некуйе, Старом корпусе, той полной запахов ночи – обо всем! Ей больше не хотелось об этом вспоминать – никогда, никогда, никогда!
Василики, подбросившая её до переговорного пункта, встревожилась:
– Что-то не так?
– Нет, не беспокойся. Я просто немного устала, и спина болит: наверное, простыла ночью.
Коллега-гречанка вчера ездила с ними на фольклорный праздник в отдалённой деревушке, Агиос-Что-то-там, поглядеть, как на площади у раскидистого платана танцуют сиртаки. Несмотря на то, что Теодоракис придумал его только в шестидесятых, для фильма «Грек Зорба», местные жители считали сиртаки традиционным танцем, пришедшим из глубины веков. Ада и Дария, доброжелательно встреченные друзьями Василики, с удовольствием ели, пили и танцевали. Веселье продолжалось до поздней ночи. Дария удалилась в компании молодого бородача в цветастом жилете, непрерывно повторявшего «Una faccia, una razza» и под предлогом танца постоянно её приобнимавшего. Надо сказать, в этот раз Дария и не думала возмущённо ворчать: «Разве обязательно хватать меня за плечи?».
Ада, надевшая тёплую ветровку, вся вспотела, из-за чего, вероятно, и простыла. Спина болела не сильно – так, слегка кололо чуть ниже талии.
– Отвези меня домой, пожалуйста, – попросила она Василики.
Когда они добрались до домика на пляже, было уже семь вечера, но солнце ещё стояло высоко.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Василики. – Если хочешь, я останусь.
– Нет, спасибо. Отправлюсь прямиком в постель. Дария вернётся, сообразим что-нибудь на ужин.
Но оставшись одна, она никак не могла заснуть. Мысли о звонке Эстеллы не шли у неё из головы, раздражая не хуже комариного писка в темноте. «Нужно придумать, как сделать так, чтобы она не приехала. Или наоборот: я всю осень пробуду в Болонье и не стану возвращаться в Донору даже после экзаменов. А они, Эстелла с Лауреттой, пусть себе встречаются. Лауретта обожает рассказывать о предках и нашей голубой крови – вся в бабушку Аду. Кто бы мог такое представить, когда ей было пятнадцать?
Хотя нет, не пусть. Не смогу я месяцами жить в Болонье, не повидавшись с дядей Таном, не удостоверившись, что с ним все в порядке, не поговорив с глазу на глаз. Мне так много нужно у него спросить, иначе я никогда не успокоюсь! Стоп. А зачем мне спокойствие? Разве я несчастна – нет, совсем наоборот, хотя частенько пробивает на слёзы. И он, он тоже будет счастлив, когда узнает, что я подарю ему внучатого племянника! Может, он хотел бы, чтобы я назвала его Танкреди? А почему нет? Танкреди Бертран-второй, который понесёт это имя в будущее, когда... когда...»
У него не хватало смелости закончить мысль, хотя та, невысказанная, мучила её уже несколько лет и стала ещё сильнее после полученной в Кембридже телеграммы. Сколько осталось дяде? Дедушка Гаддо скончался в возрасте семидесяти четырёх лет именно от удара, как тогда называли инсульт. Его сын уже прожил на одиннадцать лет дольше, но перенесённый приступ, хотя и куда более лёгкий, давал понять, что он вовсе не бессмертен.
17
Дария вернулась домой к девяти, раскрасневшаяся и довольная. Она снова съездила в деревушку, где танцевали сиртаки, чтобы сфотографировать площадь с платаном, каменную поилку для скота и крохотную православную церковь при свете дня, и столкнулась в баре («Представь себе, совершенно случайно! Бывает же такое!» – воскликнула она, хотя Ада была уверена, что они заранее условились о встрече) с давешним молодым бородачом в цветастом жилете. Ставросу (а именно так его звали) как любому матросу в увольнении, было совершенно нечем заняться, поэтому он на целый день утащил Дарию подальше от побережья, чтобы показать, как чудесны горные пейзажи: дикие места, никаких туристов – только скалы, пригнутый ветром низкорослый кустарник, тростник, поросшие вьюнком пыльные тропинки и огромные, усыпанные плодами смоковницы. Он никак не мог понять, зачем Дария фотографирует каждый пейзаж дважды, сперва «полароидом», потом зеркальной камерой, но был слишком вежлив и слишком плохо знал английский, чтобы выразить удивление. Пообедали они у одного из престарелых родственников Ставроса, который держал гостиницу и что-то вроде траттории. Весь его дом был увешан бумажными «кружевами», вырезанными из старых газет.
– Кружева просто великолепны! Я сфотографировала кухню в деталях. И ещё синьору, которая вышла побелить облупившийся от ветра кусок стены под водосточной трубой, – вся в чёрном, в одной руке банка свежей извести, в другой – длинная палка с тряпкой на конце. Ставрос ждёт за дверью, я пригласила его в Волос поесть пиццы. Ты с нами? Давай, вставай.
Ада попыталась сесть, но спина заболела сильнее, а щеки вспыхнули жаром.
– Я, похоже, простудилась. У тебя есть аспирин?
– С ума сошла? Никаких лекарств без консультации с врачом. Ложись сейчас же и накройся одеялом.
– Но мне же жарко!
– Пропотеть тебе точно не помешает. А я пока принесу попить. Черт! Как жаль, что ты заболела... Завтра спрошу у Василики, есть ли поблизости клиника или, может, какой-нибудь врач...
