– Это наказание. За что? Мы же ничего не делали…
– Нас заманили в ловушку…
– Вечно эти взрослые пытаются что-то придумать, чтобы нас воспитать…
– Проклятое место, мы отсюда не выберемся…
– Это знак! Вселенная на что-то намекает!..
Облака мыслей путались, пересекались, пытались слиться воедино и дать ответ. Но ответа не было.
Снова хлопок, потом грохот и скрип двери. Компания шарахнулась к окну, никто не издал ни единого звука. В проёме появился Илья Андреевич.
– Что-то случилось?
Вздох облегчения обрушился на кабинет с таким стоном, что ребята сжались.
– Вы случились, – зло буркнул Митька. – У нас тут мистика. Вы где были-то?
– В коридоре, – пожал тот плечами. – А что за грохот?
Ребята завертели головами. Хлопки уже не пугали, но что упало?
– Это горшок с землёй, – Татьяна Илларионовна устало опустилась на стул. – Что за денёк?
– А почему он упал?
– Вас попугать.
Холодок побежал по кабинету, задевая каждого. Горшок с засохшим фикусом раскололся надвое, вывалив содержимое на пол. Земля впитывала спирт.
– Он никогда не стоял на подоконнике, – заметила Губач, – слишком большой. Всегда на полу в углу. Зачем подняли? Видимо, сухостой сыграл роль паруса, вот и грохнулся.
– Паруса? – не поняли ребята.
– Из окна дует, вон какая дыра в стекле.
В стекло явно кто-то кинул камень. И как умудрились добросить, высоко же.
– Смотрите, что-то блестит, – Сенин склонился над горшком.
Из земли выглядывала золотая серёжка с крупным синтетическим корундом. Камень сверкал на солнце.
– Ой, Матюш, отдай мне, – захлопала в ладоши Знобина. – Хочу такие!
– Эмиль, серьга одна. Ты не видишь? – отрезал Сенин и освободил украшение от корней фикуса. – Давно лежит. Кто её сюда пихнул?
– А я догадываюсь, – вмешалась классная. – Помню, как Чайка на физкультуре обронила серёжку. Всё обыскали – нет. И была соперница…
– Татьяна Илларионовна, хватит говорить загадками, – обозлилась Крашенина. – Кто такая Чайка?
– А никто так и не вспомнил, какое имя переводится как «чайка»?
Дети стушевались и смущённо развели руками.
– Лариса, – вздохнула Антонина Игоревна. – Чайка – это Лариса.
– Моя мама? – Матвей попятился, зацепив проймой безрукавки какой-то гвоздь, и чертыхнулся. – Хватит про неё сплетни разводить. Ведь не хотите вы сказать, что серёжку спрятала мама Таи?
– Нет, не хочу. Соперницей Ларисы была Вера Дубинина, вы её не знаете.
Матвей выдохнул. Слухи вокруг его семьи не приносили никакой радости. Приехали в эту школу на свою голову!
– Вера давно перебралась в другие края. Когда-то она была председателем нашей дружины – звезда, отличница, всю школу держала на поводке.
– Почему на поводке? – не поняла Софа.
– Её боялись. Вера могла и руку поднять, и словом грубым заткнуть.
– А учителя не видели? Почему её сделали звездой?
– Отличница же, – хмыкнул Агафонов.
– Вроде того, – подтвердила Губач. – После её отъезда председателем стала Чайка. Мы за ней под знаменем ходили. Знаете, какое оно тяжёлое? А его вынести ещё надо. Помню как сейчас: знамённая группа выходит на линейку, председатель совета дружины командует: «Под знамя дружины имени героя Советского Союза смирно! Равнение на знамя!»
– Чушь какая-то! Кому это интересно? – фыркнула Знобина.
– Мне. – Митька Дутов шагнул к Эмиле и цыкнул: – Молчи, глупая.
Та надулась и отвернулась.
– Продолжайте, Татьяна Илларионовна. Что там со знаменем?
– Знамя считалось священным, ходить под ним – гордостью. Мы любили Родину.
– А Вера, получается, нет?
– Почему? – Губач ухмыльнулась. – Не могу за неё сказать. Но Ларису она ревновала страшно. Лариса ведь тоже отличница была, только скромная.
Но внимания доставалось больше, вот Дубинина и бесилась. – Татьяна Илларионовна замолчала и вдруг задала неожиданный вопрос: – А у нас есть такое в классе?
– А то ж! – подал голос Агафонов. – Вон Знобина как Тайку ревнует, загрызть готова!
Знобина дёрнулась, но промолчала.
– Загрызть, говоришь? – задумчиво пробормотала классная и вышла из кабинета.
Глава 10Это была игра?
Татьяна Илларионовна завернула сразу к печи, дверца топки которой выходила в коридор. Она подёргала её – не открылось. Кто-то предусмотрительно замазал вход в горнило белой краской. Подлетел Митька и дёрнул маленькую ручку со всей мочи. Краска осыпалась, и горнило открылось. Классная кивнула, мол, спасибо, пошарила внутри рукой, разочарованно захлопнула дверцу и пошла в кабинет с табличкой «Литература».
Группа в недоумении следила за действиями Губач. Татьяна Илларионовна тот же трюк попыталась проделать с дверцей внутри класса, история повторилась. Когда доступ в топку был открыт, она присела рядом и внимательно её осмотрела, пошарила опять рукой и выудила груду пыльных фантиков, сложенных треугольником. Она покопалась в кучке, вытянула парочку обёрток от конфет «Мишка на севере» и расправила их. На оборотной стороне проглядывали следы от синей ручки. Записки!
