Тот же рисунок нашёлся и в Адином путеводителе, в главе, посвящённой известным личностям. «Ласкарина Бубулина, борец за независимость Греции, во время осады Навплиона на фоне своего знаменитого корвета "Агамемнон", – было написано ниже. – Бубулина, вдова богатого судовладельца, истратила всё своё состояние на войну за независимость от Османской империи, в которой также сражался английский поэт Джордж Байрон. Бубулина лично участвовала в боях и стольких победоносных морских сражениях, что российские союзники присвоили ей звание адмирала. Она была единственной женщиной в истории, получившей этот чин».
– Разве что в современной истории, – поморщилась Ада. – А вот в Персии была ещё Артемисия, союзница Ксеркса, которая командовала триерой в битве при Саламине. И потом...
– Избавь меня от подробностей! – смеясь перебила Дария. – Хватит нам и Ласкарины Бубулины. Будем считать, что наше пребывание в этом доме благословляет и охраняет героическая дама-адмирал, – и, принеся из кухни тряпку, она смахнула пыль и паутину со старой латунной рамы.
7
Поскольку день был ясным, а организаторы театрального фестиваля, с которыми Ада договорилась встретиться, собирались приехать только завтра, они решили искупаться на близлежащем пляже, отделённом от двора только невысокой каменной оградой.
Вода оказалась тёплой и прозрачной. Ада не стала барахтаться у берега, а отплыла на десяток метров, сразу снова почувствовав себя живой. Дария, надевшая ласты, энергично вспенила ногами воду, нырнула и всплыла уже далеко в море – одинокая тёмная точка в бесконечной лазури. А вернувшись, тряхнула мокрыми волосами и растянулась на полотенце.
– Какое же чудо! Слышала, из этих благословенных вод родилась когда-то Венера, или Афродита, как ты её называешь.
– Из пены морской... – мечтательно прошептала Ада.
– Точнее, из капли спермы своего великого отца, Зевса, – язвительно поправила её Дария. – Должно быть, этот мерзавец дрочил даже на безлюдное море!
– Кто бы говорил! Зевс, вне всякого сомнения, был грязным мерзавцем, но в смысле подрочить ты давно его переплюнула.
Обе расхохотались, потом замолчали, умиротворённые этим тихим вечером.
Высохнув и одевшись, они сели в машину и отправились в ресторан, с аппетитом умяв вкуснейший цацики из йогурта и свежих огурцов, долму, мусаку, сувлаки из баранины на деревянных шампурах и сочащиеся мёдом турецкие сладости – свой первый настоящий ужин на греческой земле, сбрызнутый бутылкой ароматной рецины[51].
Чтобы расплатиться по счету, Дария отошла к барной стойке, заодно выбрав пару относительно небанальных открыток: одну для Микеле, другую для Джулиано. Склонив головы над скатертью в красную клетку, подруги писали более-менее одно и то же: что путешествие проходит хорошо, что они добрались до Эпидавра и что остановились по такому-то адресу.
– «Целую, до встречи. Дария».
– И от меня тоже!
– «Ада тебя обнимает». А ты напиши: «Чао-чао, адвокатик, не заработайся там. Дария».
Предоставив адрес, по которому её в крайнем случае можно было найти, Дария, уезжая в длительное путешествие, не имела привычки в дальнейшем давать о себе знать до самого возвращения. Ада же иногда чувствовала желание позвонить Джулиано, как она это сделала из Кембриджа, но вовсе не считала себя обязанной это делать. И уж тем более не сейчас, после столь прохладного расставания в Доноре.
Попросив официанта отправить открытки, они сели в машину, вернулись домой и, вымотавшись за день, сразу же уснули глубоким сном.
8
Ада проснулась внезапно, словно её кто-то окликнул. За окном ещё было темно. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где она, и снова почувствовать знакомый кисловатый привкус в горле, означавший, что нужно скорее бежать во двор, к туалету. Ванной здесь не было, а душ представлял собой резиновую трубку с краном, торчащую из увитой виноградом стены.
Она побежала босиком и, заскочив в деревянную кабинку, опорожнила желудок, разом избавившись от цацики, мусаки, долмы, сувлаков и лукума – в общем, от всего, что съела накануне на ужин. Как можно было после столь утомительного дня так легкомысленно набивать живот всей этой жирной, тяжёлой пищей, особенно если он уже болел с утра? Ещё и вина выпить! Когда они с Лауреттой, тогда совсем малышки, объедались чем-нибудь до рвоты, дядя Танкреди назначал им не лекарства, а три дня строгого поста: только чай, тосты и куриный бульон с вермишелью-звёздочками. И сколько бы они ни просили чего-то более разнообразного или, по крайней мере, вкусного, хотя бы немного фруктов, дядя был неумолим.
«Аккуратнее нужно с едой», – подумала Ада, споласкивая лицо под краном. И пообещала себе, что пару дней, пока окончательно не избавится от последствий этого глупого отравления водой «священного источника», постарается последить за собой. Тем более что это неприятно и даже неловко, когда тебя мутит в компании организаторов фестиваля.
