Идея рациональных ожиданий была не так уж и безрассудна. Лежавшее в её основе предположение о том, что люди не настолько глупы, чтобы последовательно упускать возможность получить выгоду или увеличить свои доходы, до сих пор оказывает влияние на большинство макроэкономических исследований. В ней что-то было. Например, многие неэкономисты смеялись над предположением, что фондовые рынки рациональны и эффективны: хотя в поведении инвесторов есть доля иррационального, верно и то, что в среднем им удаётся «обогнать» рынок, значит, осталось не так много возможностей получить большую прибыль, которые они ещё не использовали. Благодаря использованию методик и рассуждений теории рациональных ожиданий (с чего бы люди постоянно верили в какую-нибудь ложь?), в изучении несовершенств и проявлений неэффективности рыночного механизма реального мира были проведены плодотворные исследования.
Однако какими бы ни были достоинства каждой из школ, несмотря на возможность существования разных школ, это не точная наука. Скорее, это похоже на рассуждения о том, плоская ли Земля и стоит ли она на слоне и четырёх черепахах или она круглая, а вокруг неё вращается вся остальная Вселенная. Каждая школа, возможно, нашла частицу правды, но ни одна из них не разобралась в вопросе до конца. Анализ экономики в целом навсегда останется сложным и противоречивым занятием. Отчасти потому, что мы не располагаем достаточным объёмом данных для проверки конкурирующих теорий: экономика меняется настолько быстро, что в качестве доказательства того, что произойдёт в 2005 г., нет смысла учитывать данные до 1980 г. Экономисты располагают статистическими данными в лучшем случае за 25-летний период, по финансовым рынкам данные доступны ежемесячно или даже постоянно, а по другим сферам — только ежеквартально или ежегодно. А учитывая то, что уровень цен в одном месяце сильно отличается от показателей следующего месяца, в отдельных данных практически нет полезной информации.
Более того, экономика состоит из миллионов и миллионов людей и компаний. В глобальной экономике, где страны связаны между собой торговлей, инвестициями и миграцией, всё, что происходит в одном месте, обязательно приведёт к тому, что появятся десятки или сотни миллионов решений, принятых в ответ на происходящее в мире.
Подобное открытие привело к возникновению нового направления мысли, которое утверждает, что делать теоретические предположения относительно экономики в целом возможно, но их нельзя с лёгкостью превратить в рабочие принципы или меры. Эта идея появилась после применения теории сложности (разработанной в естественных науках) к экономике.
На первый взгляд, теория сложности кажется довольно понятной. В ней утверждается, что люди (муравьи или молекулы) влияют на выбор, который каждый из них делает. Это противоречит традиционной макроэкономике, предполагавшей, что люди принимают решения относительно того, что тратить, куда инвестировать, как работать, независимо от таких факторов, как уровень процентной ставки или уровень прибыли компании, a также их собственные вкусы и предпочтения. Однако, если предположить наличие естественной для человека склонности зависеть от поступков окружающих, то окажется что большинство принципов традиционной экономики не эффективно.
Сторонники теории сложности преувеличивают крах всей прошлой экономики. На самом деле, экономическое мышление совершенно спокойно может принять во внимание явления, которые так дороги приверженцам теории сложности. Например, возрастающая экономия от масштаба в некоторых отраслях, возникающая как следствие сетевых внешних эффектов (цена, которую я плачу, зависит от того, сколько людей до меня приобрели данный товар), которые я уже описывала в первых главах, конечно, не опровергает существующую экономику. Уважаемые традиционные экономисты-академики проводят большое количество исследований в этом направлении, особенно в сфере финансов, теории торговли, экономической географии и промышленной организации.
Однако теория сложности действительно угрожает традиционной экономике. Она подрывает механизм, лежащий в основе каждодневных прогнозов и комментариев. В тайниках Лондонской школы экономики действительно есть механизм (он назван Машиной Филлипса, по имени своего создателя), представляющий доходов в экономике с помощью цветной воды, которая течёт по трубам и указывает на темпы потребительских расходов; и клапанов, которые имитируют гибкость или строгость кредитно-денежной политики. Но это порождает ошибочное утверждение в том, что экономику можно подправить, закрутив тут и подтянув там. Ошибочно оно потому что между объёмами потребительских расходов и такими «рычагами», как процентная ставка или государственные расходы, нет прямой связи, если при этом учитываются отдельные потребители которые зависят от модных веяний, общего хорошего настроения — или стадная психология фондовых рынков. Экономику невозможно контролировать, по крайней мере простым механическим способом. Возможно, машина была хорошей метафорой в послевоенную эру, когда даже в некоммунистических странах экономика куда больше подвергалась регулированию и контролю. В условиях современной свободной экономики всё изменилось. Политики теперь больше напоминают спортивных тренеров, чем инженеров. Они стараются настроить игроков (т. е. нас) на хорошую игру.
