— А что с Сисси?
Гарри устало вздохнул.
— Слушай, Гаэтано, это не мое дело, и я не собираюсь им заниматься. Если тебе хочется валять дурака, валяй на здоровье. Но сначала, сделай мне одолжение и освободи эти комнаты от своего присутствия. Я не слишком-то строг, но у меня есть правила: никакого лишнего багажа. Я вернусь завтра утром. Надеюсь, вы двое к тому времени уедете.
Как только хлопнула дверь, Гай прижал руку Андрианны к своей щеке:
— Я позвоню отцу, он посоветует, что сделать и как помочь Сисси.
Андрианна согласилась.
Гай ушел в другую комнату. Андрианна слышала, как он что-то говорил по телефону, слова его прерывались плачем. Когда он вернулся в спальную, то лишь сказал: «Отец приезжает». Потом лег рядом с ней на постель. Они лежали просто так, крепко прижавшись друг к другу, понимая, что одна из глав их жизни близится к концу, и никто не в силах помешать ей завершиться.
Только после того, как Сисси Сен-Клу вышла на свободу, Гай привел отца к Андрианне. Бледный, он стоял рядом со своим отцом. Джино сурово посмотрел на Андрианну. Она решила, что сейчас он начнет ее ругать, будет обвинять ее в том, что по ее милости Гай чуть не оказался на краю пропасти. Но Форенци спросил:
— Как давно вы больны?
— Я не знаю, — прошептала Андрианна. — Это приходит и уходит…
Джино повернулся к Гаю:
— А ты, крупный делец от наркобизнеса, конечно, слишком занят, чтобы позаботиться о своей девушке? Посмотри, как она похудела! Как она бледна! Как слаба! Посмотри, она опухла. Ты, наверное, очень важная шишка в мире наркобизнеса? Или так занят развлечениями, что некогда было позвать доктора?
— Нет, нет, — Гай вытянул руки, как будто защищаясь. — У нас был доктор. Всего пару месяцев назад. У Энни был тогда второй солнечный удар. Помнишь? Как тогда, в Порт Эрколе. Доктор сказал, что это — солнечный удар, — голос Гая замер. Он глубоко вздохнул и сказал: — Потом ей стало гораздо лучше, но вот совсем недавно… — Гай опустил голову.
— Гай здесь ни при чем, мистер Форенци, — прошептала Андрианна. — Когда я плохо себя чувствовала, я просто ему ничего не говорила. Он даже не знал…
Джино мрачно покачал головой.
— Да, вы правы. Гай не виноват. Я виноват. Я его плохо воспитал. Я был плохим отцом, и вот результат: мой сын — не мужчина.
Андрианна услышала, как Гай разрыдался, но не стала смотреть на него, чтобы не видеть, как он плачет. Как несчастный, маленький мальчик, которого наказали.
— Не надо, мистер Форенци, пожалуйста. Никто не виноват. Гай очень хорошо ко мне относился. А наркотики. Конечно, это плохо. Но Гай старался достать денег, чтобы нам было на что жить. Он больше ничего не умеет делать.
Джино вытер лицо белоснежно-белым льняным платком.
— Вот, значит, в чем дело. Он не умеет больше ничего делать. Но мне кажется, что вы-то умеете. Если бы вам самой пришлось решать, как раздобыть денег, маленькая Энн, вы избрали бы иной путь их заработать.
Конечно, подумала Андрианна. Она предлагала ему мыть посуду, подавать в ресторане или кафе, работать клерками в магазине — что угодно, но только не работать на Гарри Мэнсфилда. Но она никогда не настаивала на своем варианте. В этом была ее слабость.
Забавно. Она едва знакома с Джино Форенци, но в тот момент, когда он назвал ее ласково «маленькая Энн», приписывая ей больше добродетелей, чем у нее было на самом деле, Андрианна перестала чувствовать себя самозванкой. У нее возникло огромное желание повиниться перед Джино Форенци, рассказать ему, что «маленькой Энн» на самом деле не существовало. Что на самом деле существует Андрианна Дуарте, незаконнорожденная дочь красивой, но глупой женщины, не обладавшей никаким положением в обществе, и мужчины, который не счел даже возможным признать Андрианну своей дочерью. Но Джино Форенци приехал сюда не ради нее. Она здесь была ни при чем. Джино приехал к сыну. Ее пронзила острая боль, но она постаралась скрыть ее, вынудив себя улыбнуться.
— Гай — хороший человек, мистер Форенци. У него столько замечательных качеств. Он очень добрый и всегда может рассмешить меня.
Джино Форенци внимательно смотрел на нее:
— Вам очень больно?
— Не очень. Пожалуйста, мистер Форенци, простите Гая.
Гай плакал где-то в глубине комнаты. Джино наклонился к ней и поцеловал ее в лоб.
— Дело не в том, чтобы простить. Когда кого-то любишь, дело не в прощении. Если дело было бы только в прощении, я умолял бы вам простить Гая. И, кажется, я буду просить вас обоих простить меня… — Он обернулся к Гаю и раскрыл руки — Гай бросился к нему на шею, плача: «Папа!»
Да, конечно, подумала Андрианна, главные роли сейчас принадлежат Гаю и его отцу. Она — лишь часть декорации.
Уже стемнело, когда Джино Форенци ушел, предупредив, что появится завтра, как только решит некоторые вопросы.