Сон больше не шёл, но и крепко спавшую Дарию будить не хотелось, поэтому Ада оставила ей записку: «Прогуляюсь в районе театра. Машину не беру, пройдусь пешком. Присоединяйся, если хочешь, или встретимся здесь ближе к обеду».
Выходя из дома, она бросила взгляд в сторону пляжа: хотелось окунуться, но вода была темной и, должно быть, ещё холодной.
Сразу взяв довольно высокий темп, она меньше чем за час дошла до археологического парка. Дорога была пустынной. Утренняя заря уже начала окрашивать небо розовым, но солнце пока не поднялось. Интересно, сколько осталось до того момента, когда можно будет позвонить дяде Тану, не рискуя его разбудить? Ада потихоньку начала уставать. Слишком мало спала, решила она.
Вокруг огромного амфитеатра занималась утренняя суета. Касса ещё не открылась, но рабочие уже разворачивали ограждение и разгружали инструменты. Они приветственно помахали ей рукой, она помахала в ответ и решила пройти дальше, к святилищу Асклепия.
Тем временем взошло солнце, воздух начал прогреваться. Перед входом в святилище какой-то паренёк выгружал из раздолбанного трёхколёсного мотороллера под тростниковый навес банки и бутылки с напитками. Увидев подошедшую Аду, он просиял:
– Tourist? English? I speak English very well[52].
– No English, no tourist[53]. Итальянка, – ответила она, раздумывая, чего лучше выпить, кока-колы или лимонада.
– А, итальянка! Una faccia, una razza, – радостно воскликнул паренёк. – Я знать по-итальянски, как говорить приветствие. Доброе утро!
– И тебе доброе утро, – улыбнулась Ада.
– Ты давай мне proprina, а я рассказывай история про этот храм.
– Proprina – это по-испански, у нас говорят «на чай».
– Да-да, я знать итальянский. Так какого на хрен ты хотеть пить?
Парнишка произнёс это так любезно, что у Ады просто не хватило смелости его поправить. Наверное, тот, у кого он учился, уверял, что это вежливое обращение.
– Есть у тебя минеральная вода без газа? – спросила она, решив остановиться на наименее опасном напитке.
– Вот, держи вода, бесплатный, если ты слушать историю храма и дать мне proprina. Ой, sorry[54], если ты дать мне на чай.
Ада прекрасно знала историю храма, и знала, надо сказать, уже почти целую вечность – точнее, с того момента, как дядя впервые дал ей почитать книги по греческой археологии. Ей было известно, что в античную эпоху святилище Асклепия, или Эскулапа, в Эпидавре было своего рода священной больницей, куда немощные со всей Эллады стекались просить бога исцелить их болезни и где бог врачевал их, насылая вещие сны или при помощи своих змей, заползавших в немые рты и глухие уши, чтобы высосать недуг и вдохнуть здоровье.
Когда она говорила с психоаналитиком после первой поездки в Грецию, доктор, смеясь, заметил: «Хорошо ещё, что от этого храма остались только руины, иначе при таком лечении мы совсем лишились бы клиентов».
Но продавец напитков так хотел ей услужить (и так жаждал чаевых), что Ада просто не могла разочаровать его, объяснив, что уже читала Геродота, Павсания и всех прочих историков. Она уселась на камень, глотнула воды из пластиковой бутылки и стала, изображая живейший интерес, слушать его путаную историю (ещё менее понятную из-за ломаного итальянского, на который он все время упрямо переходил). Потом сунула ему в руку горсть монет, получив в ответ улыбку и благодарное похлопывание по плечу. Её, в отличие от Дарии, совершенно не беспокоил физический контакт, даже куда более серьёзный. Как-то раз, когда надоедливый гид, немытый и беззубый старик-крестьянин, с которым они спускались в какой-то священный колодец, воспользовавшись темнотой, от души ущипнул её за задницу, удовлетворённо воскликнув «Bella Italia!»[55], подруги даже поссорились. Дария считала, что Ада должна была дать ему пощёчину, а потом пойти и подать жалобу. (Кому? Они были посреди залитых солнцем зарослей артишоков, вокруг на многие километры ни единой души. Причём именно Дария настояла на том, чтобы отъехать подальше от обитаемых мест и осмотреть колодец, которому её путеводитель поставил целых пять звёзд). Ада снисходительно рассмеялась:
– Слушай, он, наверное, считает, что проявил необычайную смелость, что он такой весь из себя крутой соблазнитель и получил огромное удовольствие. Но я-то осталась такой же, какой была. Что плохого он мне сделал? Может, что-то у меня отнял?
– Это вопрос принципа. Он проявил к тебе неуважение. Что ты за феминистка, если терпишь такое?
В подобных ссорах была вся суть их дружбы. Интересно, проснулась ли Дария, думала Ада, подходя к воротам. Сама она снова клевала носом, веки налились тяжестью. Чего бы она только не отдала сейчас за возможность забраться в свою постель в темной прохладной комнате! Может, уговаривала она себя, среди руин святилища, за каким-нибудь кустиком, найдётся укромный уголок, где можно хоть на пять минут закрыть глаза и отдохнуть?