– Твой дуплекс в ужасном состоянии. Даже если ты его полностью отремонтируешь, там слишком мало места – тебе ведь уже не двадцать. Прости, но раз уж ты стала богатой наследницей, почему бы не прикупить себе уютный маленький домик? Может, какой-нибудь старинный особнячок на бульваре? Заодно покажешь Джулиано и этой...
– Прекрати, – вмешался Микеле.
– Ты пойми, я ещё ничего не унаследовала, – сказала Ада. – Пока жива Армеллина, я не получу и лиры.
– Да брось! Хочешь сказать, банк не даст тебе нужной суммы? Под такие-то гарантии? Ты ведь сможешь помочь ей с кредитом, Микеле?
– Я даже не знаю, останусь ли в Болонье.
– Тогда знаешь, где нужно купить виллу? В Греции, на Патмосе. И мы будем ездить к тебе каждое лето.
Да, Дарию не переделаешь: если уж она начала строить воздушные замки, её практически невозможно остановить. Ада слушала вполуха, размышляя о завтрашнем дне и вступительной лекции, которой должна обозначить начинающийся курс: ввести понятие метаморфозы, напомнить о том факте, что все эпизоды, изложенные Овидием на латыни, ссылаются на греческие мифы. Она даже попыталась представить, какими будут новые студенты, но сохранила связь с реальностью и после ужина решительно заявила, что оплатит счёт.
– В конце концов, я теперь богатая наследница, – воскликнула она, заставив себя улыбнуться.
Из ресторана до виа дель Олмо было недалеко, и они решили прогуляться. Уже холодало. Ада шла и думала о том, как впервые занималась любовью с Джулиано, а после, демонстрируя собственную независимость, возвращалась этой же дорогой домой. Потом ей вспомнился Лео, их безумные объятия и сон, неожиданно глубокий, – словно кто-то щёлкнул выключателем. Тоже урок тебе, Ада. Нужно стереть тот случай из памяти и не подавать виду, когда они снова встретятся.
В квартире было чисто и прибрано, водонагреватель включён, кухонный стол сервирован к завтраку, холодильник забит продуктами. Сперва Ада подумала было, сама себе не веря: «Вернулся!» – но сразу вспомнила: «Как бы не так, он же в больнице». А уже через мгновение, по расположению прихваток узнав руку синьоры Тильды, вспомнила, что собиралась позвонить ей и попросить заехать. Что за рассеянность!
Стопка заметок к лекциям, так и оставшихся после её отъезда лежать на столе в кабинете, была тщательно выровнена и прижата, чтобы не разлеталась: синьора Тильда воспользовалась тяжёлой рамкой дагерротипа Клоринды в качестве пресс-папье. «Завтра же спрячу его в комод, не хочу больше видеть это фото», – подумала Ада.
Она ужасно устала. Застеленная идеально отглаженными и туго натянутыми простынями кровать (сама Ада никогда их не гладила) – настоящее произведение искусства, совсем как в пятизвёздочном отеле, – так и звала забыться сном, а дела отложить на завтра.
2
Да, окружающие были правы: жизнь продолжалась. Несмотря на боль и острое чувство потери, не покидавшие её ни на секунду, Ада вернулась к работе. Новым ученикам она сразу понравилась, они живо интересовались курсом, задавали умные вопросы. Тема метаморфоз была для них созвучна не только реальной жизни и политическим изменениям, но и тому, что каждый из них ощущал внутри себя. Это были первокурсники, многие из которых впервые очутились вдали от семьи и столкнулись с самостоятельной жизнью. Наиболее прозорливые уже сейчас разрывались между радостным чувством внутреннего роста, завоёванной собственным трудом духовной и материальной свободы – и страхом, даже смятением от ненужности былых успехов, от исчезновения детской уверенности.
«Как же они, с этими своими колебаниями между ценностями прошлого и привлекательностью будущего, отличаются от нашего поколения, – думала Ада. – Мы-то хотели начисто забыть прошлое, отменить его, стереть с лица земли. Мы презирали безопасность, нас привлекал риск, нас тянуло к новым грандиозным приключениям. И кто бы тогда мог подумать, что мы закончим вот так? Что меня, надменную Лизетту, смогут сломить тоска и одиночество?»
А ведь это, в конце концов, тоже метаморфоза. И чтобы это понять, не нужно возвращаться на пятнадцать лет назад: достаточно сравнить уверенную (и даже слегка самоуверенную) Аду, прилетевшую в июне в Кембридж ради минуты славы, с задумчивой, вечно сомневающейся женщиной, которая каждое ноябрьское утро мучительно заставляла себя покинуть убежище, где ждал покой и сон, и решиться на робкий шаг в новый день.
Ей периодически названивала Джиневра. Она тоже казалась преображённой (похоже, это становилось Адиной навязчивой идеей): чересчур довольной, чересчур радующейся той свободе, которую давали ей деньги дяди Тана. Печаль, вызванная его уходом, более не омрачала её существование. Ещё только поступив в лицей, Джиневра надеялась, что дядя поможет ей с университетом, хотя думала скорее о небольшом пособии, чтобы только уехать из дома в какой-нибудь итальянский городок, поскольку видела, что родители не смогут платить за учёбу и одновременно снимать квартиру или комнату в пансионе. То немногое, что она получала, приходилось выбивать по капле, да и то с угрозой в любой момент вообще перекрыть кран, если Джиневра перестанет соответствовать ожиданиям семьи.
