Потом у Леонарда была анальная фаза. Ещё до «Майры Брекин-ридж» он решил, что существовал первобытный инстинкт, который требовал того, чтобы мужчин пидорасили женщины. (Ты читаешь это, Андреа Дворкин?)[26]
«Э, как вы это проделываете?» — спросил я, когда он хвастался этим свежайшим открытием.
«Бутылкой из-под кока-колы», — сказал он.
«Ага», — сказал я с задумчивым видом. «Точно не скажу, но тебе стоит почитать про ректальный пролапс в какой-нибудь медицинской книжке. По-моему, ты можешь вывернуть свой анус наружу и на самом деле повредить себе, используя таким образом бутылку. Вроде как там создаётся вакуум».
«Ой-ёй!» — вскричал он. «Может, поэтому у меня шла кровь в последний раз, когда мы это пробовали».
Сандра была всегда тихой и сдержанной, как и большинство выпускников кафедры психологии. Кроме того, что она помогала Леонарду с его различными сексуальными маниями, непохоже было, что у неё были какие-либо отличительные черты, выделяющие её среди миллиона других белых девушек-протестанток со Среднего Запада её возраста. Может быть, поэтому она ему и помогала.
«Ты был прав насчёт этого ректального пролапса», — сказал мне Леонард, когда я увиделся с ним в следующий раз. «Мы бросили бутылку из-под колы и купили один из этих модных вибраторов. Ух, блин — ух!»
Естественно, в конце концов Леонард и Сандра дошли и до оргии.
«Это было балдёжно», — сказал он мне потом. «У них был кокаин и я занюхивал и кончал, занюхивал и кончал всю ночь напролёт. Просто нахуй улёт!»
Перед тем, как читающий это побежит валяться в куче кокаина, которой хватит на год, позвольте мне напомнить, что Леонарду на тот момент было 18 лет.
Многие молодые мужчины примерно в этом возрасте (в течении нескольких лет) настолько же мультиоргазменны, насколько могут быть взрослые женщины, без кокаина.
Наркотические увлечения Леонарда были так же напоказ экспериментальны, как и его сексуальные похождения.
Какое-то время, когда я впервые встретил его, это была трава. Трава была вторым пришествием Христа. Она не только расширяла сознание, улучшала секс и была доказательством существования Бога, но и превращала всех без исключения куривших её в пацифистов. «Нам нужно только накурить всех и не будет никакой сраной Третьей Мировой Войны», — как-то раз заявил Леонард.
«Но "Ангелы Ада" выкуривают уйму травы, и они не такие уж и пацифисты», — осторожно заметил я. «А ещё был такой Хасан-и Саббах…»
«Ну, в этом что-то есть», — признал Леонард. «Некоторым людям надо выкурить куда больше травы, чем другим, прежде чем их начнёт расслаблять. И потом, "Ангелы" портят всё, мешая траву с бухлом, а это всегда обламывает кайф».
Вот это мне и нравилось в Леонарде. Он всегда выслушивал ваши доводы и даже обдумывал их, пусть и недолго. Он никогда не был по-настоящему безумен.
Потом, конечно, панацеей Леонарда стало ЛСД.
«Я ебал Сандру, — рассказывал он любому, кто готов был его выслушать, — и кислота перенесла моё сознание целиком в крайние полсантиметра головки моего пениса. Я был только этим — всего лишь этим кусочком плоти, целиком окружённым пиздой и пульсирующим от радости. А потом бах, и даже этого не стало. Я был нигде, и в то же время везде. Вот это в точности то, что индусы называют «самадхи» — единство с Всем Сущим».
Конечно, его мечтой было запустить кислоту в водопроводы города Вашингтона. «Даже Линдон Джонсон полюбит мир и прекратит убивать людей», — восторгался он.
Леонард пережил жуткую депрессию, когда в андеграундной прессе многократно написали, что ЛСД распадается на неактивные компоненты, будучи добавлен в проточную воду, на которую воздействует солнечный свет, и таким образом не будет эффективен в водопроводе. «Господи, — сказал он, — всё всегда сложнее, чем кажется. Нам придётся найти другой способ добраться до Джонсона».
Кровь бунтарей становится жиже, как однажды заметил Бернард Вулф; по прошествии нескольких лет мне приелась жизнь в маленьком городке и я снова начал искать работу в большом городе. Я переехал в Нью-Йорк и потерял связь с Леонардом и Сандрой.
Мы снова встретились — в кофейне в Ист-Виллидж. Его тогдашними страстями были кокаин и гомосексуальность.
«Я думаю, кокс разъёбывает мозги, — обеспокоенным тоном сообщил мне он, — но я остановлюсь до того, как он нанесёт мне серьёзный урон. Ты не представляешь, как он влияет на оргазм, малыш. Ой, боже, боже!»
Я спросил, женат ли он до сих пор на Сандре или нет.
«А, да, мужик, она по-прежнему моя матушка-ангел», — восторженно сказал он. «Мы трахаемся с одним и тем же парнем. Все троё, нюхаем и кончаем, нюхаем и кончаем всю ночь напролёт».
«И сие есть Царство Небесное», — посетила меня причудливая мысль. Шли годы, я стал старше; на дворе был 1972 год и оптимизм революционеров шестидесятых был всего лишь смешным воспоминанием. Однажды я был на почте в Чикаго и голос за моим правым плечом произнёс: «Боб Уилсон?»