Макроэкономические прогнозы особенно часто бывают обманчивыми, поскольку будущее экономики часто зависит от того, что миллионы людей станут делать на отрезке времени между настоящим и будущим. Обычно при таком отношении к экономике происходит именно то, чего все боялись.
Эта идея для экономистов не нова. В одном известном отрывке из своей книги «Общая теория занятости, процента и денег» (The General Theory of Employment, Interest and Money) Джон Майнард Кейнс, который сам был успешным инвестором, говорил, что инвестирование в акции похоже на определение победителя в конкурсе красоты. Вы стараетесь выбрать конкурсанта, который с большей вероятностью понравится большинству судей.
Профессиональные инвестиции можно сравнить с конкурсами в газетах, когда участники должны выбрать из сотен фотографий шесть самых симпатичных. Приз присуждается тому, чей выбор максимально совпадёт со средними предпочтениями всех участников. Таким образом, каждый должен выбирать не те фотографии, которые нравятся ему, а те, которые, по его мнению, понравятся другим участникам, причём все подходят к решению этой проблемы совершенно одинаково.
Это касается не только мыльных пузырей фондовых рынков, но и всех спадов и подъёмов экономики. Рецессия — это совокупный результат, который может постоянно поддерживать сам себя. Своего рода порочный круг. Если искать аналогию в погоде, то она возникает как шторм. Прогнозирование макроэкономических событий действительно похоже на прогнозы погоды. Можно отследить краткосрочные тенденции и вероятности, иногда даже удаётся с большой вероятностью предсказать дожди, но большая точность прогнозов будет обманчивой.
Многие специалисты по макроэкономике полностью согласны с этим. Им бы хотелось донести до общества, что разумные прогнозы обычно выглядят примерно так: «Существует вероятность 75 %, что к концу следующего года инфляция будет выше 2 %». Но всем нам гораздо больше нравятся однозначные высказывания: «Через 18 месяцев цены на потребительские товары поднимутся на 2,4 %». Единственное, что их раздражает в нападках со стороны приверженцев теории сложности и прочих альтернативных теорий, так это слова о том, что экономика совершенно бесполезна, особенно в условиях кризиса, поскольку экономисты упрямо настаивают на использовании упрощённых формальных моделей. Большинство экономистов-практиков считают модели лишь инструментом и прекрасно осознают их недостатки перед лицом реальной жизни.
Однако всё это ставит макроэкономику в невыгодное положение. Из любого учебника становится понятным, что она до сих пор полагается на формальные модели, состоящие из заданных уравнений, — среди них есть гениальные примеры, но они не формируется эффективный инструмент для анализа или прогнозирования экономических событий в целом. К сожалению, специалисты не могут предложить ничего другого для удовлетворения тех честолюбивых надежд, которые некоторые критики возлагают на макроэкономику, ожидая от неё обобщения поведения миллионов не абсолютно рациональных людей, которые не обладают полной информацией о происходящем, принимают недальновидные решения, совершенно непохожи друг на друга, влияют на поведение друг друга и живут в условиях экономики со множеством преград и с конкурентными рынками.
Со времён столкновений идеологий в 1970-х и 1980-х годах экономисты пришли к пониманию того, что, пожалуй, стоит быть скромнее в своих оценках и прогнозировании событий на макроэкономическом уровне. Теперь всё гораздо лучше представляют себе, что такое плохие макроэкономические меры. Произошло это, в основном, благодаря катастрофическим последствиям воплощения одной из модных экономических теорий на практике.
Экономисты достигли сейчас согласия, которое можно было бы описать так: не совершать глупых ошибок. Сохранять инфляцию на низком уровне, потому что она вредит экономике, а избиратели её ненавидят. Заставить центральные банки, которые тоже ненавидят инфляцию, держать её на низком уровне. Им прекрасно удаётся делать это разными методами вот уже десять лет (слишком хорошо они работают в Японии, где цены продолжают падать).
Высокие темпы экономического роста — это хорошо, но полезны и стабильные темпы роста. Избирателям не нравятся взлёты и падения, во всяком случае, они не любят падений. Значит, надо обеспечить не слишком высокие объёмы государственных займов или не слишком высокое государственное активное сальдо, потому что экономика существует не для государства, а для компаний и потребителей. Конечно, до сих пор идут горячие споры о том, правильные ли установлены уровни процентных ставок, налогов и расходов. Но сейчас споры идут вокруг меньшего количества вариантов.