ежать зачатия. Сборник «Тротула» рекомендует: «Возьмите хорька и отрежьте у него яички, а его самого отпустите, не убивая. Пусть женщина носит эти яички на груди, обернутыми в гусиную или иную кожу, и тогда она не забеременеет»[93].
Хотя античные и ранние средневековые тексты иногда обращались к вопросу бесплодия, к началу XII века эта тема стала особенно острой, а к XIV веку в медицинской школе Монпелье о бесплодии было написано множество текстов. Их авторы описывали мешающие зачатию заболевания как мужчин, так и женщин. Бесплодие было вызвано нарушением баланса: кто-то из партнеров был слишком горячий или слишком холодный, слишком влажный или слишком сухой. Проблему были призваны решить специальные ванны, диеты, лосьоны и окуривания, а также определенные сексуальные техники (сегодня мы могли бы назвать их предварительными ласками), которые должны были привести к выбросу женского семени, необходимого для зачатия. К XV веку, судя по медицинским текстам, врачи-мужчины все больше начали практиковать гинекологию непосредственно, а не при помощи повитух. В то же время другой текст, «Женские тайны», также затрагивал вопросы фертильности, эмбриологии и анатомии репродуктивной системы; такие тексты не были призваны научить врачей лечить женщин, но носили скорее спекулятивный характер и зачастую опирались не только на данные медицины, но и на мизогинистские трюизмы вроде идеи о порочности женщин.
Брак был необходим обществу для сохранения человека как биологического вида, но в христианской культуре еще оставались сомнения насчет моральной оценки любой сексуальной активности. Ценились одновременно и девственность, и брак, и это противоречие сохранялось с самых ранних этапов развития христианства на протяжении всего Средневековья (и сохраняется и в наше время). Авторы, писавшие в разные эпохи, в сущности, опирались на одни и те же аргументы, однако со временем баланс сдвигался под влиянием ряда факторов – демографической ситуации и представлении о нуждах христианского мира (или какой-то его части), природы ересей, распространенных в тот или иной момент (и необходимых для борьбы с ними аргументов) и прочих аспектов политического и социального контекста. Даже взгляды на роль секса в браке со временем менялись. Например, целомудрие в браке среди православных славянских народов ценилось больше, нежели во времена ранней Византийской империи, и святые в житиях чудесным образом рожали детей в целомудренных браках.
Хотя аргументы против брака и за девственность так и не исчезли полностью, в определенные моменты средневековой истории церковь и общество в целом ценили брак выше, чем в другие. Одним из таких периодов был конец XI–XII вв. Тогда церковь навязывала безбрачие для священников, а их жен низводила до статуса наложниц или «священниковых шлюх» – но в то же время другие по-новому заговорили о браке, подчеркивая, что это таинство, основанное на любви (хотя она понималась как духовная любовь, а не плотское желание). Тот факт, что брак есть таинство, мог перевесить мелкие грехи, связанные с сексом.
Этот сдвиг в понимании брака произошел не по чисто богословским причинам: в основном причины были политическими. Церковная реформа XI века в том числе заявила права церкви контролировать многие аспекты жизни мирян – от выбора священников и епископов и их инвестирования символами власти (что светские правители считали своей прерогативой) до решений по семейным вопросам. Брачная политика сильно влияла на светских властителей, которые хотели, чтобы их сыновья продолжили род. Если у пары не было сыновей, чаще всего в этом винили женщину (особенно если у ее мужа были внебрачные сыновья, как это часто случалось). В период раннего Средневековья мужчина мог развестись с бесплодной женой или женой, которая рожала только девочек, и вступить в брак с другой женщиной, однако к XI веку церковь решила установить контроль над вопросами брака и отказалась позволять светским властителям разводиться с женами под угрозой отлучения от церкви.
Тот факт, что в некоторых случаях церковь разрешала разводы – известнее всего случай Людовика VII и Алиеноры Аквитанской – указывает на то, что загвоздка была не в том, что брак нерасторжим в принципе, а в том, что это должна решать церковь. Но чтобы поддержать идею о том, что связанные с браком вопросы должна решать церковь и церковные суды, нужно было подчеркивать святость брачных уз, и в результате даже критика секса между супругами была отодвинута на второй план. Разумеется, акцент при этом делался не на сексуальности, а на сакраментальной природе брака: супруги принимали участие в ритуале, установленном самим Христом и ниспосланном Богом. Тем не менее, секс и продолжение рода были настолько неотъемлемой частью брака, что любой акцент на ценности брака автоматически легитимизировал супружеский секс.
