В обществе, которое не сильно ценило личную независимость, согласие приобретало несколько иной смысл. В средневековом обществе узы зависимости были крепки, и было сложно сказать «нет» насчет секса или чего-либо другого тому человеку, от которого ты зависишь. Пра2ва первой ночи как собственно права не существовало, но зато часто встречалось то, что сегодня бы сочли сексуальным домогательством quid pro quo, только в Средние века это не было вне закона. Даже когда речь заходит о долгосрочных отношениях, когда служанка рожает хозяину больше одного ребенка, мы не знаем, насколько это был добровольный выбор; как и в случае с рабами на двоенном Юге США, решение согласиться стать любовницей хозяина могло быть основано как на физическом принуждении и экономической нужде, так и на желании дать своим детям лучшую жизнь. Какой-то выбор при этом мог быть, но все же в основном это было принуждение.
Мы не располагаем статистикой по распространенности изнасилования в средневековом обществе. Есть несколько соответствующих судебных дел, но мы можем предположить, что о случаях изнасилования тогда сообщали еще реже, чем сегодня, так что число судебных разбирательств плохо помогает нам оценить частоту преступлений. Еще чаще о таких ситуациях не просто не заявляли – их вообще не воспринимали как изнасилование, поскольку принуждение было не физическим.
В Средние века, как и сегодня, изнасилование также могло пониматься как насилие против женщины, а не сексуальное насилие. В Англии в конце XII – начале XIII века, например, и юридические трактаты, и реальные судебные разбирательства указывают не на отсутствие согласия со стороны женщины, но на физическое насилие, от которого она пострадала: «Сибба, дочь Уильяма, обвиняет Уильяма, сына Хью Болтонского, что он увел ее из деревни Уэлдрейк и силой взял ее и окровил ее»[176]. Однако позднее язык изложения как в трактатах, так и в судебных делах сосредоточился на потере девственности, и с конца XIII по XV век начали обращать внимание на вопрос о том, дала ли женщина согласие. Эти изменения отражали перемены в политических условиях и в том, что думали о сексе и власти те люди, которые создавали законы и приводили их в исполнение. Ким М. Филлипс утверждает, что акцент на насилии против женщин шел на пользу самим женщинам, поскольку он мог способствовать их безопасности. Но в то же время, если начать сосредотачиваться на вопросе согласия женщины, как сегодня, так и в Средние века все может свестись к ситуации «его слово против ее слова», и репутацию женщины могут извалять в грязи. Однако если сосредоточиваться только на свидетельствах насилия, а не на согласии, то может оказаться, что если принуждением была угроза, а не физическое насилие, то насильника нельзя привлечь к ответственности.
Среди всего прочего женщин могли принуждать к сексуальным отношениям без физического насилия при инцесте. Здесь у нас еще меньше данных, чем по изнасилованию: об инцесте настолько редко заявляли, что здесь совершенно невозможно собрать по Средним векам хоть какую-то статистику. Многие дела об инцесте, которые мы находим в судебных протоколах, в основном касаются не инцеста в одном доме, а сексуальных отношений или даже брака с родственником в четвертом колене или по свойству (то есть с тем, с чьим родственником, включая крестных, человек уже вступал в сексуальные отношения). Из-за высокого уровня смертности многие дети росли в сводных семьях: в современном мире мы знаем, что такая ситуация способствует возникновению сексуальных отношений между отчимом и падчерицей, но у нас очень мало данных (даже из рассказов), что в Средние века это тоже было так. Когда мы все же встречаем в рассказе инцест между отцом и дочерью, речь идет о биологическом отце, а не приемном.
В отличие от средневековых историй об инцесте между матерью и сыном, во многих из которых они просто не знают, кем они друг другу приходятся, средневековые истории об инцесте между отцом и дочерью основаны не на ошибке: обе стороны прекрасно знают, что происходит. Причина приписывается не заблуждению, а жестокости или безумию отца, либо же дьявольскому наущению. В позднеантичной истории Аполлония Тирского, которую часто пересказывали в Средние века (в том числе и Шекспир), царь Антиох насилует свою дочь.
