Он говорит, можешь бросить ее в море с тем, что она носит в брюхе, поскольку это не его ребенок. И мы считаем, что он говорит правду, ведь если бы она беременна от него, он бы не отослал ее[180].
Здесь предполагается, что хозяин не отошлет своего собственного ребенка, но такое предположение не всегда было оправданно. Воспитывать ребенка рабыни экономически невыгодно, и многие рабыни были вынуждены оставлять своих детей (рожденных и от хозяев, и от других мужчин) в приютах. Однако встречались и случаи, когда таких детей растили в семье – как рабов или как свободных людей.
В Испании, где мусульман порабощали христиане, гендерный баланс среди рабов мог быть практически равным, но в других местах – в Италии (особенно в Венеции и Генуе) и на юге Франции – численный перевес был на стороне женщин: они составляли 80 % всех проданных рабов. Скорее всего, на это повлияли и спрос, и предложение. Нуждающиеся семьи с большей вероятностью продавали бы в рабство девочек, а не мальчиков, и захватить женщин в плен проще, чем мужчин; но кроме того, рабы требовались в основном для домашней работы (которая считалась женской) и для сексуальных услуг. Салли МакКи показала, что цены на рабынь зависели от того, насколько привлекательной считалась их этническая группа; это не значит, что их покупали только для секса (хотя в некоторых случаях это могло быть так), но можно сделать вывод, что владельцы ожидали, что от купленных для работы по дому женщин можно ждать и сексуальных услуг. Неженатые мужчины в особенности могли покупать рабынь для выполнения различных работ, которые в противном случае выполняла бы жена, но наличием рабынь в доме могли пользоваться и семьянины – равно как и другие мужчины: мы располагаем протоколами многочисленных судебных дел о том, как рабыня одного мужчины забеременела от другого, так что последний должен был заплатить ее владельцу за потерю трудоспособной рабыни. Согласие женщины ни на что не влияло. Например, в 1453 году во Флоренции некий Франческо был наказан за то, что он ворвался в дом Андреа делла Стуфа и изнасиловал его рабыню Катерину. Наказание было основано на том, сколько работы она не смогла выполнить[181]. Это считалось преступлением против собственности, за которое следовало отвечать перед ее владельцем, а не преступлением против самой женщины.
Не все отношения между рабынями и свободными мужчинами обязательно были основаны на физическом насилии. Рабыня зависела от своего хозяина: вполне возможно, что ей было больше некуда идти, и экономическое принуждение могло быть столь же эффективно, что и угроза насилия. Чуть в меньшей степени это верно и для служанок: возможно, у них и было больше альтернатив, чем у рабынь (например, живущие неподалеку родственники, которые могли их защитить), но в отношениях с господами у них было мало власти. Некоторые из них могли сами инициировать отношения со своими нанимателями или другими свободными мужчинами, надеясь улучшить свое экономическое положение, защитить себя и своих детей и, возможно, увидеть их свободными. Хотя имеющиеся у нас данные не позволяют нам этого сказать с точностью, в таких отношениях могли быть и настоящие чувства. И все же, с учетом того, насколько неравноправны рабыня и ее владелец, мы не можем сказать, что принуждения к сексу не было, даже если он произошел по инициативе женщины.
Хотя рабство было больше всего распространено на побережье Средиземного моря, рабыни под тем или иным принуждением жили и на севере. В исландской «Саге о людях из Лососьей долины» XIII века, действие которой происходит в X веке, Хёскульд покупает рабыню по имени Мелькорка специально в роли наложницы. Так как его жена ревнует (что нечасто встречается в исландских сагах, где женщины обычно не возражают против того, что у мужа есть наложница), он переселяет ее в отдельный дом. Хёскульд особенно любит ее сына, несмотря на то что у него есть много сыновей от жены, и он умудряется уговорить своих законных сыновей согласиться на то, чтобы разделить наследство со сводным братом. Здесь любопытен сюжет с наследованием, а также тот факт, что эта рабыня происходит из ирландской королевской семьи; то, что он берет наложницу, вполне в порядке вещей.
Согласно законам Восточной Европы, рабыня, родившая ребенка от хозяина, могла быть свободна, за их исполнением особенно не следили. Клирики признавали давление, которое на них оказывали хозяева, не накладывая на них епитимьи за сексуальные отношения или накладывая более легкие епитимьи, нежели на свободных женщин. Рабыня даже имела право на свободу, если ее изнасиловал хозяин, хотя доказать это было сложно: требовались свидетели.
