– Я, пожалуй, останусь с доктором Танкреди, – предложила Мириам. – Я тоже немного устала, учитывая то, обычно за обедом ем только салат, а вина почти не пью.
– Вот взяли бы все ризотто, как я... – с лёгким злорадством проворчала Чечилия.
В особняке уже потеплело. Дядя Тан лёг на большую кровать, некогда принадлежавшую донне Аде, и племянница укрыла его меховым пледом. Мириам уселась на кушетку в ногах кровати – похоже, она хотела побыть с доктором наедине, чтобы посекретничать без свидетелей.
Ада, Геррит и Чечилия зашли в бар на площади и выпили по чашечке кофе, потом наскоро осмотрели три небольшие секуляризованные церкви с интересными росписями (хотя и не такими интересными, как в соборе) – у Чечилии были от них ключи – и сели в машину, чтобы через поля добраться до часовни Гвальбесов.
Всё это время Ада чувствовала, что несколько выпадает из разговора. Её спутники вели беседу о своём, обильно пересыпая профессиональную терминологию десятками имён, и она попросту за ними не поспевала. Чечилия объясняла, что побудило её отнести «мастера из Ордале» к флорентийским маньеристам. Она цитировала то Вазари, которого Ада в своё время читала, то какого-то неведомого Джованни Паоло Ломаццо[73] – вернее, не ведомого Аде, потому что ван Ладинга, похоже, его знал и соглашался с Чечилией относительно интерпретации его сочинений.
Наконец они добрались до церкви. Увидев фреску с чертями и проклятыми душами в трусах, голландец от души посмеялся и окончательно утвердился в оценке творчества фра Панталео:
– Совершеннейший кошмар!
Чечилия, в свою очередь, рассказала о найденных у входа досках, которые использовали для ограждения курятника.
– В министерстве подтвердили мои подозрения: это алтарный образ конца XVI века, и на части он разрублен почти сразу после окончания росписи. Причём, судя по всему, не художником, которому могло внезапно разонравиться собственное творение: хотя очистка ещё продолжается, уже очевидно, что проявившиеся детали – очень тонкой работы. Да и в любом случае автор вряд ли стал бы уничтожать тщательно подготовленную доску (они тогда очень ценились), а написал бы что-нибудь поверх. Рука «мастера из Ордале», тут сомнений нет: скорее всего, фрагменты первоначально составляли большой образ Мадонны на престоле в окружении ангелов и святых. Но кто решил его уничтожить и почему, до сих пор загадка.
Ван Ладинга слушал очень внимательно.
– Я бы предположил, что речь идёт о ревности – история знает такие случаи. Судя по тому, что Вы, доктор, рассказали, картину могли счесть оскорбительной или, например, посчитать аморальным сам сюжет – это ведь было в самом начале контрреформации. Вам не кажется, что на первоначальном образе могла присутствовать обнажённая натура, которую сочли непристойной?
– Сомневаюсь. Фигуры, которые реставраторам удалось раскрыть, выглядят соответственно времени – в длинных одеяниях, полностью скрывающих тело, в плащах с поясами... И потом, все они выполнены в характерном змеевидном стиле, а наш мастер, если не считать груди «Мадонны Млекопитательницы», никогда не изображал наготу.
– А ты передала в министерство фрагмент с портретом Химены? – спросила Ада, не слышавшая о расследовании с июля.
– Нет, решила притвориться, что нашла его последним, когда остальная часть головоломки уже была собрана. Мне жаль с ним расставаться. К тому же это самый важный для атрибуции элемент, с которым я могу работать. Конечно, рано или поздно его придётся вернуть, но пока я предпочла бы этого не делать.
– Ну, раз уж он до сих пор здесь, покажи его синьору ван Ладинге – может, он что-нибудь придумает.
Пройдя в ризницу, Чечилия открыла шкаф и, развернув ткань, достала перепачканную зелёной краской дощечку. Несмотря на оставшуюся после первичной очистки патину, ярко-рыжие волосы младенца Иисуса сразу же вспыхнули, привлекая взгляд.
Изумлённый Геррит почесал в затылке, прищурился, взял дощечку из рук Чечилии, осторожно поднёс к окну и повертел, стараясь поймать луч низкого закатного солнца. Потом он склонил голову, почти коснувшись дощечки носом, чтобы получше рассмотреть надпись «Diego filius», и с недоуменно обернулся.
– Я уже видел этот образ, – сказал он. – Вернее, не этот, а такой же. И кстати, прекрасно сохранившийся, что, впрочем, и не удивительно: его не замазывали зелёным и не пытались очистить растворителем.
– Быть того не может! – воскликнула Чечилия. – Скорее всего, Вы видели нечто похожее, но не тот же образ. Религиозная живопись часто следовала модным канонам. Например, пейзаж вот в этой части явно восходит к Леонардо...
– Нет-нет, – прервал её голландец, – точно такую же! Если бы речь шла только о лице Мадонны – ладно, но тут ещё и огнекудрый младенец... Таких больше нет. Младенец Иисус, да и вообще святые с рыжими волосами в истории искусства встречаются крайне редко: считалось что так Господь выделяет лжецов и прочих девиантов. Рыжие волосы – атрибут предателей, ведьм, блудниц...
Чечилия инстинктивно поправила выбившуюся прядь.
