– Безобразие. Опять всё раскидано и брошено.
– И ведь даже не заберёшь – всюду плесень, – поддакнула Губач. – Наверное, тут крыша протекает.
Они попытались покопаться в книгах, но сырость и грибок уже всё оккупировали.
– Пойдёмте отсюда, – позвала Губач группу. – Давайте ещё осмотримся. Но будьте осторожнее в тёмном коридоре. Кстати, тёмным он был всегда. Не помню, то ли лампочка не предусмотрена, то ли её выкручивали постоянно. Но это было нашим излюбленным местом для пряток. Один мальчишка так спрятался, что его никто не мог найти. В итоге про него все забыли, решили, домой сбежал. А он забрался по стояку батареи к потолку и висел так до самого ужина. Пока дверь в столовую не открыли. Вот что темнота загадочная делает!
Ребята расхохотались. Тёмка даже попытался повторить, но стояк оказался скользким.
Все поднялись на второй этаж по старой ворчливой лестнице. Там было всего два помещения: спальные комнаты девочек и мальчиков. Каждая была рассчитана на пятнадцать коек минимум.
– Фу-у-у, – протянула Эмиля. – Жить в таком муравейнике!
– Отдельные апартаменты для социопатов не предусмотрены, – съязвил Митька и скрылся в темноте коридора.
– Сам ты!.. – топнула ногой Знобина.
– Люди все разные. Тут ты права. Я вот неразговорчивая была, – поделилась Татьяна Илларионовна. – Поэтому, когда девчонки после отбоя затевали трескотню, просто молчала. Как-то они решили, что я сплю, и давай меня обсуждать. Шёпотом, конечно, но я-то всё слышала.
– Обалдеть, – выдала Соня.
– Так бывает. Мне потом подружка рассказывала, что у неё похожая история случилась. Девчонки всегда любили посплетничать. Так вот, говорили они о том, что их бесит моя стеснительность и молчаливость. Мол, от таких людей не знаешь, чего ожидать.
Знобина зевнула и подтвердила:
– Так и есть. Настька своей забитостью ужас как бесит, например! У меня постоянно ощущение, что она как в фильме ужасов однажды развернёт свою милую мордаху и оскалится.
Девчонки уставились на одноклассницу: вот это поворот! А Илья Андреевич покачал головой и тихо сказал:
– Эмиля, я тебе назначаю «свидание на пуфике».
– Подумаешь, – обиделась та. – Надо, так приду, прочитаете мне очередную психолекцию…
Губач обречённо вздохнула:
– Мы, Эмиля не специально. Если ты не в курсе, это такой тип личности…
– Но сейчас же вы вон какая боевая!
– Я училась на психолога. И долго боролась со своими комплексами.
Илья Андреевич обернулся в недоумении.
– Да, училась, но не работала. Мне нужно было для себя. Для профессии я географию выбрала. – Классная помолчала и продолжила: – А после таких откровений девчонок оставаться в интернате не хотелось совсем. Тогда я наслушалась много чего интересного… Узнала, что лучшая подруга Галинка ревнует меня к мальчику из параллели. Зачем он мне? У меня Шурик был…
– Какой Шурик?
– Неважно, – отмахнулась Губач и покраснела, быстро вернувшись к предыдущей теме: – А девчонка из старших классов предложила мне устроить тёмную. Я после услышанного заболела. Не специально, так совпало. И в интернат уже не вернулась.
– От этого разве болеют? – Эмиля скривилась. – Это слабость духа.
Тут из-за печки выглянул Агафонов и выдал:
– А что, если нам провести «искусственный» бойкот? Просто чтоб человек понял, каково это, когда против тебя дружат? Проверим дух боевой.
– Эдик, так нельзя, – попыталась возразить классная.
Но Эмиля неожиданно поддержала идею:
– А я согласна! Мне нафиг не нужны ваши разговоры. Начинайте отсчёт.
– И я присоединюсь, – Эдик растёкся в улыбке. – Прикольно будет посмотреть, как вы меня игнорите.
– Ребят, так нельзя, – стали возмущаться взрослые.
Но дети упёрлись.
– Пусть-пусть, им полезно. Всё, мы уходим в игнор. До встречи через час.
Антонина Игоревна обессиленно опустилась на ржавую кровать, которая истошно скрипнула.
– Получается, мы не справляемся с детьми, – резюмировала она.
– Не совсем, – поправил её Илья Андреевич, – мы попустительствуем тому, чего сами хотим. Мы же хотим, чтоб Эмиля прочувствовала всё на себе? Вот, пожалуйста.
– Вот именно, намеренно смолчали. Как вторая моя подружка, когда я за неё заступилась…
– Вы заступились? – удивилась Настя. – Вы же сказали, что скромной были?
– Была. Но это не мешало мне периодически выступать борцом за правду. Подружка как-то Верку Дубинину в дверях не пропустила, так та ей в глаз залепила. А я при всех её обличила. Но подруга смолчала. А через какое-то время вообще переметнулась на сторону Дубининой – прижалась к силе. Вот так…
– Подло, – буркнула Крашенина. – Нельзя так!
– А разве вы Настю не гнобите? – вдруг спросила Тая. – Не вы прислали эсэмэску с приглашением встретиться за школой?
Софа покраснела и потупилась.
– Да больно она нужна нам, – взвизгнула в стороне Эмиля. – Много чести Мышкиной.
Но на неё никто не отреагировал. Совсем. Даже не повернулись. Агафонов зааплодировал и добавил:
– Браво, господа!
