Спросите их про одно конкретное яблоко, и они расскажут вам про валовой продукт страны; спросите вот про это кресло, и они начнут в подробностях расписывать эволюцию мебельного производства. Они не уходят от темы: они рассматривают её с философской точки зрения, как бы со всех сторон. Конкретная информация, которую ты ищешь, никогда не проступает.
«Во время той инъекции, — не сдавался я, — ты подумал, что сделаешь вторую, третью, и так далее, пока не станешь зависимым?»
«Все знают насчёт шанса стать зависимым», — ответил он этим ровным мечтательным торчковским тоном. «Был ещё шанс, что меня собьёт грузовик, когда я буду возвращаться домой. Есть шанс, что из космоса прилетит метеорит и сотрёт этот город с лица земли». И так далее. Нейтральная, объективная точка зрения Святого Отбоя на все события в его жизни попросту не могла распостраниться на область первой инъекции; эта область была навсегда погребена под нагромождением читанного им о причинах девиантного поведения.
Если бы вы загипнотизировали кого-то и приказали бы ему не произносить слово «нос», а затем попросили бы объяснить, как работает обоняние, вы бы обнаружили, что ответы этого человека наносят такие же языковые сугробы. Интеллектуалы, в биокомпьютерах которых хранится больше абстракций, лучше владеют этим навыком, но все люди в какой-то степени способны делать это.
Святой Отбой мастерски владел этим приёмом. Самая долгая часть передачи была посвящена тому, как он изначально стал зависимым, и после всей его болтовни ни я, ни слушатели ничего об этом не узнали, впрочем, мы досыта наслушались про психосоциологический стресс в различных стратах урбанистического капиталистического общества и экзистенциальные проблемы у вернувшихся с войны ветеранов.
Но стало понятно, что Святой Отбой был ветераном, очевидно, Второй Мировой (судя по его возрасту). Была ли его семья богатой, бедной или принадлежала к среднему классу, вырос ли он в большом городе или маленьком городке, учился ли он в колледже или поднабрал психосоциологического жаргона самостоятельно — всё это так и осталось неизвестным. Но он побывал на войне. Кто угодно мог бы спокойно приписать его зависимость последствиям пережитого сражения в Арденнах (или битвы за холм в уезде Иончхон, если он был моложе, чем казался на вид).
В конце передачи я попытал удачи.
«Предположим, что нас слушает человек, который думает прямо сейчас попробовать сделать себе инъекцию героина», — сказал я. «Что ты ему скажешь?»
Как только эти слова слетели с моих уст, я замер. Святой Отбой был так обсажен «лекарством от Господа», что вряд ли увидел бы в этом что-то плохое. Вполне возможно, что он не произнёс бы тираду о вреде джанка, которую я надеялся услышать.
Но мне не стоило беспокоиться. Святой Отбой не был полностью отбит. «Пускай переберётся в Англию, — безразлично сказал он, — там наркоманов меньше достают».
«Значит, — сказал я, зарабатывая баллы для федеральной комиссии по связи, — ты считаешь, что каждый, кто сделает инъекцию героина, может стать героинозависимым?»
«Ну, — ответил он, — каждый в глубине души отдаёт себе отчёт, что может стать зависимым, когда пробует джанк. Некоторые не призваны к этому и бросают после нескольких уколов».
Так я узнал ещё одно о Святом Отбое. Он был бывшим католиком. Никто другой не применил бы такую метафору именно таким образом. Где-то, давным-давно, кто-то пытался убедить его в том, что он призван стать священником. Может быть, он даже в семинарии учился.
На этом передача закончилась. В следующий раз я увидел его меньше чем через неделю, и было ясно, что он ещё не принял дневную дозу. Он подошёл ко мне в кофейне, превращение было шокирующим. Взгляд Будды превратился в отчаянный, в голосе слышался скулёж, а «факты» теперь вызывали у него очень сильные чувства.
Он сказал, что передача имела большой успех («все о ней говорят»), что было сильным преувеличением. Подразумевал он то, что его появление в моей передаче мгновенно вознесло её на какую-то вершину успеха, и я, таким образом, был у него в большом долгу.
Заметка: если бы я попался на это хоть раз, он бы вернулся снова. Снова и снова.
Заметка: если бы я не попался на это хоть раз, то чувствовал бы себя негодяем. А ещё была бы обчищена чья-нибудь квартира — возможно, моя собственная, поскольку он знал, где я живу, и, возможно, решил, что я симпатизировал ему настолько, чтобы не сдать его легавым.
Заметка: в ту неделю я был при деньгах.
Я дал ему двадцать долларов и скормил ему свою историю, про четырёх детей, трудности работы независимого автора и жадное руководство радиостанции. Всё его внимание сосредоточилось на двадцатке; остальная моя болтовня прошла мимо его ушей. Он удалился, рассыпаясь в благодарностях, и я знал, что он вернётся.
Но я ошибался.
Вскоре после этого Святой Отбой снова попался и стал одним из первопроходцев заместительной метадоновой терапии. Прошло больше года, прежде чем я увидел его снова.