Царь в неистовстве мается, с печалью сражается, любовью побеждается… Он однажды на рассвете проникает в покои дочери, под предлогом секретного разговора с нею, далеко отсылает слуг и, побуждаемый неистовой страстью, несмотря на ее упорное сопротивление, лишает дочь девственности.[177]
Как пишет Чосер,
Богами проклятый, царь Антиох
Свою же обесчестил дочь:
Столь горестный рассказ невмочь
Вести мне о ее страданьях.[178]
Распространен сюжет, когда мужчина настолько обезумел после смерти жены, что он пытается жениться на своей дочери, которая очень на нее похожа (это было и в «Иде и Оливе», о которой мы говорили выше: Ида была вынуждена переодеться мужчиной и бежать, потому что ее отец хотел на ней жениться). Здесь отец не представлен как воплощение зла, а только обезумел от горя. Таким образом, история повествует не об инцесте, а о терпении и непоколебимости перед лицом страданий; этот инцидент будет только первым среди многих несчастий девушки, но она выстоит, сохранит девственность и получит божественную награду. Однако такая история могла вскрывать некоторую встревоженность средневекового общества: в патриархальном мире, где за отцом оставалось последнее слово относительно многих аспектов жизни его ребенка, включая брак, как дочь может сопротивляться принуждению с его стороны? Ведь тем самым она лишит себя средств к существованию. В подобных сюжетах экономическое принуждение к инцесту не рассматривалось как распространенная проблема, и у нас очень мало данных о том, что это было частым явлением, но из более близких к нам эпох мы знаем, что такое принуждение может продолжаться долго, и о нем не будут говорить. Мы должны по крайней мере помнить о том, что в Средние века это могло быть точно так же.
Кроме того, в Средние века была широко известна поэма «Григорий Столпник», в которой дьявол подталкивает мальчика к сексуальному контакту со своей сестрой, которая спит в той же комнате. Она выбирает не навлекать на них обоих бесчестье и не звать на помощь. Когда их брошенный сын вырастает, он женится на своей матери; позднее они узнают правду о своих отношениях, приносят покаяние, и он становится папой римским. Мораль истории в том, как важно покаяние: двойной инцест, если за ним следует раскаяние, не мешает Григорию стать хорошим священником и папой римским. Но в этой истории видна пассивность женщины, которая покорно вступает в эти отношения. Повесть сосредотачивается на покаянии Григория, хотя его мать совершила инцест не один раз, а два. Спавшая в одной комнате с братом, «Конечно, слепа была дева / К греховной природе любви»; он набрасывается на нее, пока она спит, и хотя она просыпается и начинает отбиваться, «Но все ж против воли ее / Он дело довел до конца». Когда она (не зная об этом) встречает своего взрослого сына, и ее тянет к нему, «Виною диавол тому / Толкнувший и Еву во грех»[179]. На брак она соглашается, поскольку ей его предложили советники. Эта повесть также иллюстрирует опасность, которую могут представлять не вышедшие замуж в раннем возрасте дочери: они могут искушать мужчин в родительском доме.
Табу на инцест, закрепленное средневековой церковью, распространялось в Средние века не только на семью, но и на более дальних родственников. Роберт Мэннинг, английский моралист начала XIV века и автор книги «Справляясь с грехом», указывал, что запрет на инцест является для мужчины поводом не ходить к проституткам: клиент не может знать, не было ли у этой женщины сношений с его родственниками в прошлом. Это немного отличается от аргументов Иустина Философа, жившего в Риме в II веке: он утверждал, что мужчине не стоит пользоваться услугами проституток, поскольку проститутка может оказаться его родной дочерью, которую бросили при рождении и которую подобрали работорговцы, чтобы затем отправить работать в публичном доме. К периоду высокого Средневековья Мэннинг уже мог считать, что мужчина наверняка будет знать, не приходится ли проститутка ему родственницей; риск инцеста основан на том, что кто-то из ее клиентов мог приходиться ему родней.
Однако самый распространенный способ принуждения женщин к сексу в Средние века был не инцест и, возможно, не физическое насилие, но рабство. В юридическом смысле изнасилования рабыни быть не могло, поскольку мужчина имел право делать со своей собственностью что угодно. Рабовладение было известно в Европе на протяжении всего Средневековья и больше всего было распространено в период Раннего Средневековья, когда мы о нем знаем меньше, а затем по большей части на юге. На порабощение единоверцев смотрели неодобрительно, поэтому рабовладение было более распространено в регионах, где жили и христиане, и мусульмане. Согласно мусульманским законам и практике мусульманской Испании, мужчина имел полное право на секс со своей рабыней. Если в таких отношениях родится ребенок (и если он будет признан), у него будут те же права, что и у родившегося в законном браке, а рабыня, которая родила хозяину ребенка, получала особые привилегии – вплоть до свободы после смерти хозяина.
В христианской Западной Европе рабыня и ее дети по большей части таких прав не имели, хотя король Валенсии Педро III в 1283 году постановил, что мужчина, чья рабыня выносила его ребенка, должен освободить и ее, и ребенка. Но более типичной была ситуация, которая описана в письме о беременной рабыне, которая прибыла в Геную с Майорки: она утверждала, что забеременела от прошлого владельца, и этот вопрос подробно расследовали. Но, как отвечалось в письме,