– Завтра все пройдёт, вот увидишь. Иди уже к своему приятелю, не заставляй его ждать. И не буди меня, когда вернёшься.
– А ужинать?
– На кухне есть картошка, я скоро встану и сварю. Меня немного подташнивает, а от неё полегчает.
– Хочешь, посижу с тобой? Скажу Ставросу, что не поеду.
– Брось, Дария, не волнуйся так, иначе я тоже разволнуюсь. Езжай поесть пиццы.
Дария нехотя вышла. Ада услышала, как отъезжает машина, выждала пару минут, потом поднялась с постели и, уперев руки в поясницу, пошла во двор: она видела, что так ходят беременные, – правда, живот у них был огромным. «Что же ты творишь, Марчелло? Не больше рисового зёрнышка, а уже столько проблем...»
Выйдя на улицу, она остановилась у раковины, умылась и взглянула в ясное, без единого облачка небо. Сколько звёзд! И так близко: кажется, что Большая Медведица и вовсе устроилась на соседнем холме, положив голову на лапы.
Вернувшись в кухню, Ада поставила на плиту кастрюлю с тремя картофелинами, а пока они варились, достала дневник беременности и, проставив дату, записала: «Простыла. Потрясывает, болит спина. Похоже, поднялась температура. Надо завтра купить градусник». Поев обжигающей картошки, она почувствовала себя лучше и добавила: «Наверное, это просто от голода». Потом легла спать и заснула таким глубоким сном, что не слышала, как на рассвете домой крадучись вернулась Дария.
Проснулась она позже обычного. Из кухни доносилось бульканье кофейника. «Меня сейчас стошнит от одного запаха кофе», – подумала Ада. В это время она, как правило, была уже не дома, а во дворе, успев пережить очередной приступ рвоты, сполоснуть рот, умыться и причесаться. А то и на пляже, разок нырнув и сплавав туда-сюда, прежде чем идти в театр.
Дария что-то напевала, явно пребывая в прекрасном настроении. «Похоже, ужин в пиццерии удался, – подумала Ада, – и то, что было после ужина, тоже. Рада за неё».
Чарующий запах наконец проник в комнату. Но где же тошнота? Её не было, одно только безумное желание насладиться чашкой ароматного горячего кофе, и чтобы сахару побольше. А если у ребёнка будет родимое пятно? Как же она ненавидела все эти родинки, веснушки – в общем, все то, что нарушало однородный тон кожи. Но если он все-таки родится с родимым пятном кофейного цвета, причём прямо на лице? Смогу ли я полюбить его таким?
– Дария! Не выпей все, оставь и мне чашечку! Я уже бегу!
Ада вскочила с постели. Спина больше не болела, но она по новообретённой привычке упёрлась руками в поясницу и прошла в кухню. Дария возилась с чашками у посудной полки.
– Доброе утро. Сегодня лучше? – поинтересовалась она, не оборачиваясь.
– Да, гораздо. Чувствую себя совершенно здоровой, только голодной. Печенье ещё осталось? Но сперва кофе, и немедленно, запах просто с ума сводит.
Дария, держа в руке сахарницу, повернулась, и улыбка тут же сползла с её лица:
– Что ты наделала, Ада? Как? Откуда эта кровь?
О чём это она? Какая кровь, где? Я ничего не вижу. Безумие какое-то.
Но Дария, похоже, сама обезумела: она побледнела, словно собиралась грохнуться в обморок, и забормотала какую-то чушь:
– Так, не двигайся! Возвращайся в постель и ложись. Боже, какой ужас! И холодильника здесь нет, а значит, и льда. И телефона. Она меня уморит. Беги в машину сейчас же! Хотя нет, стой, стой! Да остановись же, черт возьми, я сказала!
Ада не двигалась, только присела на край стола и разинув рот глядела на подругу. Дария бросилась к ней, ухватила за край ночной рубашки и резким движением задрала её, продемонстрировав заднюю часть:
– Ты что, не заметила? У тебя кровь, а ты не заметила?
У самого края виднелось багровое пятно, похожее на цветок мака, засушенный между страниц толстой книги. Ада почувствовала, как что-то влажное и горячее стекает по правому бедру – медленно, даже до колена ещё не добралось.
– Что ты орёшь? – спокойно спросила она. – Это же просто месячные.
И, покачнувшись, осела на табурет, чтобы не упасть. Как она могла забыть, что беременна?
Разъярённая Дария ринулась в спальню подруги.
– Иди сюда и посмотри сама! – в бешенстве заорала она, словно обвиняя Аду. – У тебя кровотечение! Большая потеря крови! А ты и в ус не дуешь!
На белой простыне расплывалось кровавое пятно гораздо больших размеров, пропитавшее даже покрывало, которое домовладелец стелил вниз, чтобы не испортить матрас. Покрывало, наверное, служило ещё его бабушке: плохо впитывающая холстина, толстая и довольно грубая, с длинной бахромой по краям. А кровь была темной, густой, с плотными липкими сгустками.
Впрочем, Аде не впервой было видеть менструальную кровь такой консистенции.
Но что, если?..
Изучая купленное в Навплионе руководство, она ещё не дошла до главы о выкидышах – или, может быть, просто решила её не читать. И теперь не знала, почему это случилось без всякой б