– Это игра, – наконец-то прояснила хоть что-то классная. – Мы сворачивали фантики и подкидывали их, стуча ладонью о парту. Чей фантик окажется сверху, тот и победил.
Мальчишки присвистнули: забавная игра, можно попробовать. Девчонок интересовали только запис ки.
– А что там? – не вытерпела Софа.
– Это Дубинина писала Чайке. На встречу вызывала.
– Драться?!
– Нет, – усмехнулась классная. – Представляете, она где-то прочитала, что хозяева рабам вдевают в ухо свою серьгу, и решила сделать то же самое с Ларисой. Верка всегда была странной.
– Мистицизм какой-то. А почему вы бросились искать в печке записки, вы знали о них?
– Я их видела, но картинка тогда не складывалась, мы же маленькие были, мыслили другими категориями. Жизнь казалась игрой… А Верка любила «Мишку на севере»…
Пока Татьяна Илларионовна раскручивала историю, девчонки обнаружили вынутый из печной кладки кирпич. Мышкина попыталась дотянуться рукой до выемки – не получилось.
– Настя, не можешь – не суйся, – закатила глаза Эмилия.
Мышкина покраснела. А что тут скажешь?
– Знобина, рот закрой, – вступилась за одноклассницу Тая.
– Ой-ой, какие мы нежные, – фыркнула та и отошла в сторону.
Выемка была почти незаметна, снаружи затянута паутиной, внутри – осколки да мусор. Эма поковыряла ноготком содержимое и ойкнула:
– Иголка!
Софа тут же подлетела к подруге, остальные только у виска покрутили.
– Откуда там иголка? Ты дура? – выразил всеобщее мнение Эдик.
– Сам ты дурак! – взвизгнула Знобина. – Сам проверь!
– Мне надо пачкаться? Мало по грязи ползаем?
– Дай-ка, – отодвинула Эмилию Тая и аккуратно поводила рукой в нише. – Ай, есть что-то. Точно колется. Посветите.
Тая ещё покопалась среди мусора и вытянула пионерский значок.
– Кому это не хотелось быть пионером? – удивилась она.
– Сколько разгадок, – всплеснула руками Губач. – День открытий. Ребят, это значок…
– Чайки? – хором перебили классную дети.
– Нет, – усмехнулась она, – это мой. Только у меня был знак старшего пионера.
– В смысле?! – Митька, любитель загадок, аж икнул.
– Я должна была под знаменем идти, но потеряла значок. А без него нельзя. Значит, его всё-таки спрятали!
– Кто? Неужели опять Дубинина?
– Этого не знаю.
– А старший пионер – это как?
– Переходная ступень между пионером и комсомольцем. Но комсомольцем я так и не стала. Не успела. Грянула перестройка. Всё порушили.
Тая отдала значок классной, хотела что-то спросить, но Эдик перебил, в очередной раз презрительно окидывая взглядом ветхие стены:
– Слушайте, а сколько же лет этой халупе?
Илья Андреевич исподлобья посмотрел на ученика и нехотя ответил:
– Полторы сотни.
– Да ладно? Серьёзно? Я думал, не больше пятидесяти.
– Илья Андреевич, вы не совсем правы. Школа была открыта в декабре 1869 года князем Куракиным. Но не в этом здании. Именно это появилось в 1903 году. Значит, ей 120 лет, что тоже внушительно.
Тая подошла к Татьяне Илларионовне.
– Интересно, а тогда столько же лет учились?
– И зачем тебе эта информация? – цокнула языком Эмиля. – Фейспалм.
– Прикинь, историю люблю, – развела руками Тая.
Эмилия фыркнула, но Тая решила высказаться:
– История – это фундамент, как недавно сказала Татьяна Илларионовна. На вчерашнем дне держится сегодняшний. Как дом. Пример для тупых: ты прёшься в заброшку, не зная, сколько лет она стоит. Она, может, не один век разрушается, только и ждёт тебя, чтоб последний кирпич на голову скинуть.
– Можно подумать, вековые халупы не могут быть крепкими.
– Могут. Вот тут и нужна история: как использовали, что там было, сколько лет без присмотра и т. д. Эта школа без присмотра год. А если бы сорок? Есть разница. Допёрло?
– Тая! – классная вытаращила глаза на любимицу. – Ты как выражаешься?
– А как с ней ещё? Только на знакомом языке.
Татьяна Илларионовна хмыкнула: увы, есть в этом логика, хоть и неправильная.
– А учились здесь недолго, – вернулась Губач к прежнему разговору. – Здесь было двухклассное училище. И предметов было мало: пение, закон божий, арифметика, грамматика. Что-то ещё… А, славянский.
– Какой? Почему не русский? Странно.
– Вот это я понимаю! Пение! – воскликнула Соня. – А у нас физика, химия, английский! С ума спятить…
– Не обольщайся, пели тогда церковные песни.
Соня тут же скривилась и потеряла интерес.
– Понятно, значит, обычная школа появилась уже после революции?
– Да, где-то в 20-х годах. Сначала была начальная, потом средняя.
– А что за портрет над вами висит? Военный писатель?
– Нет, это герой Советского Союза. Лётчик-испытатель, погиб на испытаниях. Он учился здесь. Дружина носила его имя.