ми, ангелами и херувимами посреди облаков. В верхней части фрески Иисус парил в одеждах бирюзового цвета, спадавших до пояса и обнажавших мускулистый торс. Люси смотрела на довольно крепкого Иисуса и думала: «Какие красивые мышцы… Боже, что со мной не так? Я попаду в ад за то, что подумала о мышцах Иисуса в монастыре!»
Когда Кири спела последние ноты арии и ее голос без усилий превратился в нежный шепот, Мордехай первым вскочил со своего места.
— Браво! Брависсимо! — взревел он, дико хлопая в ладоши.
Остальные зрители тоже поднялись с мест и устроили легендарной певице восторженные овации. Через несколько минут, когда гости начали расходиться за коктейлями, Люси и Шарлотта направились к Оливии — та стояла в центре часовни и болтала с родителями Дольфи.
Люси наконец заметила в толпе Джорджа. Он беседовал с дирижером у алтаря. Вот Джордж протянул руки и принялся с энтузиазмом жестикулировать, и Люси удивилась, с какой легкостью он завладел вниманием собеседника. А как изысканно одет! Сегодня Джордж был в кремовом льняном костюме, белоснежной рубашке с воротником-стойкой и замшевых оксфордах. «Слава богу, я догадалась надеть платье от Тома Форда», — подумала она.
Люси решилась-таки подойти к Джорджу, но… Что же ему сказать? Тонко намекнуть на стихотворение? Ладно, она сделает ему комплимент по поводу наряда, возможно, скажет что-нибудь вроде: «Ты и перышки почистил, и следы замел». Ой, нет, это ужасно. Может, следует быстренько погуглить стихотворение Неруды и продекламировать другую строчку в качестве приветствия? Это было бы очень загадочно. Да, так и сделаем. Пока Шарлотта и Оливия кудахтали, восхищаясь нарядами друг друга, Люси достала телефон и быстро напечатала: «Стихотворение Пабло Неруды».
Первое, что нашлось: «Я хочу отведать солнечный луч, пылающий в твоем прекрасном теле».
«Черт, нет!» — испугалась Люси. Кликнув на следующее стихотворение, она почувствовала легкое прикосновение к плечу. О боже, это он… Она собралась с силами, обернулась и удивилась, увидев улыбающегося Одена.
— И как тебе картины Дифенбаха?
— Э-э-э… что? — Люси быстро убрала телефон.
— Карл Дифенбах. Картины в трапезной.
— Ой, я их не видела. Мы немного опоздали.
— Пошли, — велел Оден, взяв ее за руку, и потащил в коридор, прежде чем Люси успела возразить. — Тебе действительно стоит их увидеть.
Они вошли в трапезную — просторную и безмятежную. Строгие белые стены были увешаны массивными картинами Дифенбаха, написанными маслом. На темных и мрачных полотнах был изображен остров с разных точек: потрясающие вершины утесов, бурные волны и даже ночной грот, казалось освещенный свечами. Люси внимательно рассматривала холсты, тихонько двигаясь от картины к картине.
— Ну как тебе? — спросил Оден.
— Я в восторге.
— Я так и знал! — сказал Оден с легкой улыбкой.
— Не ожидала такого. Что эти картины вообще делают в монастыре?
— Как я понимаю, Дифенбах провел последние годы жизни на острове.
— Ничего подобного раньше не видела. Так тревожно… почти сюрреалистично, — пробормотала Люси, глядя на особенно эффектное изображение скал Фаральони, мерцающих в лунном свете. Она вспомнила, как стояла на пляже Да Луиджи на том же месте, что и Дифенбах, глядя на мистические скалы. Обращаясь к Одену, она сказала: — Интересно, почему он выбрал такие темные тона, лично для меня Капри — это сама суть света.
— Рискну спросить то же самое о твоих картинах. Дифенбах был символистом. Мне кажется, что живопись для него — способ исследовать внутренний мир, а не запечатлеть пейзаж. Так?
Люси улыбнулась, ничего не ответив.
Внезапно звук знакомой фортепианной композиции эхом разнесся по комнате.
— Гольдберг-вариации! Мое любимое произведение! — воскликнула Люси.
Они вернулись в часовню и обнаружили, что она пуста, если не считать Изабель, Дольфи и еще нескольких человек, собравшихся у входа в алтарную часть, где стоял рояль. Изабель повернулась, жестом пригласила Люси присоединиться к ним, и та увидела Джорджа, сидящего за роялем. Люси подошла ближе и с удивлением воззрилась на пианиста. Его руки летали по клавишам с легкостью и изяществом, будто не касаясь их. Люси впервые обратила внимание, какие у Джорджа длинные тонкие пальцы. Его глаза были закрыты, а сам он медленно раскачивался взад-вперед, полностью растворившись в музыке.
В этот момент Люси совершенно точно поняла, с какими словами обратится к Джорджу. Она скажет: «Интересно, мог ли Неруда сыграть Баха так же хорошо, как ты?» Теперь ей просто нужно провести с ним секунду наедине. Люси воспользуется моментом после того, как Джордж закончит играть, и, возможно, ей под каким-нибудь предлогом удастся показать ему картины Дифенбаха в трапезной. Когда Джордж уже приближался к финалу, Джиллиан, свадебный координатор, влетела в часовню с бешеным видом и принялась что-то настойчиво нашептывать Изабель на ухо.
— О черт! Пардон! — буркнула Изабель в ответ, а потом обратилась к остальным: — Нам надо мчаться на банкет. Как оказалось, бабушка Дольфи начала произносить тост, не зная, что нас еще нет!