Я повернулся и взглянул в лицо, которое не совсем узнал. При нём была новая борода, скромная одежда и немного лоска совершеннолетия — но оставалась одна черта. У него в глазах была искра, которую ни с чем не перепутаешь — блеск, который выдаёт человека, который до сих пор гонится за «истиной» и наконец ухватил «её» за полы «её» одежды и готовится овладеть ею всецело. «Леонард?» — спросил я.
«Да, — сказал он, — и я часто переживаю из-за дурного влияния, которое оказывал на тебя когда-то. Из-за тех ужасных вещей, которые я делал, и того, как упорно я пытался склонить других к тому, чтобы и они делали их!» (Ой-ёй, подумал я). «Но теперь я обрёл мир, я был вновь рождён посредством нашего Спасителя Иисуса Христа, и я…»
«Всегда приятно встретить старого приятеля, — быстро произнёс я, — но мне надо торопиться, чтобы успеть на поезд». Я уже бежал.
«Погоди, погоди, — сказал он, — возьми эту брошюру…» Я ещё видел, как шевелятся его губы, когда выскакивал в дверь.
2.Рогатые божества и распаляющие зелья
Должно продавать его кому-то, святое имя любви… весь думая всё об этом, Этом зудящем, Всем целиком, удовольствии, за которое каждый её похвалит, деле, каким был порождён каждый, чтобы порождать… Закон джюнгерлей.
Человеческий мозг состоит из килограмма с лишним жижи, похожей на овсянку. (Более жёсткие, крахмальные мозги, которые можно увидеть в лабораториях или кино — мёртвые; остальные части тела выглядят такими же пластмассовыми после смерти). Внутри этой жижи — этого «заколдованного ткацкого станка», как называл её невролог сэр Чарльз Шеррингтон, этого «улья анархии», как более поэтично выразился романист Бернард Вулф — находятся несколько миллиардов отдельных клеток, каждая из которых может передавать электрический заряд любой другой, любой дюжине или тысяче других в любое время. Каждая такая электрическая цепь отмечает или отвечает на что-то, воздействующее на нервную систему либо изнутри, как это делают мышцы, железы или клетки, либо снаружи — вплоть до света звёзд в ночи.
Архитектор-поэт Бакминстер Фуллер подытоживает это в одном изящном, незабываемом парадоксальном высказывании: «Всё, что мы видим, — говорит он, — внутри наших собственных голов».
Таким образом, если человек был слеп от рождения, а его зрение было восстановлено в результате операции, он увидит совсем не то, что видим мы. Он увидит вихрящийся хаос, который, возможно, устрашит его; только постепенно, в течении месяцев, он научится с помощью врачей и медсестёр, ухаживающих за ним, видеть то же, что и мы. Мы не будем потчевать читателя неврологическими теориями, пытающимися объяснить, почему ЛСД ввергает экспериментирующего с ним в такой же вихрящийся хаос.
Само собой разумеется, мы также слышим мозгом плюс ушами, ощущаем вкус мозгом плюс языком, и, в общем, осознаем всё, только делая внутри наших голов записи на том, что Уильям Берроуз называет «the soft machinery», мягкой машинерией тканей нашего мозга.
Так, под гипнозом человек, которому дали соль и сказали, что это сахар, будет ощущать сладкий вкус, что служит примером феномена «мозг плюс язык». Точно так же загипнотизированный человек, которому показывают зелёный круг и говорят, что он красный, будет видеть его как красный. Это потому что за нас смотрят «мозг плюс глаза».[27]
Итак, очевидно, всё, что воздействует на мозг, будет воздействовать на наше восприятие вселенной в целом. Лобно-долевая эпилепсия — болезнь мозга, от которой страдали такие знаменитые личности, как Юлий Цезарь и русский писатель Фёдор Достоевский — ясно показывает эту связь. Попытки Достоевского описать это состояние выглядят в точности как записи современного любителя кислоты, когда он говорит, несмотря на боль, сопровождающую припадки: «Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире, и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь». Это состояние невербальное, как и в случае с кислотными и другими трипами, о которых у нас пойдёт речь, потому что наша речь была изобретена для того, чтобы описывать другие, более статистически обыденные ситуации. Достоевский (и другие люди с лобно-долевой эпилепсией) даже описывает яркий «белый свет», который также видели принимавшие ЛСД и восточные йоги. (Рок-группа The Clear Light, несомненно, была названа в честь такого опыта, который, как полагает философ Алан Уоттс — сам экспериментировавший с ЛСД, пока вещество ещё не было под запретом — может быть восприятием мозгом самого себя, когда включены все электрические цепи одновременно. Что возможно).
Но (и читатель, должно быть, догадывается, что мы ведём к этому), более распостранённый способ преобразить мозг — это наркотики, которые можно принять по собственной воле, в отличие от эпилепсии, которая передаётся по наследству. Также истинно то (несмотря на всю истерику в Вашингтоне), что некоторые наркотики, принимаемые в небольших дозах, гораздо менее неприятны, чем эпилепсия. (Они также гораздо менее неприятны, чем рак. Если настолько умеренные заявления звучат как пропаганда наркотиков, мне искренне жаль; как сказал доктор Хамфри Осмонд, примерно с 1965 года стало трудно сказать что-нибудь соответствующее истине о наркотиках, чтобы тебя не записали в жуткую «наркотическую секту»).