надевать нейлон.)
Моя пятнадцатая работа связана с мистером Биллом Хоксом, братом известного продюсера[12]. Это был прекрасный человек, который «писал книгу». Билл учил меня, что если кто-то утверждает, будто он пишет книгу, то, скорее всего, он этого не делает и делать не собирается. Находясь в доме мистера Хокса, я не напечатала ни строчки под его диктовку, но мне казалось, что присутствие секретарши приближает его к конечной цели.
У него были потрясающие знакомые. Актриса Арлин Джадж считалась его лучшим другом. Мисс Джадж в разное время была замужем за двумя братьями Топпинг. Она была безмерно богата, и я сомневалась, остались ли какие-нибудь деньги у братьев для их новых жен — Сони Хени[13] и Ланы Тернер. Растирая лепестки рододендрона в свежем молоке — моя официальная обязанность, — я бессовестно подслушивала, как Арлин рассказывает мистеру Хоксу о своих проделках. «Послушай, Дэн Топпинг, — обращалась она к своей одиннадцатилетней дочери, — если эта женщина (имелась в виду мачеха, Соня Хени) скажет тебе что-нибудь поперек, бей нахалку по голове ее же коньками».
Актер Уолтер Пиджен, хороший друг мистера Хокса, был просто прелесть. Моя подруга Барбара (с которой мы вместе снимали комнату) и я одновременно заболели, как раз в то время, когда я работала у мистера Хокса. Позвонил мистер Пиджен, чтобы узнать, не нужно ли нам что-нибудь прислать. Тогда мы с Барбарой могли позволить себе лишь вареную картошку и жидкий чай. И мы составили список продуктов на нескольких страницах, включая мясо, виски и разнообразные деликатесы. Мистер Пиджен любезно все оплатил и доставил нам заказ.
Шестнадцатая работа была настолько неприятной, что и вспоминать не хочется. Даже не знаю, почему я там задержалась надолго. Думаю, что я просто еще искала себя. На бирже занятости мне дали направление на семнадцатую работу. (По их рекомендации я уже посетила много мест работы, но ничего не подошло.) Я была их постоянным клиентом, и на этот раз они предложили выгодное место секретаря у богача, занимающегося строительством. Мой хозяин был настолько богат, что у каждого из его двоих маленьких детей была своя няня, а у каждой няни — своя служанка. Смех, да и только.
Мистер Уинстон терпеть не мог коммунистов, католиков, показуху (его офис был обставлен старомодной мебелью), Рузвельта (несмотря на то что этот человек ему в угоду давно умер), любой шум до обеда и евреев. Он яростно ненавидел все перечисленное, в особенности евреев. Ему оставалось только посочувствовать — ведь бедняжка возвел киностудию со множеством павильонов звукозаписи прямо в сердце Голливуда, не подозревая, что развлекательный бизнес буквально нашпигован представителями ненавистной нации. (Мистер У. был затворником.)
Если в жизни мистера У. были проблемы, то мои дни казались безоблачными. Все, что мне приходилось делать за 85 долларов в неделю (когда любая секретарша в городе получала в лучшем случае 40), — это следить за тишиной в доме (даже шелест копирки был слишком громок до полудня), выполняя каприз мистера У. После этого я должна была напечатать несколько страниц под диктовку босса и ограждать его от нежелательных визитеров, которые хотели бы арендовать несколько павильонов звукозаписи. (Вы догадываетесь, кто это мог быть.) Остальное время я могла читать и есть. За три недели я прочитала все книги в местной библиотеке и уничтожила примерно тридцать фунтов арахиса.
Мистер У. обожал сплетни, особенно о чужих неприятностях. Ему и не надо было знать этих бедолаг — их несчастья для него были как бальзам на душу. Я не обращала внимания на факты, но излагала ему эти истории так затейливо, что простая невзгода становилась целой чашей горя. Для этого была нужна недюжинная фантазия.
В ответ на мои сплетни мистер У. рассказывал, как он разорял определенных людей (догадываетесь, о ком речь?), как выгонял их из штата Нью-Йорк, а иногда и из страны, в одних лохмотьях.
Я подумала: раз мой хозяин так ловко разоряет людей, то не может ли он как-нибудь приструнить нашу квартирную хозяйку. После того как мы с Барбарой однажды выставили за порог сорок две пустые бутылки — один из наших кавалеров был любитель выпить, — старая ведьма сочла нас нежелательными жильцами и объявила войну.
— У вас водятся крысы? — деловито осведомился мистер У.
— Нет, пока что я не видела, — ответила я.
— Какие-нибудь насекомые бегают по стенам? — потребовал он отчета.
— Да, — сказала я, — мы полагаем, что это миссис Таттл, наша хозяйка.
— Поищите крыс, — посоветовал мистер У. — Я мог бы напустить на нее санэпидемстанцию, водись там крысы. А еще напугал бы ее до смерти, выясняя, на кого оформлена доверенность на дом.
Определенно, этот человек был не так уж плох.