Они поторопились к центральному двору, где проходил банкет, и, увидев это место, Люси ахнула от восторга. Огромный двор был заполнен круглыми столами, покрытыми серебряной парчой и прогнувшимися под весом старинных серебряных канделябров, которые, казалось, доставлены прямиком из Ватикана. Над каждым столом висели серебряные шары разного размера, внутри их в воде плавали свечи. Мерцание свечей в просвечивающем серебре разбегалось нежной рябью, окутывая тонким сиянием все пространство и делая и без того прекрасный монастырь еще более таинственным.
Люси быстро нашла назначенный ей столик, скрестив пальцы: пусть Джордж сидит рядом! Увы, она оказалась между молодым итальянцем с длинными светлыми волосами, который ни слова не знал по-английски, и, если верить карточке перед соседним пустующим стулом, бароном Мордехаем фон Эфрусси. Ее сердце упало. А что еще хуже, со своего места Люси прекрасно видела Джорджа — тот расположился через два столика от нее, по соседству с Софи, прелестной австралийской подругой Изабель, и не менее потрясающей азиаткой по имени Астрид. Один из одетых в черное видеооператоров, особо не скрываясь, снимал, как эта фотогеничная троица обменивается приветствиями — ни дать ни взять давние друзья, встретившиеся в первом ряду на Нью-Йоркской неделе моды!
Мордехай, болтавший с какой-то английской герцогиней за соседним столиком, неохотно вернулся на свое место и приподнял бровь, глядя на Люси:
— Где вы были, юная леди? Творили какие-нибудь непотребства?!
— Не совсем. Мы были на импровизированном фортепианном концерте Джорджа Цзао.
— В самом деле? А что играл наш рослый молодой Нарцисс?
— Отрывок из Гольдберг-вариаций.
— Как предсказуемо! — проворчал Мордехай.
— Вообще-то, он играл очень красиво.
— Ничуть не сомневаюсь. Но мне хотелось бы, чтобы хоть раз кто-нибудь выдал Шёнберга или Джона Кейджа. Нет ничего банальнее, чем исполнять Гольдберг-вариации, кроме, пожалуй, пьесы «К Элизе».
Не желая спорить, Люси попыталась сменить тему. Когда официанты налили ей в тарелку обжигающий рыбный суп, она взяла ложку.
— Мне кажется, я никогда не держала в руке такой тяжелой ложки.
— Да, это знаменитое серебро де Векки. Вроде бы отлили во Флоренции в семнадцатом веке. Приборы вчера доставили из семейных хранилищ.
Люси, любуясь огромными серебряными канделябрами в центре стола, сказала:
— Все это так грандиозно, не могу даже представить, что будет завтра на свадебном банкете!
— Ну, поскольку Цю оплачивает счет за всю свадебную неделю, де Векки, очевидно, должны были устроить что-то впечатляющее сегодня вечером. Разве могли они позволить этим глупым азиатам украсть их лавры?
Люси ничего не ответила, но подумала, что Изабель совсем не глупа.
Мордехай принял молчание Люси за обиду и начал яростно оправдываться:
— Надеюсь, вас не обидели мои слова. Я ничего такого не имел в виду. Сам я обожаю азиатов. У меня много друзей-азиатов, например Цю или султанша Пенанга.
— Не волнуйтесь, я не обиделась. — Люси улыбнулась, удивленная тем, что он так разволновался.
— Я несказанно рад. Мне просто интересно наблюдать за происходящим: китаянка с огромным состоянием выходит замуж за представителя одной из старейших семей Европы и тратит кучу деньжищ на одну из самых роскошных свадеб, какую когда-либо видел мир. Это как повторение Генри Джеймса[63], но в главной роли китайцы. Так и вижу, как все старинные римские и неаполитанские семьи посмеиваются по углам. Однако мировой порядок изменился, и Старой Европе лучше к нему привыкнуть. Понимаете, я забыл, что вы частично китаянка. На самом деле в этом плане я своего рода дальтоник, я никогда не сужу о людях с точки зрения их цвета кожи. А вас считаю жительницей Нью-Йорка.
Люси неуверенно кивнула. Когда она подумала, что ничего хуже этого Мордехай уже не брякнет, он снова заговорил:
— Скажите, милочка, а вы сами кем себя считаете?
— Я не понимаю, что вы имеете в виду.
— Ну вот вы смотрите в зеркало и кого там видите: азиатку или все-таки белую?
— И ту и другую…
— Но вы же склоняетесь к определенной стороне? Вообще-то, очень занятно, что вы с легкостью сможете сойти и за азиатку, и за белую.
Люси заскрежетала зубами. В итоге он все-таки разозлил ее.
— Знаете, я никогда не пыталась «сойти за кого-то», я стараюсь просто быть собой.
— Хорошо сказано, юная леди, очень хорошо. А теперь скажите, вы где-то бываете?
— Как я понимаю, вы имеете в виду не просто «где-то», а на светских мероприятиях?
— Да-да, именно.
— Я решила не принимать участия ни в каких балах дебютанток, хотя бабушка и настаивала.
— Это ваша бабушка по отцу? По линии Черчиллей? Кстати, а как вы связаны с английскими Черчиллями?
Люси потянулась за хрустальным фужером, стоявшим перед ней. Она пила мало и редко, но раз придется терпеть эту пытку еще три перемены блюд, то можно и надраться в хлам. Девушка залпом выпила содержимое фужера, и остаток вечера прошел как в тумане. Сперва ее пробрал озноб, а затем все происходило словно на быстрой перемотке, с ускорением, пока воспоминания не превратились в отдельные кадры…