Нина низко опустила голову, так стыдно ей стало смотреть на детей.
Скрип двери избавил её от объяснений.
– Еда! – радостно объявила Алия.
Охранник отворил дверь и вбросил в камеру тёмный узелок, потом запер дверь и ушёл.
Алия добралась до узелка первой. Она схватила его и принесла мальчикам. Маттиас достал свечу, чтобы всем было видно.
– Ой, Нина, смотри! – пискнула девочка. – Здесь один, два, три, четыре, пять… восемь ломтиков хлеба! Раньше больше шести не приносили!
– Нас теперь на одного человека больше, глупышка, – заметил Перси. – Всё так же, по два на каждого.
– Ой, – смутилась Алия.
Нина подвинулась к детям, чувствуя, будто пересекает невидимую границу. Она присела рядом с ними на корточки и заглянула в мешочек. В нём лежал такой же чёрствый чёрный хлеб, какой она получила в первый день в тюрьме. К нему не дали ни масла, ни яблока. После пиршества с ненавистным человеком она не смогла притвориться, что рада этому куску.
– Знаете что? – небрежно заметила она. – Мне что-то не хочется есть. Возьмите и мою долю.
Они недоверчиво посмотрели на неё.
– Ты уверена? Вроде кормят не каждый день? – спросила Алия.
– Ну и ладно. Берите, – предложила Нина.
Повторять приглашение не понадобилось. В считаные секунды хлеб разобрали. Нина заметила, что её долю Маттиас разделил по-особенному: Алия получила целый кусок, а ему самому и Перси досталось по половинке другого. При виде голодных, жадно жующих хлеб детей у Нины заныл желудок.
Покончив с едой, они подобрали всё до единой крошки. Нина осталась рядом, притворяясь, что тоже ищет крошки. Потом, немного заморив червячка, откинулись к стене. Нина села рядом с Алиёй, та потянулась к ней и крепко обняла.
– Спасибо, Нина. Хорошо, если ты не проголодаешься. Я давно так не ела.
Нина могла бы принести Алие свежие, прекрасные булочки, но не решилась. Вместо этого она отдала малышке кусок чёрствого заплесневелого, почти несъедобного чёрного хлеба, просто потому что сама была сыта по горло после шикарного обеда демографической полиции. А теперь Алия её благодарит.
Её ещё сильнее охватило раскаяние.
11
Время шло. Нина понятия не имела, сколько дней миновало, потому что никаких особых событий не происходило. Иногда охрана приносила еду. Иногда одного из них уводили на допрос. Иногда Маттиас зажигал на несколько минут свечу… для Алии, когда ему казалось, что ей нужен свет.
Никто не знал, когда что-нибудь произойдёт.
В тюремной камере-пещере они могли следить за временем, разве что считая, сколько раз им хотелось спать, пить или ходить в туалет.
Все эти потребности требовали усилий.
Туалетом служил угол пещеры, который они старательно избегали. Там невыносимо воняло.
Ни подушек, ни одеял в камере не было. Сон на сыром камне не давал отдыха, потому что просыпались они мокрые и закоченевшие.
А когда их мучила жажда, приходилось искать сырой угол пещеры и лизать стену. Воду охранник никогда не приносил. Маттиас оставил себе один мешок, в котором приносили еду, чтобы мешковиной собирать как можно больше влаги. Охраннику он сказал, что уронил мешок в туалет.
– Не станет же он проверять, – шёпотом сообщил он.
Он оказался прав. Маттиас положил мешок под мокрой стеной, с которой постоянно капала вода. Наполнив мешок, он выжал его в пересохший рот Алии, потом Перси, и несколько драгоценных капель досталось Нине. Она подавилась и сплюнула.
– Фу! – взвизгнула Нина.
– Что? – спросила Алия.
– Гадость, – пожаловалась Нина.
Вода, которую они слизывали прямо со стены, была неприятной на вкус, смесь камня, серы и ещё какого-то химиката, ей незнакомого. Но от мешка вода была ещё хуже: со вкусом камня, чёрствого хлеба и гнилой грязной тряпки. Может, ещё и с примесью рвоты.
– Это вода, – заметил Маттиас. – Без неё мы погибнем.
Нина промолчала. Только после этого воду она слизывала со стены, каплю или пару за раз, а остальные выжимали для себя всю воду из мешка.
Она подозревала, что у этих троих ребят жизнь и до тюрьмы была суровой. Они мирились и с темнотой, и со скудной пищей, не жаловались на вонь туалета. Да от них и самих ужасно пахло. Как, впрочем, и от Нины.
Нина как можно чаще подсаживалась к детям, чтобы согреться и не давать повода охраннику докладывать о её поведении. И может, удастся что-то узнать. Несколько раз, очнувшись от глубокого сна, она обнаруживала, что дети переместились на другую сторону камеры и шёпотом там совещались.
– В том месте сквозняк, – жаловалась Алия. – Мы замёрзли, но ты так крепко спала, что будить не хотелось.
Всё это звучало так невинно. Может, так и было на самом деле. Но Нина просто выходила из себя.
«Я их выдам, – думала она. – Я им покажу. И не пожалею, ничуточки».
А вслух жаловалась:
– Ой, как я скучаю по маме с папой. А вы скучаете?
На такой вопрос не отвечала даже Алия.