Сексуальность женщины как угроза для мужчин
Женская сексуальность несла в себе самые разные угрозы средневековым мужчинам: женщины могли искушать их и склонять к блуду или худшим грехам; они могли вести себя друг с другом по-мужски и таким образом посягать на мужские гендерные привилегии, или они могли иными способами использовать свою сексуальность, чтобы контролировать мужчин. Очень часто встречается страх перед использованием магии. Бурхард Вормсский в X веке назначал епитимьи женщинам, которые пили семя своих мужей или давали им зелья, в состав которых входила их собственная менструальная кровь. Этих женщин наказывали скорее за их суеверия, а не за использование магии. В художественных текстах женщины изображаются как колдуньи и чаровницы, которые соблазняли мужчин (портрет не вполне в негативных тонах); но за пределами художественного вымысла возможность использования любовной магии рассматривали очень серьезно – как в христианской, так и в еврейской традициях. В еврейском сборнике «Книга любви женской», где содержится информация как по гинекологии, так и по магии, затрагиваются некоторые волнующие женщин вопросы – хотя не вполне очевидно, была ли книга предназначена для женской аудитории. Здесь можно встретить рецепты, с помощью которых и мужчины, и женщины могли помешать своему партнеру завести еще одного любовника или любовницу. Мужчины могли «смазать [половые органы] кровью молодого голубя», или «высушить тестикулы молодого петуха, хорошенько их измельчить и вымочить порошок в уксусе», или «смазать половые органы желчью молочного ягненка» или «кровью горлицы во время сношения». Женщины могли «взять немного его семени во время сношения и нанести на шерсть; затем она должна обнять мужа и повесить этот кусочек шерсти на шею со словами “да будет муж мой со мною связан”» или связать семь цветных нитей, повторяя над узелками наговор, и связать ими лягушку; или угостить его пирогом со своей менструальной кровью[182]. Такие рецепты – как медицинские, так и магические (и даже собственно приведенные выше рецепты) – не уникальны для еврейской культуры, и поскольку еврейская традиция не порицала сексуальность супругов, вполне можно ожидать, что медицинские трактаты и в еврейской, и в христианской традиции сосредоточат свое внимание на лечении различных проблем с репродуктивным здоровьем. Тем не менее редактор этого текста также предполагает, что описания магических ритуалов также отражают традицию женских практик.
Нападки на колдовство вплоть до рубежа XI–XII веков сосредотачивались скорее на искоренении ложной веры в колдовство, нежели на искоренении его самого. Начиная примерно с XII века основную угрозу стали видеть в самих ведьмах, а не в вере в их существование. В период высокого и позднего Средневековья вера в ведьм превратилась из веры в людей, которые способны колдовать, в веру в людей, которые поклоняются дьяволу или состоят в сговоре с ним – иными словами, сатанизм подменил колдовство. В период с 1300 по 1500 год две трети осужденных за колдовство были женщинами, причем в начале этого периода их доля была меньше, а в конце – больше. Масштабная охота на ведьм – не средневековый феномен: она началась в XVI веке.
Однако в XV веке начала расти вера в ведьм и страх перед ними. В трактате Malleus Maleficarum («Молот ведьм»), написанном двумя немецкими монахами доминиканского ордена не позднее 1487 года, помещены нападки на ведьм в рамки давней женоненавистнической традиции, включающей идеи о женской сексуальной ненасытности и то, что они представляют собой угрозу мужчинам. Женщины больше мужчин склонны к колдовству, поскольку:
Они легковерны. Демон жаждет главным образом испортить веру человека. Этого легче всего достигнуть у женщин… Они скорее подвержены воздействию со стороны духов вследствие естественной влажности свого сложения… женщины имеют недостатки как в душе, так и в теле… Ведь женщина более алчет плотских наслаждений, чем мужчина, что видно из всей той плотской скверны, которой женщины предаются… Почти все государства были разрушены из-за женщин… По природе женщина лжива… Она жалит и ласкает в одно и то же время… Всё совершается у них из ненасытности к плотским наслаждениям…[183]
Традиционные атаки на женщин со ссылками на авторитеты здесь подкреплены тем, что женщин связывают с колдовством, и особый акцент делается на их сексуальности.
Согласно «Молоту ведьм», среди всех прочих способов навредить мужчинам для ведьм доступна возможность наложить на них заклятие, чтобы мужчины считали, что у них пропал член. Ведьм не обвиняют в том, что они в самом деле удаляют мужские гениталии, но эффект в конечном счете тот же самый: «по мнению страдальца, это совершенно не иллюзия»[184]. Более того, авторы, пожалуй, слишком сильно напирают на то, что это иллюзия, в то же время пересказывая истории, которые подразумевают, что это не так.
Наконец, что нужно думать о тех ведьмах, которые такие члены в большом количестве, до двадцати или тридцати членов зараз, скрывают в птичьем гнезде или ящике, где они движутся, как живые, и принимают пищу, что многие видели и что повсеместно известно? На это следует сказать, что все это делается дьявольским наваждением и действием, так как чувства зрителей обманываются вышеуказанными способами. Некто рассказывал, что когда он потерял член и обратился за восстановлением своего здоровья к ведьме, та приказала ему подняться на дерево и из находившегося там гнезда, в котором лежало большое количество членов, взять себе один. Когда тот хотел взять из них один побольше, ведьма сказала: «Нет, этот не тронь, – и при этом добавила: – он принадлежит одному попу»