Но даже если секс в определенные дни был запрещен, нарушение этого запрета могло быть меньшим грехом по сравнению с отказом исполнять супружеский долг. В Православной церкви дни перед Пасхой считаются наиболее священными, и один сербский рассказ описывает последствия чересчур ревностного – даже для женатого священника – воздержания:
«В Страстную Субботу одного священника мучил демон сладострастия. Помня о том, что он требовал воздержания, его жена отказалась удовлетворять его порывы. Тогда священник пошел в хлев и нашел облегчение с коровой. На следующий день во время пасхальной службы на церковь налетели стаи птиц. Священник приказал забаррикадировать окна и двери и в слезах покаялся перед общиной в своем грехе. Затем он открыл двери и вместе с прихожанами благополучно покинул церковь. Когда же из церкви вышла его жена, птицы налетели на нее и разорвали ее на части. Очевидно, она считалась виновной, поскольку именно она подтолкнула мужа к греху»[106].
Эта история не только иллюстрирует ожидания людей насчет сексуальных отношений в браке, но также и представление о мужской похоти как о мощной силе, которую нельзя игнорировать: мужское желание тем или иным способом необходимо удовлетворить.
От супружеского секса в недозволенное время предостерегали не так часто, как от сексуальных контактов в недозволенных местах – в первую очередь в церквях. В Средние века была широко известна история о любовниках, которые занималась сексом в церкви и прилипли друг к другу «как две собаки» к удивлению и насмешкам прихожан, нашедших их в таком виде на следующий день. Безусловно, в средневековой деревне паре было бы сложно найти укромный уголок; церкви же, где было безопасно и сухо и где большую часть дня никого не было, могли быть средневековым эквивалентом заднего сиденья машины. Но тишина и безлюдность церквей могла привлекать даже супружеские пары: средневековые дома были маленькими, и супруги, если только они не принадлежали к высшим слоям общества, не имели собственных спален. Приведенный выше сюжет скорее следовало понимать не буквально, а символически, как дихотомию «священное – мирское». Тем не менее эта история может и отражать реальную насущную проблему средневековых людей.
Представление о том, что сексуальный контакт каким-то образом осквернял то место, где он был совершен, также лег в основу обычая послеродового очищения. Родившим женщинам не позволялось входить в церковь на протяжении сорока дней после родов, и после этого они должны были пройти через определенный ритуал. Кажется странным, что в культуре, которая сделала продолжение рода основой брака, роды в то же время считались скверной: это еще один пример того, насколько неоднозначными взаимоотношения между средневековой церковью и телесностью. Этот обычай, возможно, уходит корнями в еврейский обычай ритуального очищения после родов, через которое, как считалось, должна была пройти и Дева Мария. В Средние века этот ритуал интерпретировали как благодарность за успешные роды, и некоторые утверждали, что этот обряд отводил женщинам центральную роль и отдавал им дань уважения.
Хотя Церковь учила, что в соответствии с новым порядком очищать необходимо душу, а не тело, воздаяние благодарности после родов все же несло в себе признание, что сексуальная активность оскверняет женщину. Из-за этого роженицу изолировали от паствы до тех пор, пока она не пройдет ритуал возвращения в общину. Однако церемония не ограничивалась только очищением: она также подчеркивала, что женщина при заступничестве Девы Марии избежала опасности. Через сорок дней после Рождества отмечается Сретение, которое также называют Очищением Девы Марии: в этот день проводятся шествия со свечами, и женщина, которой нужно очищение после родов, могла принести свечу в церковь. Этот ритуал также подчеркивал, что эта женщина – добродетельная жена и мать. Возможно, для самой женщины, а также для повитух и подруг, которые могли ее сопровождать, этот ритуал имел иной смысл, нежели для клириков: женщины могли не рассматривать роды как осквернение тела или души.
Средневековое еврейское общество не так ограничивало возможности для супружеского секса, как христианское. Талмуд запрещает мужчине силой принуждать жену к сексу – в противоположность христианской доктрине супружеского долга; Талмуд также разрешает даже нерепродуктивный секс между супругами. В еврейской культуре существовало одно очень важное общепризнанное табу: во время менструации женщина считалась нечистой, и после окончания менструального кровотечения она должна была пройти ритуальное очищение, погрузившись в водный резервуар (микву), прежде чем она сможет вступить в сексуальные отношения с мужем. Средневековые еврейские авторы зашли гораздо дальше сказанного в Талмуде, утверждая, что последствия женской нечистоты для мужчины будут ужасны. Как писал немецкий раввин Элеазар из Вормса, живший в конце XII – начале XIII веков:
Женщина, которая правильно соблюдает свой статус ниды, не будет готовить для своего мужа, не будет печь, не будет танцевать, не будет стелить постель и не будет переливать воду из одного сосуда в другой, поскольку она нечиста и может передать нечистоту. Ей запрещено входить в синагогу до тех пор, пока она не погрузится в воду. Слюна ниды может передать нечистоту. Если нида вступит в сношение с мужем, то ее сыновей на двадцать поколений постигнет проказа[107].
