчина, как он, выделил такую некрасивую девочку, как она, сделав ее объектом своего внимания и давая ей частные уроки.
Как бы ей ни было жутко идти по узким дорогам, над которыми нависали деревья, она достаточно хорошо видела перед собой, как только ее глаза привыкли к темноте. Большие стволы деревьев казались отвратительными рожами, и она постоянно слышала странные шуршащие звуки в изгороди кустарников. Услышав долгий воющий звук, Адель припустила как ветер, и только потом поняла, что это была корова. И все же ее отвращение, гнев на мистера Мэйкписа и страх находиться одной на темных проселочных дорогах помогли ей сконцентрировать свои мысли. Возвращение в Лондон она не рассматривала как вариант: если она побежит к миссис Паттерсон, то снова окажется в каком-нибудь приюте, и возможно, еще худшем, чем «Пихты». Единственным местом, куда она могла пойти, был Рай, где можно было найти бабушку с дедушкой.
Их адрес, Керлью-коттедж, Винчелси-Бич, рядом с Раем, запечатлелся в ее памяти с тех пор, как она прочла то старое письмо, адресованное матери. Вскоре после того как Адель приехала в «Пихты», она посмотрела на карту в классе, чтобы определить, где находится это место, и увидела, что, если провести черту между Лондоном и Раем, Танбридж-Уэлс как раз посередине. Она даже помнила названия двух городов, находившихся по дороге туда: Ламберхерст и Хоукхерст. Если бы она могла найти дорогу до первого города, то была бы на правильном пути.
Адель, разумеется, знала: нельзя быть уверенной, что они еще живут там и вообще что они еще живы. И если бы они были там, они не обязательно захотели бы ей помочь. Но попытаться стоило. Если же и здесь не повезет, ей придется обратиться в полицию.
Вскоре после восхода солнца Адель дошла до дорожного столба с указателем и когда прочла, что до Ламберхерста осталось только шесть миль, она снова чуть не расплакалась от облегчения.
Незадолго до этого она дошла до перекрестка, и указатель совершенно ее смутил, потому что на нем было написано, что Ламберхерст находится справа, а Танбридж-Уэлс — слева. Она посчитала, что сначала ей придется пройти через Танбридж-Уэлс, и какое-то время стояла у этого столба и думала, куда будет правильнее пойти. В конце концов она рискнула свернуть направо, надеясь на лучшее. Это была одинокая петляющая дорога, вдоль которой почти не было домов, и Адель была убеждена, что до этого ходила кругами.
Пока что ее не обогнала ни одна машина, но она предположила: это потому, что было воскресенье. Она намеревалась спрятаться, если услышит шум приближающейся машины, потому что боялась, что любой взрослый, который увидит ее в темноте, остановит ее и спросит, куда она идет. Она уже не могла доверять взрослым. Любой может оказаться таким же плохим, как мистер Мэйкпис, а если даже нет, то каждый может вернуть ее обратно в «Пихты».