Каждый вечер, часов эдак в пять, мистер У. открывал бутылку виски, к нашей компании присоединялись один-два спокойных сотрудника из его фирмы, и начинался час коктейля. Мы пили виски из бумажных стаканчиков, добавляя воды по вкусу. (Стеклянные стаканы и лед создавали слишком много шума.) Около шести часов я приползала домой, еле держась на ногах.
Несмотря на то что я постепенно спивалась, мистер У. слишком хорошо платил, чтобы уйти от него. Все было замечательно — идеальная тишина, часы, посвященные сплетням, удаление назойливых арендаторов павильонов звукозаписи — желательных или нежелательных. Большим препятствием в моей карьере стало то, что я не могла ненавидеть евреев. Я даже не умела их распознавать по внешности. Мама никогда не говорила мне, что люди отличаются друг от друга. В городке Литтл-Рок, где я выросла, все были слишком увлечены судами Линча, чтобы обращать внимание на евреев. Я даже не слышала об антисемитизме (видимо, потому, что не читала газет), а на одной или двух предыдущих работах я наверняка была единственной нееврейкой. Но мне никогда не приходило в голову, что одни люди считают себя лучше других. Полное отсутствие чувства национального превосходства мистер У. находил невероятным и морально безответственным.
Моя милая Барбара, наполовину еврейка, пыталась мне помочь. Как и я, она считала, что уходить с такой высокооплачиваемой работы — безумие.
— Видишь мои глаза? — говорила Барбара. — Глаза у евреев большие, темные и очень печальные.
— У тебя маленькие злые голубые глазки, — парировала я, — и ты выглядишь вполне счастливой.
Мы решили, что мне нужна практика, и куда бы мы с Барбарой ни направлялись — она вычисляла евреев, а я изучала их. Я объяснила мистеру У., что Барбара помогает мне в еврейской проблеме и что пользы от нее было бы больше, будь она чистокровной еврейкой, но она бескорыстно поставляет своих соплеменников для изучения. Последовал эмоциональный взрыв.
«Боже мой! — воскликнул он. — Боже мой! Моя личная секретарша в самом пекле! Вот что получается, если заранее все не выяснишь! — Он искоса посмотрел не меня, определяя, не ошибся ли в отношении моей личности. — Я представить себе не мог, что агентство пришлет мне… э-э-э… друга евреев'.»
Может, из-за того, что я услаждала его слух первоклассными сплетнями, или потому, что я была тихая как мышь, но мистер У. решил уберечь меня от «геенны огненной». Но, несмотря на наше примирение, он уже не был таким, как прежде.
Вскоре босс продал студию кредитной компании, потеряв при этом около полумиллиона долларов, — и это за год до того, как телевидение завоевало всеобщий интерес. Если бы телестудия арендовала тогда площадь у мистера У., он бы обогатился на 4 миллиона!
Так, ну что же… это была моя семнадцатая работа, осталось рассказать только о двух.
Вы можете подумать, что мне было отказано в доверии, потому что начальники, поработав со мной, попадали к психиатрам, в долговую яму или в монастырь. Но это не так. Вы можете быть неудачником, бродягой; выглядеть сумасшедшим, мотыльком, перелетной птицей или дилетантом; вас могут уволить, оскорбить, грубо выгнать с работы, сослать в ссылку — все это неизбежно с вами происходит, если вы долго порхаете из одного учреждения в другое, не в состоянии найти дела всей вашей жизни. Я обрела это счастье на восемнадцатой работе.
Рекламное агентство
Одним субботним утром (мне только исполнилось двадцать пять лет) я направилась на собеседование в рекламное агентство «Фут, Коун энд Белдинг», чтобы занять вакансию секретарши. Я не испытывала иллюзий по поводу должности или места работы. В деловой части Лос-Анджелеса? Когда едешь в Палм-Спрингс, то проезжаешь этот район. Реклама? Я была полна свежих впечатлений от мира развлечений и не жаждала занимать там твердые позиции.
Мрачный кабинет мистера Белдинга освещала только настольная лампа. Потолки были высокие, окна скрывали никогда не поднимавшиеся плюшевые портьеры. Хозяин сидел за письменным столом, а позади него висела картина кого-то из голландских мастеров, изображающая битву рыцарей в туманной долине. У каждого рыцаря в одной руке сверкала пика, а вот второй руки ни у одного из них я найти не смогла. Возможно, потерянные конечности лежали где-нибудь поблизости, между камнями или под кустом. Вместо рук у каждого рыцаря кровоточили культи. У их ног валялся скелет какого-то животного, а всю долину заливали потоки крови. Шедевр назывался «До победы». (Впоследствии мистер Коун заставил мистера Белдинга снять произведения искусства со стены.)
Другие стены кабинета украшали картины, подаренные Гарри Труменом, Конрадом Адэнауэром, Гербертом Гувером, Дуайтом Эйзенхауэром, с их автографами. Вперемежку с картинами на стенах висели рекламные плакаты с изображением стирающих белье, делающих сандвичи с тунцом, натирающих мастикой линолеум матрон. (Это была продукция клиентов, как я узнала позже.) В одном углу кабинета красовался американский флаг, остальную обстановку составляли беспорядочно расставленные кушетки, три чучела птиц и костюмы из Гватемалы. Помещение напоминало музей.