Но сейчас всё было иначе. Тая оглядела одноклассников. А с кем она бы пошла, нет, не в разведку, просто погулять? И так, чтоб приятно было. С Настёнкой? Она такая маленькая снаружи, но, оказывается, большая внутри. С Матюшкой Сениным? Он безобидный и добрый. Но сможет ли он защитить?
Размышления прервала Антонина Игоревна:
– Мы идём дальше или домой?
Казалось, её одну до сих пор не зацепило. Или только казалось?
– Так, может, сюда? – Психолог указал пальцем на кабинет черчения. – Уж всё по порядку.
– Держите ключи, – Волчек протянула связку и почему-то отвернулась.
Илья Андреевич поднапрягся, и дверь распахнулась. Он замер.
– Что это? – вырвалось у психолога.
– А что там? – Дети вытянули головы, пытаясь заглянуть внутрь.
Кабинет пестрел красными лентами и сдутыми воздушными шарами, парочка которых ещё выглядела целыми, скалясь нарисованной улыбкой. В углу стоял транспарант с потёкшей надписью. Весь периметр занимал стол, обтянутый синей скатертью и уставленный одноразовой посудой.
– А пожрать есть чё? – пробасил Агафонов, явно пытаясь выглядеть остроумным.
– Если картонки устроят, то да, – протянул ему бумажную тарелку Сенин.
– Не, я на диете, посуда вредит моему пищеварению.
Обстановка, наконец, немного разрядилась, и группа заулыбалась.
– Пищеварение – оно, конечно, хорошо. Но что значит этот праздник? – в задумчивости потёр нос психолог.
– Похоже на выпускной, – предположила Губач. – Почему оставили и не убрали? И тарелки чистые.
Тая с Настей подняли с пола несколько посудин. – Так они разбросаны. Может, это запасные?
– Похоже, – согласилась Губач. – Здесь всегда проводили выпускные. Не знаю почему. Кабинет-то маленький. Почему не в новом спортзале?
Она вздохнула и присела на зелёную трубу, диаметром не меньше пятнадцати сантиметров.
– На этой батарее я сидела в свой выпускной. Все ушли: кто выпить, кто потанцевать, а я сидела и смотрела на стол с мыслью: «Вот вроде жалко школьные дни, но скорее бы домой». Тут ко мне одноклассник подошёл, Венька Дуров, и говорит: «Что, с детством прощаешься?» И мне почему-то стало так обидно. Какое детство? Какое прощание? Что за бред? Просто домой хочу. Я тогда в него яблоком запулила. Вот вам и детство, – рассмеялась Татьяна Илларионовна.
– А вы хорошо тот день помните? – Настя робко глянула на Губач.
– Не очень. Помню свой наряд. Помню батарею. Как фотографировались на улице для альбома, помню. Всё.
– Интересно, почему так? Было скучно?
– Ну, милая моя, тогда выпускные были не как у вас. Никаких ресторанов, аниматоров и звёздных ведущих, никаких теплоходов и фейерверков. Просто стол в кабинете. Поели, попили, потанцевали и домой.
– И всё? А почему бы не заказать какого-нибудь Леонтьева? – Знобина попыталась щегольнуть знаниями эпохи, но промахнулась.
Классная рассмеялась:
– Ты думаешь, мы его слушали? Нет, Эмиля, мы слушали «Бригаду», «Кино», Королёву, Газманова.
– Да ладно? Они так долго живут?
– Эмиля, мы же не динозавры. Дело ведь не в годах, а в том, что в голове и сердце. Моим любимым певцом был Игорь Тальков.
– Такого не знаю, – отмахнулась Знобина.
– А его убили, – понизив голос, заметила Губач.
– В смысле?
– В прямом. – Классная посуровела и не стала ничего пояснять. Она обвела рукой украшенный класс и посетовала: – Н-да, был праздник и нет. Праздник бросать нельзя, надо беречь мгновения радости.
– Как это «нельзя бросать»?
– А вот как здесь: повеселились и ушли – бросили. Или на природу вы поехали: шашлычок съели, упаковки оставили и разъехались.
– И что?
– Это как радость в мусор кинуть. Нет, закопать в мусоре. Не говоря уже о вреде природе.
– Ну вы сказанули. Подумаешь, просто люди жизни радуются. Чё такого?
– А думать надо бы! Или утонешь в этом мусоре. Апокалиптичная картина. Как здесь. Согласитесь, это пугает? – Губач снова обвела рукой класс.
И тут заиграла музыка. А потом заскрипели слова: «Когда уйдём со школьного двора, под звуки нестареющего валь…валь…са-а-у-у-а».
– А-а-а! Что это? – завизжали девчонки и кинулись к выходу.
– Стойте! – крикнул Илья. – Может, у кого-то просто телефон звонит?
Все бросились искать по карманам, потом причитать, что рингтон всё равно не совпадает, что надо бежать! И опять кто-то завизжал.
– Стоп! – крикнул на этот раз Мишка Донской и наступил на игрушку.
Снова раздался музыкальный скрип: «Когда уй-дё-о-о-ом со-о-о…» Мишка поднял её и потряс: меховой зверёк неопределённой породы хрюкнул и замолчал.
– Так это игрушка… – Антонина Игоревна, напуганная до синевы под глазами, опустилась на стул.
– В этом праздничном армагеддоне и не такое может быть, – нервно сглотнул Илья Андреевич.
– А что такое армагеддон? – не унималась Софа.
Ребята хотели её поддеть, но Илья пресёк инициативу и пояснил:
– Хорошо, что интересуешься, Соня, похвально. Армагеддон – это название местности, где предстоит свершиться решающей битве между добром и злом.