Но и на его голос никто не обернулся, что Эдика изрядно удивило. Надо сказать, он не верил, что бойкот реально заработает и одноклассники воспримут идею всерьёз.
За печкой вдруг кто-то заелозил, а потом на середину комнаты выкатился белый комок из мальчишек. Митька с Тёмкой решили устроить борьбу в ограниченном пространстве, но не рассчитали и выпали из зоны.
– Вот это да! – захохотали все.
Татьяна Илларионовна улыбнулась:
– А мы там любили прятаться и секретничать. Если надо, чтоб никто не слышал, забирались за печь.
А печь была огромна. Она занимала добрую часть комнаты, представляя собой внушительный белый куб, основательно выбеленный, с крохотной заслонкой посредине. Мальчишки отряхнули друг друга и убежали в соседнюю комнату.
Тая присела на кровать и спросила:
– Выходит, у вас тут настоящие заговоры были?
– Выходит. Но закон бумеранга никто не отменял.
– И что, кому-то прилетело? – напряглась девочка.
Эмиля, жеманно поправив причёску, закатила глаза.
– Ой, да никому ничего не прилетает, сказки всё это.
Никто не обернулся, а Губач продолжила:
– Дубинина почему-то неожиданно уехала в какую-то деревню. А старшекласснице, что хотела мне тёмную устроить, одноклассники объявили бойкот.
– Совпадение, – снова попыталась привлечь внимание Знобина.
Эдик молчал, он только наблюдал, курсируя из комнаты в комнату, и почему-то хмурился.
Но разговор вдруг прервал Илья Андреевич:
– Идите сюда! Смотрите, что на подоконнике написано.
На доске была выцарапана нелепая фраза: «Твоё ухо теперь на одно ухо глухо!»
– Что за бред? – прыснула Крашенина.
Тут в комнату влетел Митька и выпалил:
– Там ерунда какая-то на окне накорябана.
Эдик цокнул и усмехнулся:
– У них что, бумаги не было – на подоконниках записки писать?
Женская часть группы во главе с психологом перетекла в комнату мальчишек. На центральном подоконнике красовалась похожая нелепость: «Я твой нос, глаза и сердце».
– Странности любви, – бросил Донской.
Мальчишеская ватага облазила уже весь корпус и ничего интересного, кроме надписи, не обнаружила.
– Да нет, это не о любви. Тот же почерк, что и у девочек. Выцарапано ручкой.
– Может, как-то связано с серёжкой?
– Похоже на то, – кивнула Губач. – Не из-за этих ли дел Дубинина уехала? Что она такого натворила? Выясним, – обронила она и направилась к выходу.
За ней потянулись и остальные. Эмиля решила всех обогнать, протиснулась между старыми перилами и одноклассниками и за что-то зацепилась.
– Ай! – взвизгнула она. – Долбаное старьё!
Ребята не обернулись, только Татьяна Илларионовна укоризненно сказала:
– Эмилия.
– Что Эмилия, что Эмилия? Тут гвоздь! Я порвала юбку!
Никто не реагировал.
– Вам совсем на меня плевать! Даже когда мне плохо, вы не обращаете внимания!
– Знобина, у нас так-то бойкот. Забыла? – одёрнул её Эдик, которому тоже уже было не по себе от игнора одноклассников.
– И как тебе? Нравится, да?
Эмилю трясло, такое пренебрежение выходило за рамки. Одноклассники и раньше на самом деле не особо жаловали её, а тут вообще смотрят сквозь, словно и нет никого.
– Нет, мне не нравится, – признался Агафонов, – но мы сами захотели.
– Ладно, хватит, – Тая обернулась. – Хватит издеваться над ребятами. Закончили бойкот.
– Тоже мне, справедливая, – буркнула Знобина. Как бы ни был обиден игнор, это снисхождение от одноклассницы ещё обиднее. Эмиля надулась, а Эдик молча вышел на улицу. Бойкот даже на час – тяжёлая штука.
Глава 13Заброшенная больница
Ребята высыпали на улицу и разбрелись по заброшенному саду, который прятал корпуса интерната и школы. Ягод ещё не было, но аромат витал блаженный.
Тая задержалась у дверей, изучая памятную табличку. Эмиля осматривала порванную юбку.
– Скучно здесь. – Знобина, убедившись, что дырочка маленькая, прислонилась к стене и пристально посмотрела на Славину. – Я слышала, что тут есть заброшенная больница. Даже две. На одном конце посёлка и на другом.
– Я тоже слышала, – оживилась Тая. – Там интересно, наверное.
– Слушай, Славина, а давай сбежим, посмотрим?
– Ты чё? Нас же ругать будут.
– Какая ты зануда, – скривилась Эмиля.
А Тая задумалась. Когда-то давно мама рассказывала, как маленькой девочкой она с криками носилась по коридорам стационара и сводила с ума врачей. Смешно, наверное, выглядело: четырёхлетняя кроха изображала индейца, а тёти в халатах пытались её поймать. Маме не нравилось в больнице, все дети лежали с родителями, а она одна. Её обижали: отбирали игрушки, рвали книжки, съедали конфеты. А медсестра не верила. И тогда маленькая мама мстила за невнимание: играла в Чингачгука. Главврач не выдержала и выписала кроху.
Нет, не хочется идти туда, где маме было плохо. А вот вторая – это то ли монастырь, то ли земская больница, где потом обосновалась поликлиника. Огромное кирпичное здание, в котором когда-то, наверное, жили монашки. Или монахи? Надо будет спросить у кого-нибудь. Кажется, рядом ещё несколько зданий сохранилось: в одном – почта, в другом – магазин. И церковь огромная рядом…