В XII–XIII веках церковь также могла приглушить критику секса между супругами из-за нападок со стороны катаров. Религия катаров, которую церковь объявила еретической (она также известна как Альбигойская ересь), была основана на дуализме: она объявляла душу творением Бога, но тело порождением зла. Следовательно, деторождение также было злом – а значит, и секс тоже, поскольку он приводил к рождению детей. Катары утверждали, что секс в браке столь же порочен, как и секс вне брака, и что католическая церковь, установив институт брака, поставила себя в положение сутенера; с точки зрения морали секс между супругами хуже, чем секс вне брака, поскольку супруги не стыдятся его. Некоторые катары выворачивали этот аргумент так, чтобы оправдать секс вне брака – так поступил Пьер Клерг, чтобы соблазнить Беатрису де Планиссоль, – но его также можно было использовать, чтобы продвигать идеал целомудрия, и правоверных католиков это подстегнуло выше ценить секс в браке.
В период позднего Средневековья прошла еще одна волна восхваления брака. Отчасти это могло быть связано с демографическим кризисом XIV века: после многих веков роста население западной Европы достигло той точки, когда людям перестало хватать ресурсного потенциала земель (по крайней мере с учетом известных тогда методов земледелия). Под земледелие все чаще приходилось брать неплодородные земли; цены на зерно выросли. Один сезон плохих урожаев мог уничтожить бедное сельское (и городское) население, а продолжительные периоды голода, как в 1315–1322 годах, разрушали жизнь всего общества. Ослабленное из-за недоедания население было особенно подвержено болезням, и Черная Смерть, которая опустошила Европу в 1348–1350 годах (и во время повторных вспышек в течение следующего века) уничтожила примерно треть населения. В некоторых отношениях снижение численности населения было к лучшему: нехватка продовольствия стала не такой острой. Однако для нанимателей нехватка дешевой рабочей силы стала проблемой, и тогда озабоченные низкой численностью населения государства начали пытаться продвигать брачные отношения.
Например, в итальянской Флоренции низкий уровень рождаемости послужил одной из причин к тому, что в 1403 году была учреждена Канцелярия Добропорядочности (Ufficiali dell’Onestà), которая должна была основать муниципальный бордель и управлять им. Как это ни парадоксально, эта мера была направлена в поддержку брака: власти полагали, что многие мужчины не женились, поскольку предпочитали содомию. «Питая отвращение к ужасающему злодеянию, имя которому – порок содомии, и желая искоренить его», они наняли для работы в борделе женщин – не из числа флорентиек[94]. Городские власти считали, что если предоставить мужчинам легкий доступ к привлекательным проституткам, это поможет убедить их в том, что женщины в этом отношении лучше мужчин, и тогда они женятся и поспособствуют восстановлению населения.
Однако численность населения была не единственной проблемой. В период позднего Средневековья у церкви возникло множество трудностей: в обществе господствовали антиклерикальные настроения, необходимость платить десятину раздражала людей, и в народе были широко распространены рассказы о жадных похотливых священниках. В некоторых частях Европы возникли антицерковные ереси вроде английских лоллардов, тогда как в других регионах появились мистики и движения вроде Братства общей жизни, которые не утверждали ничего возмутительного, но все же не особо вписывались в церковную иерархию. Церковь в то время чаще управлялась администраторами и юристами, а не богословами и духовными авторитетами – и, как следствие, целомудрие священников больше не вызывало такого уважения, как раньше.
Положение мирян в религиозной системе становилось все более и более значимым; все больше трудов начали писать на местных языках для простых людей – и чем больше менялась аудитория таких текстов и отношение к клирикам в целом, тем больше в религиозных трудах ценился брак. Это не значит, что в этих текстах превозносились сексуальные отношения между супругами в принципе; они скорее были сосредоточены на том, как можно быть добрым христианином в браке, и для этого было совершенно не обязательно было отказываться от секса. Семью стали рассматривать и ценить как микрокосм божественного порядка. Все больше людей, состоявших в браке, стали почитаться как святые; стали более распространенными exempla о добродетельных супругах. Эти положительные сдвиги в отношении к браку и семье часто связывают с протестантской Реформацией, но на самом деле их корни уходят в позднее Средневековье.
Хотя деторождение стояло в центре средневековых представлений о браке, нельзя было ограничивать всю сексуальность супругов только им. Некоторые браки были бездетными; некоторые супружеские пары уже вышли из возраста деторождения. Чтобы признать такие союзы действительными, для брака нужно было какое-то иное оправдание. Богословы обычно следовали формулировке Аврелия Августина о трех благах брака, которыми являлись proles, fides, sacramentum, или «потомство, верность и таинство»