Но унаследованные миллионы позволяли ей в мгновение ока воплотить мечту, о которой она раньше и думать не смела: изучать свою любимую антропологию, не беспокоясь о том, будет ли у неё работа и стабильный источник дохода. При этом учиться она могла там, где советовали болонские друзья: в лучшем в этом плане университете, пусть даже и самом дорогом, – Королевском колледже в Лондоне.
Бабушка Санча всеми силами противилась этому решению: английская столица ещё со времён Мэри Квант[81] и «Битлз» представлялась ей логовом разврата, и она никак не могла понять, как её мать, донна Ада, могла отпустить туда на каникулы Адиту с Лауреттой, тогда подростков (и, в случае с Адой, добиться после этого неплохих результатов в учёбе). А теперь и внучку, в свою очередь, увлекло пение сирен – а всё из-за Танкреди! Лучше бы оставил деньги Романо и Витторио – те всегда найдут, как заработать! Она набросилась на Грацию и зятя с упрёками, напугав и отчасти убедив их. Но времена, когда донна Ада вела успешные боевые действия против желания Адиты поступить в университет, давно прошли. В 1975 году законы поменялись: теперь совершеннолетие наступало в восемнадцать, а Джиневре уже исполнилось девятнадцать, и она могла делать все, что хотела, и доктор Креспи как душеприказчик обязан был выдать ей деньги по первому требованию. Авантюрный дух девушки, во время недавнего пребывания в Болонье, казалось, никак себя не проявлявший, теперь вырвался на свободу, и Джиневра, собрав всю информацию, сдав предварительные экзамены и став, наконец, студенткой, уже паковала чемоданы.
– Только я ещё не купила билеты, тётечка. А поскольку прямых рейсов нет, придётся где-то сделать пересадку. Что скажешь, если я полечу через Болонью и переночую у тебя?
– Буду только рада. Обещаю, на этот раз я не забуду про будильник и встречу тебя в аэропорту вовремя.
Ада действительно обрадовалась, что Джиневра будет учиться в Лондоне, и не просто в Лондоне, а именно в Королевском колледже, который закончили Китс, Вирджиния Вульф, Рёскин и другие интеллектуалы из её личного пантеона, причём на том же факультете, где писала диплом Эстелла. Она посоветовала племяннице отыскать девушку, если на первых порах понадобится помощь: независимо от масштабов университета, выпускников всегда легко отследить через секретариат. А в самом худшем случае Джиневра могла бы справиться о ней у профессора Палевского.
За всё это время Аде так и не удалось узнать адрес Йодиче в Манчестере. Она звонила днём и ночью, уже не боясь никого побеспокоить, но телефон не отвечал, и в конце концов Ада пришла к выводу, что Эстелла неправильно записала номер.
Хотя нет, номер-то существовал, но трубку так ни разу не сняли. Возможно ли, чтобы на том конце никогда не было ни единой живой души? Уж кто-нибудь, пусть даже не из членов семейства Йодиче, мог бы подойти – Ада бы тогда извинилась и вежливо попросила свериться с телефонной книгой. Как-то она попыталась заменить 3 на 8 (предположив, что Эстелла попросту не справилась с перьевой ручкой), но механический голос сообщил ей по-английски, что такого номера не существует. В общем, колечко так и лежало у неё в тумбочке, надёжно привязанное к подаренному Мириам колье.
Сперва она подумывала опять доверить его Джиневре, дав ей, таким образом, веский повод встретиться со старшекурсницей, но потом, вспомнив, что племянница учудила в бельевой на «Вилле Гранде», отказалась от этой идеи: «Кончится тем, что она снова его потеряет, на сей раз окончательно».
Лучше свести их с Эстеллой, а потом найти более безопасный способ вернуть кольцо. Опять же, это было бы прекрасной возможностью для неё, Ады, на ближайших каникулах под предлогом посещения племянницы съездить в Лондон. В Греции мысль о приезде Эстеллы в Донору пугала Аду, теперь же при воспоминаниях о задумчивом прерафаэлитском лице, чуть хрипловатом голосе и лёгком неаполитанском акценте её вдруг одолела такая томная ностальгия, такое желание снова увидеться с девушкой, что она сама удивилась.
«Надо бы не забыть сказать Джиневре, чтобы искала профессора Палевского только в случае крайней необходимости и ни в коем случае не записывалась на его курс, – подумала она. – Будем надеяться, экзамен у "шамана" не входит в число обязательных».
3
Ада снова начала посещать сеансы психоаналитика. Плакала она так же много, как раньше, но теперь выходила с чувством, что эти слезы во благо. Доктор не позволял ей слишком уж распространяться о дяде Тане, всё время настойчиво возвращая к погибшей под бомбами матери. Возможно ли, чтобы такая потеря в столь нежном возрасте не причиняла ей боли? Конечно, она была тогда ещё совсем крошкой, но что-то же должна была почувствовать! За два года между матерью и дочерью развивается достаточно сильная привязанность – почему она не может об этом вспомнить? Или не хочет?