— Извините, что со мной столько хлопот, — сказала она слабым голосом, переведя взгляд с одного на другую. — Я буду делать все, что вы скажете.
— Ну вот и хорошая девочка, — миссис Паттерсон улыбнулась и нежно погладила ее по щеке. — Завтра утром все будет выглядеть по-другому, ты увидишь. И ты сможешь поваляться в постели, потому что завтра суббота.
Прошел час, а Адель все еще лежала и не спала, несмотря на то что миссис Паттерсон сделала ей какао и положила грелку на больной живот. Через окно у раковины струился лунный свет и поблескивал на спинках стульев, стоявших у стола. Кушетка, на которой она спала, была больше похожа на скамью, обитую коричневым потрескавшимся кожзаменителем, и была очень жесткая. Она стояла за столом и использовалась как дополнительное сиденье.
Квартира Паттерсонов была самой большой в доме, но немного темной. Между кухней и передней спальней, где спали мистер и миссис Паттерсон и их годовалая дочка Лили, были большие двустворчатые двери. Из кухни коридор вел к комнате, в которой находились четырехлетний Майкл и семилетний Томми, и еще одна дверь вела на задний двор.
Что будет с ней сейчас? Она слышала, что ее отец сказал врачу, и была абсолютно уверена, что он имел в виду именно то, что сказал. Насколько Адель знала, приюты были для маленьких детей и младенцев, и она никогда не слышала о ребенке двенадцати лет, которого поместили бы в приют. Но пока ей не исполнится четырнадцать, она не может получить работу и содержать себя.
Наверное, она в конце концов уснула, потому что проснулась, вздрогнув, когда услышала, как миссис Паттерсон ставит чайник.
— Извини, я тебя разбудила, радость моя, — сказала она весело. — Ты хорошо спала? — Она подошла к кушетке и убрала Адель волосы со лба.
Черные волосы женщины были распущены, и они были такими длинными, что доходили ей до талии. На ней был халат, такой оборванный, что казалось, он вот-вот распадется.
— Да, спасибо, — ответила Адель. Ее живот все еще немного болел, но кроме этого все было в порядке.
— Мой Альф сейчас уходит на работу, — сказала миссис Паттерсон. — Ты можешь еще поваляться, а я накормлю Лили молоком, а потом сделаю тебе чаю. И мы немного поболтаем.
Адель еще очень долго оставалась на кушетке, притворяясь спящей, и следила при этом за Паттерсонами и слушала их. Она увидела, как миссис Паттерсон поцеловала мужа на прощанье и дала ему с собой бутерброды. Как она накормила Лили, а потом искупала ее в кухонной раковине. От мокрой пеленки Лили воняло, но было приятно слышать, как она лопочет и плещется в воде. Потом встали Майкл и Томми, и мать сделала им по тосту и чашке чая.
В их обыденной семейной жизни был такой уют, которого Адель никогда не ощущала. Миссис Паттерсон нежно похлопывала детей по головам и по попкам, даже целовала их в щеку безо всякой причины и тихо, спокойно отвечала на вопросы мальчиков. Адель привыкла, что мать всегда рычала на нее.
— Как насчет чашки чая сейчас? — спросила миссис Паттерсон, когда мальчики ушли в свою комнату одеваться. Она посадила малышку Лили на пол играть с деревянными кубиками, и та прыгала вокруг кубиков на попе.
Адель осторожно встала, отдавая себе отчет, что рубашка Памелы слишком коротка ей и что она не принесла с собой никакой одежды.
Миссис Паттерсон, вероятно, прочитала ее мысли.
— Мы позже пойдем наверх и возьмем тебе кое-какие вещи. Я слышала, твой папа рано ушел на работу. Это хороший знак, по крайней мере он не ушел в свои мысли.
— Я не думаю, что он изменит свое мнение на мой счет, — сказала Адель, предполагая, что миссис Паттерсон имеет в виду, что отец размышляет о ней. — Видите ли, он не мой папа, так сказала мама вчера вечером.
Миссис Паттерсон уперла руки в бока и сделала строгое лицо.
— В любом случае она наговорила множество безумств, но она ничего не могла с собой поделать, моя радость. Твоя мама была не в себе.
— Но это должно быть правдой, папа тоже сказал это доктору, — произнесла тихим голосом Адель, опустив голову от стыда. — Мама в последнее время говорила много таких гадких вещей. Она сказала, что пыталась избавиться от меня и что только из-за этого она вышла замуж за папу. Вчера вечером она даже хотела меня убить.
Миссис Паттерсон замолчала, и Адель поняла, что та не знает, что сказать.
— Я думаю, меня определят в приют, это так? — сказала Адель, наблюдая несколько минут, как женщина старается занять себя приготовлением чая. — Мне больше некуда идти.
И вдруг она очутилась в ее крепких объятиях.
— Ты моя бедняжка! — воскликнула миссис Паттерсон, прижимая ее к своей полной груди, пахнувшей ребенком и тостом. — Это ужасно, но, может быть, когда твоя мама отдохнет в больнице, все поправится.
Адель понравилось, как ее обняли, от этого она почувствовала себя в безопасности, чего никогда не чувствовала раньше. Но несмотря на это, она подумала, что должна предупредить эту добрую женщину о том, как Роуз Талбот относится к своей старшей дочери.
