Родители ждали, что я приеду в Донору со Сперанцей, но я осталась в Казентино, сдала в июне экзамены и перешла во второй класс лицея. Поселилась в Ареццо, жила там в пансионе, а на выходные возвращалась к доктору Колонне. На следующий год перевелась в итальянскую школу в Цюрихе, где жила семья друзей твоего дяди, он оплатил все расходы и заставлял отца подписывать документы, пока я была несовершеннолетней. Родители были счастливы, что я не собираюсь возвращаться. Сперанца, повзрослев, тоже ушла из дома, работала портнихой, чтобы платить за университет. Вот и все, Ада, остальное ты знаешь. Ни ты, ни я не были дочерьми доктора Танкреди, но сегодня мы обе потеряли отца.
5
Когда пробило пять и Костантино зашёл спросить, не пора ли открывать ворота, на улице уже начали собираться соболезнующие, Мириам обняла Аду и Армеллину, последний раз запечатлела поцелуй на лбу покойного и выскользнула через калитку в глубине сада.
Как и предсказывала Консуэло, воздать дань памяти доктору пришло невероятное количество людей – чуть ли не весь город: друзья семьи и его собственные; дамы из высшего света и скромные домохозяйки, бывшие его пациентками; ставшие уже взрослыми дети, чьих матерей Танкреди Бертран как по волшебству излечил от бесплодия. Сестры и племянники вернулись в полном составе и теперь принимали соболезнования. Армеллина позволила себе лишь на несколько секунд оставить свой пост и отойти в ванную, но лишь после того, как доктор Креспи занял её место рядом с покойным. Ада, которая, слушая рассказ Мириам, так ни на минуту и не сомкнула глаз, теперь мучилась приступом мигрени. У неё болели шея и плечи: мышцы сводило до полного одеревенения. Она знала, что, непричёсанная, в мятом платье и без макияжа, разительно отличается от Лауретты, вернувшейся в новом брючном костюме с идеально заглаженными складками, хотя тот, в котором она была утром, был столь же безупречным. Вместе с тётей Консуэло кузина немедленно организовала в большом холле виллы столик, за которым две горничные, Виктория и Аурелия, в накрахмаленных фартуках поверх розовых туник разливали горячий чай и прохладительные напитки для гостей, слишком многочисленных, чтобы поместиться в спальне, где сотрудники похоронного бюро, прикрыв окно, поставили-таки две свечи. Посетители проходили туда для быстрого прощания с покойным, выражали соболезнования родственникам и возвращались в холл, чтобы пообщаться с остальными, создавая гул, с каждой секундой становившийся для Ады всё более и более невыносимым.
Лео пришёл в сопровождении Чечилии, которая никак не хотела верить, что благородный старец, накануне осыпавший её столькими комплиментами, мог той же ночью внезапно скончаться.
– Мы ненадолго, – извинился Лео после неловкого соболезнования. – Нужно отвезти Чечилию в аэропорт, рейс в девять.
– Улетаешь? Куда? – недоуменно переспросила Ада.
– В Голландию, – ответила Чечилия. – Ты разве не помнишь? Мы же говорили об этом только вчера. К счастью, удалось достать билет. Пересадка в Милане, в Амстердаме буду к полуночи. Секретарь ван Ладинги меня встретит и отвезёт в гостиницу. Твой друг невероятно предусмотрителен.
Сам ван Ладинга приехал незадолго до ужина. Он был единственным, кто подошёл прямо к Армеллине и обнял её, не обратив внимания на остальных, включая тётю Санчу и тётю Консуэло. С другой стороны, их никто не представил, так что голландец не мог знать, кем они приходятся покойному. Ада была благодарна ему, но к этому моменту её мигрень стала настолько мучительной, что она не могла связать двух слов и к тому же чувствовала подкатывающую тошноту. Доктор Креспи, заметив это, взял её за руку.
– Адита, сейчас же иди в свою комнату, здесь слишком много людей. Ты же не хочешь упасть в обморок? Я буквально через минуту встану и помогу тебе пробраться через толпу. Держи вот это, увидишь, головную боль как рукой снимет. И поспи немного, если сможешь.
– Я не хочу оставлять дядю.
– Он ведь не один, сама видишь. Армеллина просидит с ним всю ночь: эта женщина крепче и надёжнее скалы. Но тебе нужно поспать хотя бы пару часов. Обещаю, что разбужу тебя до одиннадцати.
Ада нехотя подчинилась, ушла в свою комнату и умылась холодной водой. Лекарство, которое дал ей Креспи, не помогало, но она промолчала и не стала расстраивать доктора, а только, оставшись одна, как была, одетая, забралась в постель, сбросила туфли и накрылась одеялом. Голова кружилась, словно в десятибалльный шторм, и Ада старалась не двигаться. «Похоже, миозит», – думала она, чувствуя, как болезненно напряжена шея. Перенервничала и слишком долго просидела в кресле с жёсткой спинкой. А может, дело в беспробудной тоске, отчаянии, ощущении одиночества и собственной беспомощности, потерянности, невозможности найти в себе силы жить дальше. Из-за этой душевной неуспокоенности боль становилась только острее, не позволяя забыться. Но Ада так устала, что всё же задремала. Сквозь сон она вспоминала множество вещей, о которых хотела рассказать дяде, да так и не рассказала, советов, которых так и не попросила и которые теперь казались ей совершенно необходимыми, анекдотов, которые заставили бы его улыбнуться, раскаивалась в том, что обманывала его насчёт Джулиано. Огромная вилла, где она прожила больше двадцати лет, казалась Аде чужой, враждебной. Но и в Болонье у неё не было ни дома, ни того, кто встречал бы её вечерами, а когда она уезжала, ждал бы телефонного звонка и скорейшего возвращения.