Только лишь отец ушел, Гай обошел комнату, включив все огни. Андрианна наблюдала за ним с грустью. Будут ли они сейчас заниматься любовью? Как часто именно в этом он находил решение всех проблем. Как-то однажды, только однажды, она повторила ему слова своей матери. Та сказала ей, что любовь после полудня — золотая. Она сказала это лишь раз. Может быть, поэтому он зажег все огни, чтобы окрасить все кругом в золотой цвет? Или он, как маленький мальчик, боялся темноты?
— Все будет хорошо, — сказала она ему. — Нам не нужно столько света.
— Я знаю, папа обо всем позаботится. Но веселее, когда светло, правда?
— Да, — согласилась она.
Она всегда соглашалась с тем, что говорил Гай, а старые привычки уходят с трудом. Когда все огни были зажжены, Гай лег рядом с ней и стал медленно целовать ее всю: каждый кусочек ее тела, как будто пытаясь запечатлеть ее всю на память. Он целовал ее волосы, ее веки, ее щеки и шею, ее руки и пальцы, ее груди и живот, ее бедра и ноги, и каждый пальчик ее ноги. Потом они любили друг друга так нежно, как никогда. Андрианна знала, что это было их прощание, дань тому, что уже прошло.
Их золотое время закончилось. Они уже больше никогда не будут любовниками. Но они останутся друзьями. И может быть, так было лучше? Может быть, дружба ценнее, чем любовь?
17. Вторник. Четыре часа
— Мы здесь уже несколько часов, — сказала Андрианна, делая знак официанту, чтобы он подошел со счетом. — Мне кажется, нас отсюда готовы вышвырнуть вон.
Пенни сверилась со своими наручными часиками, претенциозным изделием из нержавеющей стали с незначительными следами золота, но зато с бриллиантиками и сказала:
— Но сейчас только десять минут пятого. Что нам делать до семи? Ставлю последний доллар на то, что Николь не предложит никакой еды, по крайней мере, до десяти. Все в этом мире, кто уважает себя, не обедают до девяти[12]. Николь обедает на час поздней. Она уважает себя больше, чем все. Достаточно вспомнить горшочки с комнатными растениями, которые она привезла из своего шато во Франции, сама упаковала в детские пеленки перед поездкой в Соединенные Штаты. Знаешь, она расставляет их на всех кухнях по всему миру, где она поручала своим медсестрам скрещивать лук с салатом или еще с чем-то подобным.
— Ну, Пенни, ты уж слишком! — засмеялась Андрианна.
— Нет, я серьезно. Я думаю, что это более подходящее занятие для медсестер, чем вышивать орнамент на шелковых трусиках для принцессы Ди или принцессы Каролины. Разве нет? Кроме того, будет прекрасно, если Николь даст мне свои травки в качестве свадебного подарка, но рассаженные в посуду из чистейшего серебра — вместо обычных глиняных горшочков. Это — оригинальная мысль. Что нужно невестам в первую очередь? Господь знает, что мне нужно. Может быть, серебряные подсвечники от Тиффани, или хрустальные вазы от Картье, или сервизы от Неймана. У мамы до сих пор хранится все, что надо, оставшееся от моего неудачного замужества с мистером Ричардом «Автобусом» Таунсендом. Она все завернула в мягкую бумагу и положила в пластмассовые коробки до лучших дней.
— Хорошо, буду это иметь в виду, когда пойду делать покупки для невесты, у которой есть все, что надо. По крайней мере я знаю, что не надо дарить тебе. Но мне трудно придумать что-нибудь настолько оригинальное, как французская травка в серебряных горшочках.
— А почему бы тебе просто не прислать бутылочку шампанского на наш свадебный вечер? В хрустальной или какой-либо другой вазочке, в уютном гнездышке в виде большого букета цветов? В любом случае можешь быть уверена, что Николь будет стараться сделать более чем потрясающим этот вечер, хотя бы и для нас, простых смертных. Уверяю тебя, она не на шутку уже озадачила торговца цветами, чтобы он украсил ее квартиру гигантскими тюльпанами в горшочках из очаровательного сент-пошерского фаянса.
— Почему ты думаешь, что это будут тюльпаны?
— О, глупая девочка. Потому что тюльпаны сейчас самые шикарные, самые модные цветы, а цимбидии — уже вчерашний день. Разве ты не знаешь этого?
Андрианна пыталась подавить смущение:
— Стыдно признаться, но я не знала, что цимбидии уже отошли.
— О, Господи, как же ты собираешься изображать из себя настоящую светскую хозяйку, если ты не следишь за модой? — спросила Пенни с деланным ужасом.
— Полагаю, что я не одна такая. Но, может быть, и ты тоже. Ты почти так же осведомлена о моде, как и Николь. Ты знаешь, что мода — на тюльпаны, а цимбидии отошли, и уже считаешь это достаточным.
— Нет, я не думаю, что готова изображать из себя настоящую светскую хозяйку. Я думаю, не имеет значения, обставлена ли квартира в Нью-Йорке по последней моде, когда Николь находится в Палм-Биче, или даже дом в Палм-Биче, если она в Париже. Ты понимаешь меня? Николь обладает такими талантами, что могла бы управлять государством или международной компанией, вместо того чтобы заниматься чепухой, практически ничем.
— Действительно, Пенни? Трудно назвать Эдварда ничем. Когда Николь вышла за него замуж, он был послом США!