— Я не думаю, что буду нужна ей, даже когда она выздоровеет, — начала она. Ей пришлось потратить время на то, чтобы объяснить, как плохо все складывалось после смерти Памелы и что даже до этого мать была безучастна к ней. — Так что вы видите, — завершила она свой рассказ, — мне нет смысла надеяться, что, когда она выздоровеет, все будет в порядке.
День показался Адель бесконечным. Миссис Паттерсон решила, что незачем возвращаться в квартиру за одеждой, поэтому она дала Адель какой-то свой комбинезон. Он был в красно-белую клетку и почти такой же широкий, как и длинный, но после того, как его подвязали поясом, он стал выглядеть примерно как халат, Адель, помогая по дому, попыталась прогнать мысли о том, что с ней будет, но боль в животе была постоянным напоминанием. Когда она случайно увидела себя в зеркале в спальне миссис Паттерсон, она снова расплакалась, потому что вокруг глаза образовался черный синяк, а шрам на щеке выглядел ужасно.
Наконец настало семь вечера и пришел доктор Биггс, но Джима все еще не было.
— Он мог пойти в паб, — предположила Адель.
Доктор Биггс вздохнул и посмотрел на миссис Паттерсон, которая всем своим видом говорила: «Я так и предполагала».
Она поманила доктора знаком за собой в переднюю спальню, подчеркнуто закрывая за ними дверь.
— Наш папа тоже ходит в паб, — сказал Томми, поднимая голову от пририсовывания усов мужчинам на фотографиях в старом журнале.
Адель знала мальчиков Паттерсонов с рождения и очень их любила, хотя они были смешными, белолицыми, с липкими черными волосами и стертыми коленями. Поскольку она всегда отводила Томми в школу вместе с Памелой, она знала его лучше всех — он был нахальный, шумный и иногда немного скандальный, но при этом милый мальчик. Он сегодня вовсю старался, чтобы развеселить ее: даже его замечание о том, что его папа тоже ходит в паб, было сделано, чтобы ей было легче. Но Адель не могла ответить, она напрягла слух, чтобы послушать, о чем разговаривают миссис Паттерсон и доктор.
А в это время взрослые старались говорить как можно тише.
— Мне придется дать отчет властям, — грустно сказал доктор. — Я подозреваю, Джим не собирается заботиться об Адель, и мы не можем это так оставить. Есть ли у нее родственники? Дедушки, бабушки, дяди, тети?
— У Джима есть сестра где-то на севере, — ответила Энни. — Но он с ней не поддерживает отношений. Если у Роуз и есть родственники, они никогда здесь не были.
— Никаких родственников? — спросил доктор.
— Да, — ответила миссис Паттерсон. — Она выросла в Сассексе, у моря, и это все, что я знаю.
— Я спрошу у Джима, когда доберусь до него, — сказал доктор. — Если ее родители еще живы, возможно, они выручат.
— Я надеюсь. Мне больно думать, что эта милая девочка попадет в приют, — сказала Энни Паттерсон, и ее голос сорвался, будто она плакала.
— Я напишу записку Джиму, Адель сможет оставить ее наверху, когда пойдет за одеждой.
— Сомневаюсь, что он вообще умеет читать, — сказала Энни презрительно. — Знаете, он не вполне развитый.
— Я знаю, — согласился доктор Биггс. Его жена сообщила ему об этом вчера вечером. Она слышала все сплетни, ходившие среди соседей. Судя по тому, что ей рассказывали, семья Джима Талбота была печально известной семьей в Сомерс-таун еще в начале 1900-х годов, все мальчики были негодяями и головорезами, все девочки — уличными девками, а родители еще хуже. Джим был младшим из восьми детей, и все считали его умственно отсталым. Он вступил в армию в 1917 году, когда ему было восемнадцать, и предполагалось, что он был убит во Франции, как и трое его братьев, поскольку он не вернулся. Его родители и две младшие сестры, которые еще жили в родительском доме, умерли от эпидемии ангины в 1919 году.
Все были ошеломлены, когда Джим Талбот вдруг снова появился в Сомерс-таун четыре года спустя. Не только потому, что он выжил в войне, но и потому, что вернулся с хорошенькой, хорошо воспитанной женой и четырехлетней дочерью. Они были еще более ошеломлены, когда ему удалось не потерять работу на лесопильне и когда они обнаружили, что его жена не потаскушка, какими были его мать и сестры.
С учетом того, что доктор Биггс слышал прошлой ночью, казалось вероятным, что Роуз Талбот вышла замуж за Джима от безысходности, потому что носила ребенка от другого мужчины. Он думал, что годы жизни с нелюбимым мужчиной в значительно более стесненных условиях, чем те, в которых она воспитывалась, стали причиной огромной, постоянно растущей обиды в отношении Адель.
Доктор Биггс не сильно сочувствовал Роуз, которая не имела права обвинять ребенка за свои ошибки или неудачи. Отношение же его к Джиму было неоднозначным: с одной стороны, Джим вызывал жалость, поскольку он страдал с рождения, с другой — был достоин презрения. Без сомнения, он посоветовался сегодня с мужчинами, с которыми вместе работал, и все они поддержали его в решении бросить Адель. Возможно, Джим также рассматривал это как способ показать Роуз, что он устал быть ее кошельком и дверным ковриком.