Раввин Элеазар, конечно же, любил и уважал свою жену; в 1196 году она была убита, и он писал в память о ней сочинения в стихах и в прозе. Впрочем, это совершенно не мешало ему винить женщин в том, что они оскверняют мужчин. Впрочем, обычай омовения также можно было использовать для подчеркивания добродетельности женщин: хотя Талмуд указывал, что добродетель женщин в том, что они занимаются хозяйством и тем самым дают мужчинам возможность уделить время занятиям, средневековые ашкеназы также утверждали, что она достигалась погружением в микву. Однако погружение требовалось только от замужних женщин: нечистота женщины была важна только если она влияла на мужчин.
Представление о женской скверне, разумеется, не было характерно только для иудаизма. Ритуальная чистота была одной из причин, по которым христианские авторы вроде Петра Дамиани настаивали на целибате для клириков. Менструация была «проклятием Евы», наказанием женщин за первородный грех, так что богословы недоумевали, почему у девы Марии, которая еще в утробе матери были очищена от греха, все же было менструальное кровотечение (ответ был дан такой, что она добровольно приняла наказание из смирения, хотя она его не заслужила). Но христианство не соединяло ритуальную нечистоту женщин с менструальным кровотечением так, как это делал иудаизм: женщины не были нечисты только из-за выделения крови или исключительно во время и непосредственно после менструации, и ритуальное омовение не могло их очистить.
В испанских респонсах говорится о женщинах, которые отказывались погружаться в микву, поскольку они не хотели заниматься сексом с мужьями. Одна история конца XII – начала XIII века из «Сефер-хасидим» Иегуды Хасида из Регенсбурга повествует о том, как одна женщина подталкивала мужа к свершению благих дел, отказываясь погружаться в микву, пока он не купит книги для богоугодных целей. Когда ее муж пожаловался раввину, он получил такой ответ: «Благословенна она за то, что принудила тебя исполнить достойное дело. Никакие другие способы принудить тебя ей неведомы»[108]. Тем не менее, ей посоветовали найти другие способы убеждения мужа, поскольку если она отказывается проходить ритуал очищения для секса с ним, она не сможет зачать ребенка, и тогда он может обратиться к иной сексуальной активности. Супружеские пары часто занимались сексом непосредственно после ритуального омовения женщины, как показано в немецком религиозном сборнике начала XV века.[109]
Согласно народным повериям, то, что женщина увидит, выходя из миквы, определит природу зачатого в эту ночь ребенка. Согласно преданию о рождении жившего во II веке рабби Ишмаэля, когда его мать выходила после ритуального омовения, она «увидела свинью. Она вернулась, погрузилась снова, вышла и увидела прокаженного. Она вернулась, погрузилась снова и увидела верблюда. И так было несколько раз, и каждый раз она возвращалась и снова погружалась». Наконец, ангел Гавриэль «стоял рядом со входом в купальни, и она увидела его и поспешила домой. И той ночью она зачала рабби Ишмаэля, и ликом он был так же прекрасен, как Гавриэль»[110].
Визит женщины в микву становился достоянием общественности, и это указывает на то, насколько по-разному относились к супружескому сексу христиане и иудеи. Когда женщина посещала микву, любой мог увидеть, что она входит внутрь, и каждый знал, что в ту ночь она будет заниматься сексом с мужем (считалось, что в это время особенно высок шанс зачать ребенка). Это было ее обязательством, и никто не считал это постыдным. Тем не менее, еврейская культура также была расколота конфликтами о том, как следует расценивать секс – как порок или как ценность.
Мужья, жены и удовольствие
Некоторые еврейские авторы обесценивали удовольствие от секса между супругами. Маймонид утверждал, что обрезание проводится с целью уменьшить сексуальное желание. Хотя некоторые предполагали, что оргазм жены создает благоприятные условия для зачатия сына, Исаак бен Идайя, последователь Маймонида, живший в XIII веке в Провансе, считал, что обрезание снижало сексуальное удовольствие женщины, поскольку мужчина быстрее достигал оргазма, и это было к лучшему:
Он обнаружит, что быстро делает свое дело, испуская семя сразу же, как только введет головку. Если он возляжет с ней, он заснет удовлетворенным и не познает ее снова на протяжении следующей седмицы. Так поступает обрезанный мужчина снова и снова с любимой женщиной. Он первый испытывает оргазм, и он не сдерживает свою удаль. Как только он вступает в сношения с ней, он незамедлительно дойдет до пика. Она не получает удовольствия, когда она ложится с ним и когда она встает, и для нее было бы лучше, если бы он не знал ее и н