Я вернулся в Нью-Йорк и в ходе короткого визита разглядывал книги в потрясающей книжной лавке «Peace Еуе» на авеню Эй, в котором невероятный человек Эд Сандерс, рок-певец/поэт/издатель/дзэнский безумец, продаёт книги с названиями вроде «Ебать бога в жопу» и арт-объекты вроде вазелина, которым пользовался Аллен Гинзберг, когда пидорасил Питера Орловски или лобковых волос известных поэтесс. Кроме этого у Эда была великая мечта всей жизни, снять грандиозный фильм панорамной аппаратурой «Синерама», главными участниками которого были бы контркультурщики, от рок-певцов до суровых политических активистов, устраивающие двухчасовую оргию, а называлось бы это «Монгольская свальная ебля».
Эдана на месте не было (он был в концертном туре со своей рок-группой The Fugs, название — дань уважения Норману Мейлеру), но, к моему удивлению, в лавку зашёл Святой Отбой и положил стопку журналов на прилавок. Он работал в оптовой торговле журналами, у него была своя машина, он развозил товар по всей южной части Манхэттена, и, похоже, здравствовал благодаря метадоновой диете, которую ему назначил губернатор штата Нью-Йорк.
Всё это я узнал за обедом в «McSorley's», куда пригласить его меня заставило любопытство, а также память о старых добрых временах. Он был первым участником метадоновой программы, с которым я встречался лично, и мне нужен был как минимум час, чтобы разузнать столько, сколько получится.
Теперь у Святого Отбоя были имя и фамилия, как у любого другого приличного гражданина — назовём его Джо Смит: настоящее имя было такое же незапоминающееся. Но это была бирка, с которой он родился (сказал мне он) и он не пользовался ей — и не видел её кроме как в отчётах полиции — больше двух десятков лет. Принять её снова для него было как снова принять себя, по-новому.
Он сказал, что его теперь совершенно не тянет к героину. Я ему поверил. Другой бывший героиновый наркоман как-то раз мне рассказал, что два самых счастливых года жизни провёл во Франции в пятидесятых, покупая метадон в аптеке, вкалывая его сразу по приходу домой и совершенно не волнуясь, что его схватят копы. Но затем правительство Франции запретило метадон, и он вернулся к тому, с чего начал. Пока эта счастливая передышка длилась, однако, он был таким же воздержанным и респектабельным гражданином, каким он был на момент рассказа. Легальный джанк не создаёт такие проблемы, как нелегальный джанк.
Святой Отбой — или Джо Смит — сказал мне, что ему доставляло удовольствие зарабатывать себе на жизнь. «Это приносит в жизнь порядок, — сказал он, — а без порядка жизнь — сплошная тягомотина». Я подумал, что это интересным образом противоположно представлению многих любителей кислоты о то, что в совершенном обществе будущего всю работу будут выполнять механизмы, а люди беспрепятственно будут посвящать себя любви, сложным взаимоотношениям и искусству. Торчки, и даже бывшие торчки, зачастую относятся к жизни как к проблеме, которую надо либо избежать (при помощи «угнетающих» наркотиков), либо решить усилием воли; однако психоделическому племени она видится как развлечение, которое можно улучшить (при помощи «облегчающих» наркотиков) или наблюдать, находясь в созерцательном покое.
Когда я увидел Джо Смита в следующий раз, в нём оставалось даже ещё меньше Святого Отбоя. Это было несколько месяцев спустя, он был в баре с миленькой девчушкой, которая была никак не старше 16 лет. Он увидел меня, когда мы зашли туда с женой, и пригласил нас за свой столик.
Мы подсели к ним и немного выпили. Вскоре стало ясно, что Джо Смит был галантным кавалером, искусителем женского пола (или по крайней мере шестнадцатилетних девиц), умудрённым опытом светским человеком, и его бы никогда не увидели в обществе такого сомнительного персонажа, как безрадостный Святой Отбой. Также ясно было, что он был выпивохой, симпатичным выпивохой, которого все любят, таким, каких иногда играет Бинг Кросби, но несомненно, как ни крути, выпивохой. Буддоподобный торчок испарился и ему на смену пришёл обаятельный старый бабник.
А ещё он был в настроении для самокопаний и, ещё немного выпив, вдруг начал «рассказывать всё без утайки».
Мы обсуждали Движение За Освобождение Женщин, и от этого каким-то образом разговор перешёл к вечно раздражающим проблемам отказа в сексе — как сказать кому-то «нет», не обидев этого человека? И как примириться с «нет», не обидевшись самому?
«Помнишь первый раз, когда тебе отказали в сексе?» — спросил Джо Смит. «Спорим, что не помнишь. Спорим, что твоё воспоминание об этом — призрак, тень подлинного переживания. Фрейд в своих теориях обсчитался на десять лет. Причины наших неврозов это не травмы детских лет — а мы и их тоже забываем. Потому что это слишком больно. Первый раз, когда хочешь женщину, на самом деле хочешь её — только её и никого другого — а она отказывает тебе, это как получить по яйцам. Ты сразу думаешь о самоубийстве — потому что кажется, что боль никогда не покинет тебя. Не можешь вспомнить? С тобой именно такое разве не случалось хоть раз? Не думал достать папино ружьё из гаража и разнести себе башку?»