«Надо предупредить Дарию», – подумала она, не ожидая, впрочем, что подруга приедет на похороны, в последний момент всеми правдами и неправдами достав билет в Донору. Но хотя бы немного поболтать, выговориться, услышать слова утешения или, может, ставшую уже привычной ругань: «Кончай ныть, тряпка!».
Придётся позвонить в университет и сказать, что на несколько дней опоздает к началу занятий – пусть повесят объявление на кафедре. Обязательно – психоаналитику, объяснить, что пропустит следующий сеанс. А Джулиано? Нужно ли ей предупредить Джулиано? Они с дядей Таном уважали друг друга. «Поцелуй его от меня», – сказал доктор только вчера вечером.
Нет уж, хватит поцелуев. Она была уверена, что больше никогда никого не полюбит. Жизнь представлялась ей бесконечной серой пустыней. Серой и ужасно холодной. И на какое-то мгновение Ада уснула – возможно, всего на мгновение, но его хватило на короткий, словно вспышка фотоаппарата, сон: так бывает в кинотеатре, когда стоишь у входа в зал, сомневаясь, войти ли, и кто-то на миг приподнимает бархатную чёрную штору, которая снова упадёт, стоит тебе взглянуть на экран. Она увидела себя в Аиде. Она спустилась туда, как Орфей, чтобы вернуть к жизни дядю Тана, и стояла перед троном владык, бросая вызов Персефоне: «Верни его! Зачем он тебе? А для меня он – всё».
И тут же со вздохом проснулась от стука в дверь. Там, конечно, эта зануда Лауретта с одним из своих традиционных абсурдных вопросов, типа: «Как думаешь, не приготовить ли гостям ещё по чашке бульона?» Или, может, тётя Санча с упрёками, что Ада не осталась в комнате дяди и не встречает посетителей: «Бертран-Ферреллы всегда исполняют свой долг до конца! Что за глупости, какая ещё мигрень?»
Она сползла с кровати и босиком прошлёпала к двери. Это был Лео.
– Можно? – спросил он.
Ада отступила на шаг, давая ему пройти. Так странно было снова видеть его в этой комнате, где они в школьные годы столько времени провели вместе: учились, часами, как они тогда говорили, «пороли чушь», играли на гитарах, слушали американские пластинки – Johnny Guitar Пегги Ли, Love Letters in the Sand Пэта Буна, песни из «Семи невест для семи братьев», – листали журналы, пересказывали друг другу сюжеты просмотренных фильмов, строили абсурдные планы на летние каникулы и на будущее. «Когда мы отправимся в Австралию, чтобы разводить кенгуру», «когда мы махнём в Америку, чтобы освободить краснокожих индейцев из резерваций», «когда мы спустимся исследовать океанское дно на батискафе "Пикар"», «когда мы поедем к твоим в Ордале, всю дорогу на велосипедах, не пытаясь поймать попутку и не цепляясь за фургоны»...
Бабушка не позволяла Адите запираться в комнате с мальчиком, пусть даже с близким другом детства, как ребята позволяли ей считать даже после того, как «объявили себя парой». Донна Ада настаивала, чтобы они всегда держали дверь открытой, и время от времени под разными предлогами проходила по коридору.
– О чём это ты с ним так часто говоришь? – возмущалась она. – И над чем вы вечно смеётесь? Почему бы вам не пойти в сад?
– Но бабушка, мы же учимся.
– В беседке есть стол, можете учиться там.
– Бабушка, сейчас декабрь, на улице холодно.
– Тогда оставляйте дверь открытой.
Но стоило донне Аде удалиться, как всё начиналось снова.
– Увидел тебя такой разбитой и разволновался, – сказал Лео извиняющимся тоном. – Прости, что не смог остаться: обещал проводить Чечилию. Оставил её у стойки регистрации и вернулся так быстро, как только смог. Мне сказали, что ты легла спать, но я не поверил. Это из-за толпы ты так перенервничала, да? Как себя чувствуешь? Я могу чем-то помочь? Знаешь, ты всегда можешь на меня рассчитывать.
Заботливый, ласковый. Уже второй бывший говорил ей: «Можешь на меня рассчитывать». Но Лео, как и Джулиано, предпочёл другую. И только для дяди Тана Ада была первой и единственной любовью. Она снова расплакалась. Лео обнял её нежно, как брат.
– Мне кажется, твой дядя прожил долгую счастливую жизнь, – начал он, убаюкивая Аду в объятиях и поглаживая по спине. – Ему ведь было уже за восемьдесят, он ничем не болел. И ты была с ним до самого конца, а вчера осчастливила этой поездкой в Ордале. Чечилия сказала, он прекрасно выглядел, улыбался, сыпал комплиментами, с удовольствием поел. Рано или поздно это должно было случиться, Адита. Брось, перестань, не плачь так.
Вдруг он почувствовал, что Ада вздрогнула, изо всех сил схватив его за плечо.
– Что такое?