Другие денежные суммы (непомерно щедрые, как во весь голос заявила Консуэло) предназначались Костантино, горничным и остававшимся на момент оглашения завещания в живых медсёстрам и акушеркам, старым коллегам доктора по больнице.
Слушая документ впервые, Санча и Консуэло, а также их мужья, сыновья и внуки терпеливо ждали, когда прозвучат их имена с указанием доли в наследстве: им казалось логичным, что члены семьи должны быть упомянуты последними, после сторонних лиц.
Две следующих доли застали всех врасплох. Лучшая из квартир, та, что располагалась в самом центре Доноры, отходила доктору Креспи, который также назначался душеприказчиком покойного. А большой загородный дом, построенный Гаддо Бертраном на холме в десяти километрах от Ордале, Танкреди оставил Мириам Арресте, «чтобы та всегда имела крышу над головой, когда решит вернуться на родину».
– Не многовато ли чести? – не смогла сдержать раздражение Консуэло.
Но сюрпризы на этом не кончились. Присутствующие встревожились, когда нотариус произнёс слово «наконец» и стал перечислять единым списком всё оставшееся движимое и недвижимое имущество, а именно «Виллу Гранде» и несколько квартир, антикварную мебель, драгоценности, произведения искусства, автомобили, облигации, акции, банковские депозиты и прочую собственность, не вошедшую в предыдущие доли наследства, включая содержимое домашнего и банковского сейфов.
Получателями этой части (которую Джулио Артузи наскоро оценил в 70 % наследства, а следовательно, ждать было больше нечего) объявлялись в равных долях Ада и Лауретта. Но они не имели права ни разделять, ни продавать имущество, ни даже тронуть хоть одну булавку, пока жива Армеллина, у которой есть полное право пользования этой собственностью. А значит, она может продолжать жить на «Вилле Гранде», где остаются служить Костантино и обе горничных, как если бы её старый хозяин был жив, а также распоряжаться всеми доходами и тратить их по своему усмотрению.
Обеим сёстрам, Санче и Консуэло, а также их детям и внукам мужского пола доктор Бертран не оставил ничего, даже маленькому Якопо, который в последние годы был ему добрым приятелем.
Когда нотариус закончил повторно читать документ, обделённые обменялись вопросительными взглядами: кто первым заявит протест? Видя, что остальные не решаются, откашлялся Джироламо Дессарт: он был достаточно богат, чтобы не подозревать его в алчности, лишь в тяге к справедливости.
– Скажите, нотариус, – начал он, – разрешает ли закон разделение наследства на неравные части и выделение долей сторонним лицам, если живы не включённые в завещание близкие родственники покойного?
– Неотъемлемая часть, – спокойно ответил нотариус, – является обязательным условием в отношении наследников первой очереди. Однако у доктора Бертрана не осталось ни родителей, ни детей...
– Но у него есть две сестры, – возразил Дессарт.
– Сводных сестры, – громко поправила Армеллина.
– Они дочери того же отца. Моя жена и свояченица – Бертраны, как и покойный, – подчеркнул муж Консуэло.
– Простите, – не сдавался нотариус. – Наследники второй очереди имеют права только при отсутствии завещания, а оно наличествует. Доктор Танкреди мог распоряжаться своим имуществом по собственному усмотрению.
– Согласитесь, что исключение сестёр и племянников, не побоюсь его слова, абсурдно! – огрызнулся Дино Аликандиа.
Нотариус только развёл руками:
– Не мне судить. Полагаю, обе синьоры получили свою долю наследства Бертранов, когда скончался их отец. Прочие не могут ни на что претендовать. Мне очень жаль, но закон говорит об этом ясно.
Он закрыл папку и встал, всем своим видом показывая, что собрание окончено. Остальные тоже начали подниматься, с шумом отодвигая стулья. Исключённые из завещания старались достойно принять удар. Плакали только двое: Консуэло, которой, несмотря на суровые взгляды сестры, так и не удалось сдержать разочарование и гнев, и Ада, у которой ни единой причины плакать не было.
Часть восьмаяПустота и нож (белый холст с разрезами в стиле Лучо Фонтаны[80])
1
Через пять дней, подписав все необходимые бумаги, Ада улетела в Болонью. Причин задержаться не осталось – ей ведь и так придётся нагонять расписание. С Лео она больше не виделась и даже не позвонила попрощаться перед отъездом.
Она покидала Донору со странным ощущением, что никогда не вернётся, хотя теперь, несмотря на смерть дяди или, скорее, благодаря ей, большинство её источников дохода сосредоточилось в родном городе. Давно прошло то время, когда, не желая поступиться принципами (и терпеть саркастические замечания бабушки Ады), она избавилась от фамильных драгоценностей. Теперь, если ей вдруг придёт в голову абсурдная мысль снова всё поменять и отказаться от наследства (в пользу Лауретты? или в пользу бедных? каких именно бедных? может, в пользу Ассоциации итало-кубинской дружбы, куда ежегодно платила членские взносы?), так или иначе придётся вернуться в Донору и оформить миллион разных документов. Даже будь Джулиано по-прежнему с ней и согласись он озаботиться формальностями, она бы, наверное, не решилась.