– Чё? – поразилась Эмиля. – Сонька, лучше б ты не спрашивала. И так страшно, только битвы нам не хватало.
Илья Андреевич растерянно улыбнулся:
– Это же легенда.
И тут раздался сильный звук. Хлоп! Ребята вздрогнули. Ещё раз: хлоп! Та самая парочка шаров, которая выглядела целыми, выстрелила воздухом. Улыбки сдулись.
– Жуткое место.
– Да, – согласилась Губач. – Может и такое быть: праздник-праздник, а потом хоп – и всё закончилось. Поэтому и говорю, что надо беречь мгновения радости и не разбрасываться ими.
– Может, пойдём уже отсюда? – взвизгнула Эмиля и стукнула кулачками по столу.
От удара почему-то раскрылся единственный в кабинете шкаф, и оттуда выпала папка. Она ударилась об пол и рассыпалась на листочки.
– Чертежи. С уроков остались, – махнул рукой Митька Дутов разочарованно и сунул в поясную сумку найденные мелочи для доклада. Столько намёков на мистику и детектив, а всё оборачивается пшиком!
– Чертежи, – пробубнил под нос Илья, наклоняясь над листами, – но не с уроков. Это план школы.
– Дайте-ка глянуть, – присела рядом Татьяна Илларионовна. – Ага, похоже. Только странно, тут не всё совпадает.
– В смысле? – Тая наклонилась тоже, к ней подошёл Матвей, чуть не сбив косяк головой. Он к концу учебного года умудрился перерасти даже физрука.
– Вот первый этаж, например, – Губач напряжённо вглядывалась в план. – Здесь кабинет физики, черчения, спортзал, учительская. А это что? Этой комнаты я не знаю. Похоже, что-то есть под лестницей, но двери никакой не вижу.
И все кинулись смотреть. Нет двери. А помещение есть. Узенькую и коротенькую комнатушку замуровали между учительской и кабинетом черчения.
– Мистика, – восторженно выдохнул Митька, дождавшийся настоящей загадки. Уж теперь он своего не упустит, он найдёт вход в этот микробункер! – А это ещё не всё, – ошарашила классная. – Там я видела третий этаж.
– Где? – хором воскликнули все.
– Там, – ткнула на план Губач и кинулась наверх. – А ведь в школе, по идее, всего два этажа. Два!
Глава 8Не по плану
Влетев на второй этаж, Губач замерла. За ней примчались остальные, сгрудились вокруг и молча ждали.
Татьяна Илларионовна осмотрелась, достала план и внимательно стала сверять каждый квадрат: кабинет русского, химии, лингафонный, библиотека, подсобка – всё. Третий этаж? Нет его. Правда, есть лестница на чердак… Туда!
Она рванула в подсобку, все за ней. Ни звука не издал ни один человек, напряжение висело необъяснимое. Казалось бы, ну план, и что? Может, это другое здание? Но все безоговорочно поверили, что классная раскроет главную тайну из всех тайн.
Вбежав в подсобку, Губач медленно подошла к узкой лестнице на чердак. И вдруг застыла, словно забыв, зачем она здесь.
На этой лестнице тридцать лет назад ей признался в любви самый красивый мальчишка класса. В этот день пацаны устроили рогаточный обстрел девчонок. Не из тех рогаток, которыми шугают птиц, а крохотных, пальчиковых. Из белых резинок выдёргивали тянущуюся струну, привязывали к пальцам, и вуаля – рогатка. Оставалось накрутить пулек из клочков бумаги, что и сделали мальчишки. Они гонялись за девчонками, будто шальные: визг, щелчки, топот! Танюшка залетела в подсобку, спасаясь от голубоглазого Шурки, и прыгнула на лестницу. Всё, дальше некуда. Дальше только люк на чердак, а он на замке…
Шурка вбежал и затормозил у самой ступеньки. Он не стрелял, опустил рогатку.
– Танюх, это… – замялся Шурка и прикрыл дверь. – Ты… мне нравишься… Люблю я тебя!
Что он несёт? Таню затрясло. Лучше б из рогатки. Что теперь говорить? Бежать? Но куда?
– Тань, что молчишь? Не бойся только, ладно?
Шурик, глядя на онемевшую от ужаса Таню, попятился.
– Я там тебе конфет оставил.
– Г-где? – еле выдавила Таня.
– В кармане пальто. Найдёшь.
И только он хотел ретироваться, как в подсобку ввалилась гурьба галдящих пацанов:
– Ага, вот она где! Ничего, Шурец, мы сейчас тебе поможем!
И мальчишки вскинули руки с рогатками.
– Отбой! – скомандовал Шурка. – На выход.
Он развернулся и вытолкал упиравшихся и возмущавшихся товарищей. Детская любовь… А после уроков Таня нашла в кармане пальто горсть карамелек: сливовых, любимых…
– Татьяна Илларионовна, – робко коснулся плеча учительницы Илья Андреевич. – С вами всё в порядке?
– А?
Губач заморгала, приходя в себя. Что-то надо было ответить, поэтому она затараторила:
– Да-да, в порядке. Просто вспомнила, как мы с подружками здесь часто сиживали, сплетнями делились, домашку списывали.
Это было правдой, но не той, которая её остановила. Татьяна Илларионовна тоже была школьницей, тоже влюблялась, как и её подопечные. Разве она не видит, как смотрит на Таю Матвей Сенин? Даром, что подростки диковатые, а глаза-то блестят по-настоящему!