А позже, сидя перед ненавистным человеком, Нина была рада, что дети молчали. От его проницательных голубых глаз, уставившихся на неё, не скроешь никаких секретов. Видимо, он подозревал, что она экснет. Спроси он, и Нина выложила бы полное имя бабушки и адрес. Да в придачу описала бы каждую из тётушек до последнего седого волоска и рассказала бы, где и кем они работают.
К счастью, он не интересовался, кто её прятал. Спрашивал только про Алию, Перси и Маттиаса.
– Дайте мне больше времени, – просила Нина. – Я с ними ещё как следует не познакомилась.
Хотя втайне думала, что может веками сидеть с детьми в одной камере и ничего не узнать: Перси, как камень, суровый и неподатливый, от такого ничего не добьёшься, Маттиас был не говорливее скалы, даже Алия, слабое звено в их команде, всё больше молчала, вежливо ответит – и всё.
– Времени? Да ты уже там сколько? – разразился тирадой ненавистный человек во время одного из допросов среди ночи. – Что, так трудно сказать: мои родители такие-то. А как зовут твоих?
Ей на мгновение показалось, что он спрашивает имена её родителей. Губы сами, против воли стали складываться, чтобы произнести первый слог имени матери. «Рита. Маму зовут Рита. Папу зовут Луи. Бабушку зовут Этель. А я…»
Нина сильно сжала зубы, не выпуская слова наружу. Ненавистный человек, кажется, ничего не заметил. Он вышагивал по комнате, отвернувшись от неё. Сердился.
– Ну хотя бы имена. Или инициалы. Выясни хоть что-нибудь!
Он не спрашивал имена её родителей. Просто подсказывал, как спросить других. У Нины панически забилось сердце, и голова пошла кругом. «Что, если… он не спрашивает имена моих родителей, потому что и так их знает? А вдруг он уже знает о бабушке и тётушках? И поэтому не спрашивает?» Нина отчаянно пыталась вспомнить, не обронила ли она когда хоть словечко о своей семье Джейсону.
Вроде нет. В разговорах с Джейсоном ей хотелось казаться экзотичной и желанной. Бабушка с кучей одиноких тётушек в тот образ как-то не вписывались.
Ненавистный человек остановился. Развернувшись на каблуках, он наклонился к Нине, лицом к лицу.
– Детка, с демографической полицией шутки плохи, – предупредил он. – Так люди и гибнут.
Нина содрогнулась.
Мужчина вышел и хлопнул дверью.
Нина испуганно сидела одна в роскошной комнате. Стол перед ней ломился от вкусной еды. Она жадно ела во время разговора. Может, потому что было за полночь, а не день, на столе были закуски, не настоящий обед, то, чего она никогда в жизни не пробовала: попкорн, арахис в солёной кожуре, сырные крекеры, изюм в маленьких изящных коробочках. Нина всё ещё была голодная, голодной она была всегда. Трудно было припомнить время, когда бы она по-настоящему наелась. Но после засевшей в голове угрозы ненавистного человека она не смогла откусить ни кусочка. Она протянула руку к арахису, подняла чашку и высыпала горсти орехов себе за ворот платья, в лиф, и покрепче затянула пояс, чтобы ничего не просыпалось. Едва она управилась, как охранник открыл дверь.
– Что-то он сегодня с тобой рано разделался, – пробурчал охранник. – Пошла назад в камеру.
Нина медленно встала. Орехи не упали. Она скрестила руки и крепко держала на талии ремень. Сделала шаг, другой – ничего не произошло.
Арахис щекотал её под платьем, но она не обращала внимания.
«Ворую еду у демографической полиции! – подумала Нина. – Надо же, получилось!»
По дороге в камеру Нина не помнила, что чуть не выдала родителей, что у любимой бабушки и тётушек могут возникнуть неприятности. Она забыла, что как ребёнок вне закона не имеет права на жизнь. Она не чувствовала себя томящимся от любви глупым подростком, которого предал парень.
Не ощущала себя предательницей себе подобных.
У неё кружилась голова, в душе забрезжила надежда. Она думала о том, какая она хитрая и ловкая. А всё потому, что под платьем у неё шуршал арахис.
12
Нина продолжала воровать еду.
Во время каждой встречи с ненавистным человеком неизменно наступал момент, когда он ненадолго выходил из комнаты переговорить с охранником, сходить в туалет, взять новую ручку. И тогда Нина хватала всё, до чего могла дотянуться, и запихивала под платье, в носки, куда только могла. Она брала яблоки, апельсины, печенье, изюм. Брала сушеные бананы, ядра грецких орехов, коробки с хлопьями, овсяные батончики в упаковке. Она украла еще один мешок, в котором охранник приносил чёрный хлеб, и стала брать его с собой, привязывая под платье, чтобы каждый раз забирать побольше еды.
Только что же делать с украденными продуктами?
Она бы и сама всё съела, голод не тётка, но, когда возвращалась в камеру, к тем троим, её желудок сжимался от одной мысли, что она съест хоть крошку украденного. Вдруг они услышат, как она жуёт? Как можно есть такие деликатесы, когда рядом с тобой голодают? Как она могла есть то, что ей давали полицейские, когда трое детей голодали?
У неё возникли мысли поделиться. Наверное, поэтому она прежде всего и потянулась к чашке с арахисом. Её мучила вина, что она не стащила булочки для Алии. Но как объяснить детям, откуда взялась еда?