– ...кающихся Магдалин, героинь, соблазняющих злодеев, чтобы спасти свой народ, Далилы, Иаили, – продолжил антиквар, улыбнувшись девушке, чтобы снять напряжение. – И на том образе, что прошёл через мои руки, тоже была надпись «Diego filius». Это не совпадение.
– Не может быть! – растерянно повторила Чечилия.
– Простите, Геррит, я, может, чего-то не поняла, – вмешалась Ада. – Вы утверждаете, что видели картину, идентичную этой. Где, в Тоскане? Или в Голландии? Когда? И где она сейчас? Кто Вам её показывал?
– Я лично держал её в руках, у меня в магазине, в Амстердаме, пару лет назад. Не помню, кто эту картину принёс, но принесли на продажу, и мы её продали. Та же здесь рука или сделанная кем-то другим копия, я без дальнейших исследований сказать не могу, но если и копия, то прекрасно исполненная.
– Не может быть! – снова повторила Чечилия. Казалось, она сейчас расплачется.
– Невероятно, но вовсе не невозможно, – ответил ван Ладинга. – Художники тогда много путешествовали. Живописцы из Нидерландов часто приезжали в Италию, а многие итальянцы надолго оседали у нас, на Севере.
– Значит, «мастер из Ордале» мог работать в Голландии? – недоверчиво переспросила Ада.
– Кто знает? Возможно, доска, которую принесли ко мне в магазин, была расписана в Италии: картины тоже путешествовали, не только художники.
– Думаете, её можно будет отследить? – Чечилии наконец удалось взять себя в руки, и она снова выглядела спокойной и решительной.
– Думаю, да, мы же ведём реестр покупок и продаж. Через месяц, когда вернусь на работу, я сообщу, кому мы её продали.
– А раньше никак? Я не могу ждать месяц!
– Слушай, Чечилия, а почему бы тебе самой не съездить в Амстердам? Самолётом туда-обратно за пару дней обернёшься, – предложила Ада.
– Мне кажется, идея неплохая, – одобрил ван Ладинга. – Я понимаю, что Вам, доктор, не терпится разгадать эту тайну, да и сам тоже весьма заинтригован. Могу порекомендовать неплохую гостиницу совсем рядом с офисом и попрошу секретаря помочь Вам отследить картину. Возможно, на ней даже была подпись, просто я этого не помню. Если и так, имя не из знаменитых, потому что у меня в памяти осталось только это «Diego filius». Но в реестре наверняка есть все нужные данные.
Чечилия нехотя спрятала дощечку обратно в шкаф.
– Эх, если бы я могла взять её с собой в Голландию... Сравнить их напрямую было бы гораздо проще, – вздохнула она. – Нужно хотя бы сфотографировать всё подходящим объективом и грамотно выставить свет, чтобы разглядеть детали.
11
– Да, ничего не скажешь, удачно мы съездили, – сказала Мириам на обратном пути в Донору, когда Ада и Геррит рассказали о неожиданном открытии.
– Что называется, типичный случай чистого везения: нашли драгоценность, которую даже и не искали, – добавил дядя Тан.
– Погодите пока трубить победу, я ведь мог и ошибиться. Не хотелось бы, чтобы из-за меня доктор Маино понапрасну слетала в Амстердам, – нервно возразил ван Ладинга.
Всё время, пока их не было, его жена проговорила со старым доктором.
– Обо всем и ни о чём, – смущённо опустила глаза Мириам. – Ему просто не хотелось спать.
– Так жарко! И кровать непривычная, совсем на мою не похожа, – пожаловался доктор.
– Ада, у тебя такой чудесный дядя! – рассмеялась в ответ Мириам. – Он даже проэкзаменовал меня на знание «Освобождённого Иерусалима»: хотел знать, помню ли я строфы о поединке Танкреди и Клоринды.
– А ты их помнишь? – удивлённо переспросил ван Ладинга.
– Сперва спутала с тем местом из «Неистового Роланда», где Марфиза, переодетая странствующим рыцарем, сражается со своим братом Руджьером...
– Я поражён. Похоже, ты была блестящей ученицей.
– Ну, и там, и там выясняется, что человек, которого все считали мужчиной, на самом деле женщина, – сквозь смех выдавила Мириам. – Тоже, скажете, повезло? Начала читать из «Роланда» и тут же вспомнила: «Но вот настал тот неизбежный час...» Я, правда, знаю наизусть только самое начало, но доктор прочёл мне эту песнь полностью.
Ада, вцепившись в руль, удивлённо скосила глаза на сидящего рядом дядю Тана: за долгие годы она не раз слышала, как он декламирует разнообразные стихи, но только не те, где говорится о смерти воительницы, в честь которой назвали его сестру. Дядя молчал, на его лице играла лукавая улыбка.
Приехав в Донору, Ада высадила гостей у виллы Сперанцы Арреста и повернула к дому. Армеллина, вне себя от беспокойства, уже ждала их у ворот.
– Вы опоздали, – возмущённо воскликнула она. – К этому часу Танкреди уже должен был поужинать и лечь в постель.
– Никакого ужина, – заявил доктор, выбираясь из машины. – У меня до сих пор тяжесть в желудке. Не могла бы ты заварить мне ромашки? Боюсь, кабана мне без неё не переварить.