Эти мысли вызывали у Ады беспокойство и дискомфорт. Она чувствовала себя виноватой, что, потеряв самую большую привязанность всей своей жизни, вообще способна думать о деньгах.
В аэропорт её отвезла Лауретта, фонтанировавшая тысячами планов и предположений, как разделить наследство, – словно Армеллина уже умерла. Не обращая внимания на сопротивление Ады, она решила (и убедила мужа) как можно скорее перевезти семейство на «Виллу Гранде».
– Места хватит на всех, – заявила она. – Даже для тебя, если вернёшься. Держать её пустой – настоящее расточительство.
– Сперва стоило бы спросить разрешения у Армеллины.
– Какое ещё разрешение? Мы с тобой там хозяйки. Хватит и того, что приютим её, пока не изволит протянуть ноги.
Ада была слишком подавлена, чтобы спорить. Ей казалось, что Лауретта с каждым днём становится все больше похожей на тётю Санчу и тётю Консуэло. Она поговорила с Армеллиной, извинившись за поведение кузины, но экономка, похоже, не возражала.
– Что ты, я буду только рада, если на вилле станет поживее – теперь в доме так тихо... Мне хотелось бы вернуть те дни, когда здесь жили вы с Лауреттой. Конечно, её малышка (в отличие от брата) куда энергичнее, чем вы вдвоём вместе взятые. Донна Ада – да, она бы эту девчонку в два счета приструнила, а мать только сюсюкается. Ты тоже возвращайся поскорее, Адита. Помни, мне уже за девяносто, и то обещание, что я дала сору Гаддо, потеряло силу.
– Не говори так! – воскликнула расчувствовавшаяся Ада. – Ты и до ста дотянешь!
– Мне теперь незачем, – сухо ответила Армеллина.
Чуть позже с Адой тепло распрощался и доктор Креспи:
– Постарайся следить за собой, не забывай поесть и на работе не засиживайся: ты совсем исхудала, выглядишь измождённой. Соберись! Дядя так тобой гордился, не разочаруй его. Мир не рухнул, жизнь продолжается.
«Как быстро они утешились, – думала Ада. – Может, это только со мной что-то не так? Не могу смириться, не умею принимать неизбежные изменения! Но эта продолжающаяся жизнь как раз из одних изменений и состоит».
А у неё, как и у Армеллины, похоже, просто пропал смысл жить.
– Что за упаднические настроения? Сходи поскорее к психоаналитику, если сама не сможешь справиться! – посоветовала Дария, встречавшая Аду в аэропорту. – Ужас какой, так убиваться из-за мужика на девятом десятке! Нет, я всё понимаю: это твой дядя, брат твоего отца, именно он тебя воспитывал – я в курсе. Но ты ведь больше не ребёнок, ты взрослая, а взрослые теряют родителей и продолжают жить дальше сами, это закон природы.
С началом нового учебного года студенты, снимавшие Адину квартиру, переехали, оставив жилье в ужасном беспорядке: грязные полы, стены, сломанная мебель, текущие краны – а у неё пока не было времени нанять бригаду, чтобы это исправить.
– Куда тебя отвезти? Не на твою же помойку? Может, на виа дель Олмо? Или ты уже освободила квартиру? – спросила Дария, заводя машину. – Поживи у нас. Займёшь кабинет Микеле, он ему редко нужен.
– Спасибо, но все мои вещи у Джулиано, и я могу остаться там до Рождества. Если честно, он сказал мне «сколько захочешь», это я сама определила сроки.
– Кстати о Джулиано, ты же не знаешь последних новостей. Он тут в аварию попал. Ничего страшного, к счастью, но ты бы видела, как горела машина...
– Что случилось? Где он?
– В больнице Св. Урсулы.
– Отвези меня туда, я хочу его видеть.
– Даже и не думай. Помнишь, он теперь встречается с другой? И потом, волноваться не о чем, Микеле уже туда сходил. Джулиано ничего не нужно, завтра его выписывают.
– Но всё же... как это произошло? На новой машине, да?
– Нет, новая машина стоит себе в гараже на виа Мадзини без единой царапины. Джулиано попросил Микеле её перегнать, она была не очень удачно припаркована. А в аварию он попал на чужой и, как обычно, не желает говорить, на чьей именно. Похоже, эта сука даже водить не умеет.
– Прекрати, Дария! Просто расскажи, что случилось.
– Видимо, он сидел на пассажирском, не пристегнулся и влетел в лобовое стекло. Плечо и рука сломаны: рука в гипсе, плечо нет, только бандаж. Плюс перелом переносицы, рассечение правой скулы, а под глазами синяки... ну, знаешь, как у баб бывают, когда их мужики бьют. Микеле говорит, похож на панду или на енота, такой смешной.
– Ничего смешного, Дария.
– О, ты так великодушна! А должна бы «пылать желаньем мести».
Подруга настояла, чтобы Ада хотя бы в первый вечер ужинала не дома.
– Мы с Микеле отвезём тебя в ресторан. В «Диану», ладно? Хоть не будешь шляться по магазину с тележкой полуфабрикатов. А там, глядишь, и печаль пройдёт.
Между переменами блюд Дария снова с жаром заговорила о квартире.